[67], колотя по клавишам и ругаясь, когда пальцы попадали между двумя соседними.
«Бога ради, помогите мне»
Все мы мы видели на кораблях «линии Плимсолла», или так называемые грузовые марки[68]. Они означают степень загрузки, при которой судно может плавать безопасно.
Эти линии появились благодаря одному неравнодушному человеку, Сэмюэлю Плимсоллу, избранному в 1868 году членом парламента от Дерби. Плимсолл боролся за безопасность мореходов в те времена, когда недобросовестные судовладельцы сознательно посылали в море старые корабли загруженными сверх меры. В маленькой книжке «Наши моряки» Плимсолл дает описание плохих судов, настолько перегруженных углем или железом, что их палубы оказывались едва ли не вровень с поверхностью воды. Хозяева знали, что эти корабли обречены. Знали, что команда потонет. Они делали это ради получения страховки.
Перегруженность каждый год становилась основной причиной тысяч кораблекрушений. Плимсолл умолял на всех судах рисовать линию максимальной загрузки, умолял безоговорочно запретить кораблям покидать порт, если эта линия отчетливо не видна над водой.
Он обращался напрямую к своим читателям: «Вы сомневаетесь в моих утверждениях? Тогда, ради бога, о, ради бога, помогите мне добиться создания Королевской комиссии[69], которая досконально расследовала бы их справедливость!» Радея о своих корыстных интересах, могущественные судовладельцы препятствовали ему на каждом шагу.
Когда он закончил работать, уже наступал вечер. Он приготовил себе два фунта креветок в оливковом масле с чесноком и съел их, высасывая мякоть из панцирей. Потом, прихватив последнюю банку пива, отправился в сумерках на причал; сражаясь с комарами, наблюдал, как зажигаются огни в Якорном когте, как мигают на мысах маяки.
Ночью снова явилась Старая ведьма, оседлала и взнуздала Куойла. Ему опять приснилось, что он там, на том кошмарном шоссе. Хрупкая фигурка под эстакадой с умоляюще протянутыми руками. Петал, истерзанная, вся в крови. С какой диковинной скоростью он переносился в прошлое. Он жал на тормоза, но они не работали. Он просыпался на несколько минут, нога его была напряжена, как будто вдавливала изо всех сил педаль тормоза, шея в холодном поту. Ветер стонал в тросах, прикреплявших дом к скале, этот звук навевал чувство безнадежной покинутости. Но он натянул спальный мешок на голову и заснул снова. Он уже привык к ночным кошмарам.
К воскресному полудню статья о Плимсолле была готова, и Куойл ощутил потребность прогуляться. Он еще никогда не был на оконечности мыса. Когда он закрывал за собой дверь, шнурок с завязанными на нем узелками оторвался от засова и упал на землю. Он поднял его, сунул в карман и направился вдоль берега к самой дальней точке суши.
Ему пришлось перелезать через валуны величиной с дом, между которыми образовывались замкнутые влажные пространства-«комнаты» с полами, устланными водорослями. В расщелинах валунов застряли потерянные кем-то сети, растрепавшиеся и перепутавшиеся с водорослями и ракушками от мидий. С оставленных приливом водоемов взлетали чайки. Весь берег был усеян пустыми крабовыми панцирями, еще влажными от остатков крабьей плоти цвета ржавчины. По мере приближения к обрыву прибрежная полоска земли сильно сузилась. Дальше по ней идти было невозможно.
Поэтому он немного вернулся и взобрался на скалу, увенчанную мхом, словно мятым париком. Скала была изрыта глубокими промоинами. Прошел оленьей тропой на острие гранитного утеса, обрывавшегося в море. Справа ему открылась синяя окружность бухты Чокнутых, слева – каменистый берег, тянувшийся на много миль, до бухты Миски. Прямо перед ним расстилалась Атлантика.
Его ботинки цокали по голому камню. Он споткнулся о корень можжевелового куста, вмурованный в расщелину, заметил кварцевую «вену» на граните, похожую на застывшую молнию. Утес был испещрен трещинами и гребнями, ступеньками и ровными площадками. Далеко впереди он увидел пирамиду из камней и задумался: кто мог ее сложить?
Ему понадобилось полчаса, чтобы добраться до этой башни. Он обошел ее вокруг. Высота в три человеческих роста, на камнях – вкрапления лишайника. Построена очень давно. Вероятно, древними беотуками[70], исчезнувшими с лица земли, истребленными скуки ради китобоями и ловцами трески. Возможно, эта башня служила ориентиром для баскских рыболовов или мародеров Куойлов, заманивавших корабли на эти скалы с помощью ложных огней. Глухое уханье моря привлекло его к самой кромке обрыва.
Вот он, край земли, дикое место, которое, казалось, балансировало над пропастью. Никакого свидетельства человеческого присутствия, ничего – ни корабля, ни самолета, ни животного, ни птицы, ни предупредительного знака, ни буйка. Словно он был единственным человеком на всей планете. Бескрайность неба ревела у него в ушах так, что он инстинктивно воздел руки, чтобы защититься от нее. Ослепительные тридцатифутовые гребни бутылочного цвета обрушивались на камни, посылая пышную пену в бурлящие молочные озерца, на поверхности переливающиеся сливками. Даже здесь, в сотнях футов над морем, соленая взвесь разъедала глаза, и крохотные бусинки влаги оседали на лицо и куртку. Волны ударялись в берег гулким басом, каким гудит огонь в жарко пылающей печи.
Куойл начал спускаться по склону. Влажному и скользкому. Он шел медленно, взволнованный неистовой силой природы, пытаясь представить себе, каково здесь бывает в штормовую погоду. В сложном чередовании наступления воды на сушу и отступления от нее – как будто гигантское сердце, находящееся в центре Земли, отбивает два удара в сутки – продолжалась стадия отлива.
«Эти воды, думал Куойл, населены исчезнувшими кораблями, рыбаками, исследователями, ушедшими в глубину донных впадин, черных, как собачья глотка. Они кричат там, в этом соленом вареве. Викинги, идущие навстречу ветрам сквозь туман, ориентируясь на поляризованный свет[71], преломленный в солнечном камне. Эскимосы в лодках из шкур животных, ритмично вдыхающие и выдыхающие ледяной воздух, погружающие в воду обледеневшие весла; брызги замерзают на лету, лоснящийся вал поднимается, обрушивается, лодка рвется и спиралью идет на дно. Тысячелетние плавучие горы, отколовшиеся от ледников, зловещие, безмолвные; волны ударяются о них с обманчивым звуком прибоя, но никакого берега рядом нет. Туманные горны, приглушенные звуки выстрелов на берегу. Льды, приваривающие сушу к морю. Морозный туман. Облака, испещренные бликами света, отражающегося от водяных лужиц на поверхности льда. Ледяное сияние, искажающее все представления о размерах и расстояниях, искушающее миражами и иллюзиями. Редкое место на Земле».
Куойл поскользнулся на водоросли, предательски прилипшей к скале. Добрался до выступа, откуда, наклонившись, можно было увидеть мерцание омута внизу. Дальше идти было некуда.
Его взору открылись три вещи: соты пещер вровень с поверхностью воды; скала, напоминающая очертаниями гигантскую собаку, и человеческое тело в желтом костюме: голова опущена в воду, как будто мужчина не в силах оторвать взгляд от замысловатых узоров морского дна. Руки и ноги раскинуты в стороны, абрис тела похож на морскую звезду; вода то выносила тело из пещеры, то наполовину втаскивала его обратно – игрушка на веревочке, за которую дергает море.
«Газетный репортер, похоже, притягивает мертвецов, как магнит».
Добраться до тела можно было только одним способом – прыгнув в пену прибоя. Но если принести веревку с крюком на конце… Куойл стал карабкаться обратно на утес. Ему вдруг пришло в голову, что мужчина в желтом мог упасть с того самого места, по которому он сейчас пробирается. Но вероятнее, что он выпал из лодки. Нужно кому-то сообщить.
Он взбежал обратно на мыс, чувствуя боль в боку. Сообщить кому-то о мертвеце. Когда он доберется до дома, понадобится еще час, чтобы вдоль берега бухты доехать до отделения береговой охраны. На лодке будет быстрее. Дувший в спину ветер поднимал волосы и застилал ими глаза. Поначалу Куойл ощущал холод, но, рысью преодолев скалу, разогрелся и даже расстегнул молнию на куртке. Как далеко еще до причала!
Взбудораженный стоявшей перед глазами картиной – труп в желтом костюме, заплывающий в пещеру и выплывающий из нее, – он поспешно отвязал лодку и стремительно направил ее через бухту к Якорному когтю. Как будто еще сохранялся шанс спасти человека. Спустя десять минут после того, как отплыл от подветренного берега и оказался на открытом месте, он понял, что совершил ошибку.
Куойл никогда еще не попадал на своей лодке в такую бурную воду. Волны, накатывавшие из устья бухты, били его в борт, их пенные гребни напоминали издевательские улыбки. Лодка раскачивалась, вставала дыбом, с тошнотворной скоростью обрушивалась вниз. Он инстинктивно сменил курс, чтобы волны били от носа по касательной. Но теперь он несся на северо-восток от Якорного когтя. В какой-то точке ему придется повернуть на восток-юго-восток, чтобы попасть в порт. Не имея ни малейшего опыта, Куойл не знал, как пересечь бухту зигзагами: длинный пробег носом к ветру и волне, потом короткий – на четверть румба. На полпути через бухту он сделал резкий поворот в сторону Якорного когтя, подставив волне низкую и широкую корму.
Лодка вздыбилась, и из-под сиденья выскользнул короткий конец веревки. На одном ее конце был завязан узел, на другом веревка свилась, скрутилась петлями, словно старые узлы на ней наконец распустились. Куойл впервые осознал: в узлах, завязанных на веревке, есть определенный смысл. Лодку кидало, она зарывалась носом в ревущую воду, винт вращался с бешеной скоростью. Куойл испугался. Каждый раз, когда руль вырывался у него из рук, лодка начинала рыскать и отклонялась от курса. Через несколько минут его путешествие закончилось. Нос опустился вниз, как топор, корма задралась кверху. Волна вмиг схватила лодку и бросила ее бортом навстречу наступающему морю. Лодка завертелась. Опрокинулась. Куойл оказался под водой.