За пятнадцать ужасающих секунд он научился плавать достаточно, чтобы добраться до перевернутой лодки и ухватиться за ось заглохшего мотора. Под тяжестью его тела корма накренилась набок, нос приподнялся – не сильно, но достаточно для того, чтобы поймать набегающую волну, которая, снова перевернув лодку, захлестнула ее, наполнив водой до краев. Опять барахтаясь в прозрачной воде, Куойл увидел бледный контур лодки под собой, в глубине, она медленно, спокойно опускалась на дно, по мере ее погружения знакомые детали конструкции и краски становились неразличимы.
Куойл вынырнул, судорожно хватая ртом воздух, почти ослепнув от чего-то горячего, попавшего в глаза, и увидел, что стекающая с его головы вода окрашена кровью.
«Идиот! – мелькнуло у него в голове. – Какая глупость – утонуть, имея двух совсем маленьких детей».
Ни спасательного жилета, ни плавающего на поверхности весла, и никакого понятия, что делать… Волна подняла его и закачала, как поплавок из телесного жира и полных воздуха легких. Так он болтался в холодной воде в полутора милях от обоих берегов. Обрывок шнурка с узелками плавал перед ним, а в стороне, футах в двадцати – красная коробка, пластмассовый контейнер для льда, который он забыл вчера в лодке. Он бросился к контейнеру сквозь флотилию деревянных спичек, видимо, выпавших из сумки с продуктами, – Куойл помнил, что покупал их. Подумал: когда-нибудь их вынесет на берег, крохотные палочки без головок – их смоет вода. Интересно, где в это время будет он сам?
Он ухватился за ручки контейнера и лег на него верхней частью груди. То ли со лба, то ли из-под волос у него капала кровь, но он не решался оторваться от контейнера, чтобы ощупать рану. Как ударился, он не помнил. Должно быть, лодка, переворачиваясь, задела.
Волны казались огромными, как горы, но он поднимался и опускался вместе с ними, словно щепка, стараясь беречься зеленых завихрений, закапывавших его под себя, и вскипавших коварных гребешков, заливавших нос соленой водой.
Отлив почти закончился, когда он обнаружил мертвеца. Наверное, это было часа два тому назад. Должно быть, теперь снова начинается прилив. Его часы пропали. Но между отливом и началом нового прилива, когда стоит низкая вода, проходит, кажется, около часа. О течениях в бухте он почти ничего не знал. То, что Луна находилась в последней четверти, означало, что прилив будет невысоким. Билли говорил, что вдоль западного берега фарватер очень сложный – мели, рифы, подводные скалы, расположенные близко к поверхности. Куойл боялся, что течение отнесет его на пять миль к узкой части пролива, а потом – в открытое море, и он отправится прямо в Ирландию на контейнере для льда. Если бы все это случилось ближе к западному, наветренному берегу, где вода не такая бурная, он смог бы, отталкиваясь ногами, доплыть до суши.
Прошло много времени, несколько часов, по его ощущениям. Он не чувствовал ног. Когда волна в очередной раз подняла его, он попытался оценить свое местоположение. Теперь западный берег казался ему ближе. Но, несмотря на ветер и наступающий прилив, он двигался к оконечности мыса.
Позже Куойл с удивлением увидел башню из камней, которую обходил сегодня утром. Должно быть, какое-то ответвление течения несло его вдоль берега к краю земли, к пещерам, к мертвецу. Вот будет потеха, если все кончится тем, что он составит компанию человеку в желтом и будет так же, как тот, заплывать и выплывать из затопленной водой пещеры.
– Нет! Во всяком случае, пока у меня есть этот горячий ящик, – произнес он вслух, потому что теперь ему казалось, что красный холодильник наполнен раскаленными углями. Он вывел это из того, что, когда он отрывал подбородок от крышки, челюсть его начинала непроизвольно клацать, а когда снова прижимал подбородок к ящику, клацанье прекращалось. Только восхитительное тепло могло оказать такой эффект.
С удивлением он обнаружил, что уже смеркается, и по-своему даже обрадовался: это означало, что скоро он сможет лечь в постель и немного поспать. Он ужасно устал. Будет чудесно погрузиться в эти мягкие вздымающиеся и опускающиеся валы. Именно так он решил. Непонятно, почему он не подумал об этом раньше, но желтый человек, конечно, не мертв. Он спит. Отдыхает. И минуту спустя Куойл решил, что тоже может перевернуться на спину и заснуть. Как только выключат свет. Но яркий свет бил прямо в его опухшие глаза, и Джек Баггит старался оторвать его от горячего ящика и положить на кучу холодной рыбы.
– Господи Иисусе петушиный бог! Я знал, что там кто-то есть. Чувствовал. – Он набросил на Куойла штормовку. – Говорил же тебе, что это чертово корыто тебя угробит. Сколько ты пробыл в воде? Похоже, парень, немало. А в такой воде долго и не протянешь.
Но Куойл не мог ничего ответить. Его колотила такая сильная дрожь, что пятки выбивали дробь по наваленной на дно рыбе. Он хотел сказать Джеку, чтобы тот дал ему горячий ящик – согреться, но челюсти у него не разжимались.
Джек наполовину внес – наполовину вволок его на идеальную кухню миссис Баггит.
– Это Куойл, которого я выудил из чертовой лужи, – сказал он.
– Знали бы вы, сколько народу Джек спас, – сказала его жена. – Не сосчитать.
Всех, кроме одного.
Она раздела Куойла, обложила его бедра бутылками с горячей водой и укутала одеялом. Потом налила в кружку дымящегося чая, со сноровкой, которая достигается опытом, разжала ему зубы ложкой и влила чай в рот. Джек пробурчал, что стаканчик рома был бы куда полезней.
Двадцать минут спустя челюсти Куойла расслабились, и в голове прояснилось настолько, что он сумел, запинаясь, рассказать о потонувшей лодке, об иллюзии горячего ящика и детально рассмотреть жилище Баггитов, а также самостоятельно выпить вторую кружку чая с большим количеством сахара и сгущенным молоком.
– Это хороший китайский чай, «Черный дракон», – сказала миссис Баггит. Никакой ром, по ее мнению, не мог сравниться с его целительным действием.
Все в доме было украшено плетеными кружевами и салфетками, связанными крючком с мастерством, характерным для этих мест; узорами для кружев служили волны и плавучие льдины, раковины моллюсков и водоросли, щупальца кальмаров, круглые узелки тресковых глаз, колючие запятые креветок и расщелины морских пещер, белые снега на черных горах, стремительно планирующие чайки и косые серебряные дожди. Замысловатые узлы были вырезаны на рамках, заключавших в себе фотографии предков и якорей, Библия была накрыта пенным кружевом, циферблат часов, словно невеста, выглядывал из-под веночка искусственных полевых цветов. Ручки кухонных шкафов щеголяли кисточками, как танцовщицы в публичном доме, ручка чайника была оплетена змеиными кольцами, легкие стулья утопали в горах нитяных и шнуровых чехольчиков, наброшенных на спинки и подлокотники. На полке лежал телефонный справочник Онтарио 1961 года.
Миссис Баггит, стоявшая у стены, выкрашенной в фисташковый цвет, подошла к плите, чтобы снова наполнить чайник; кисти ее рук были похожи на небольшие сварные ковшики: крупные узловатые суставы и покрытые шрамами пальцы. Кипящая вода с шипением хлынула в заварной чайник. На миссис Баггит было хлопчатобумажное платье с короткими рукавами. Дом дышал тропической жарой и летаргическим комфортом.
У нее был голос, закаленный привычкой перекрикивать ветер и делать резкие заявления. В этом доме Джек съежился до размеров куклы, а его жена казалась великаншей среди воскового мерцания света и цветочных каскадов. Она всматривалась в лицо Куойла, как будто знала его прежде и теперь старалась вспомнить. Его зубы уже меньше стучали о край чашки. Дрожь, сотрясавшая его с головы до пят, унялась.
– Вы согреетесь, – сказала она, хотя самой ей это было уже не дано, и подложила ему под ноги обернутый тряпицей горячий кирпич. Пятнистая собака-подросток зашевелилась на своем коврике и подняла уши.
Джек, как многие мужчины, которые занимаются тяжелым физическим трудом, расслаблялся, стоило ему только усесться в удобное кресло, раскидывался в нем, растекался, как будто роскошь праздности превращала его мышцы в желе.
– Благодари свое сложение и свой жир, это они защищали и грели тебя все эти часы, держали на плаву. Тощий давно бы концы отдал.
Потом Куойл вспомнил о желтом мужчине и снова рассказал свою историю, теперь начав с того, как отправился на мыс, и закончив светом, бившим в глаза.
– Это возле «духовок»? – Джек пошел к телефону, стоявшему в треугольном пространстве под лестницей, звонить в береговую охрану. У Куойла звенело в ушах. Миссис Баггит продолжала говорить:
– Люди, которые носят очки, не ладят с собаками. Собаке нужно видеть ваши глаза, чтобы понять, что у вас за душой. Собака будет ждать, когда вы улыбнетесь, если потребуется, целый месяц.
– Вы имеете в виду ньюфаундлендов? – спросил Куойл, все еще слабый от усталости после сражения с морем.
– Ньюфаундлендов! Да их тут и не водится. Эта собака не для здешних мест. Настоящая собака, лучшая из всех на свете, – это водяная собака. Вот этот, Бэтч, отчасти водяная собака, но он не чистокровный, таковые все вымерли. Их поубивали несколько поколений назад. Спросите Джека, он все вам про них расскажет. Хотя Джек – кошатник. Это я обожаю собак. Бэтч – от Элвис, собаки Билли Притти. А у Джека, знаете ли, кот, старичок Томми, он с ним в лодке на рыбалку ездит. Тоже отличный рыбак.
Когда Билли Притти и Терт Кард наконец сообщили, что береговую охрану поставили в известность о желтом человеке, кружка Куойла была уже пуста. Джек отправился во двор чистить и замораживать свой улов. Он свое дело сделал – спас, теперь пусть жена выхаживает.
Миссис Баггит отвела Куойла наверх, в гостевую комнату. Принесла снова наполненные горячей водой бутылки.
– А за новой лодкой отправляйтесь к Элвину Йарку, – сказала она.
Прежде чем уснуть, Куойл заметил возле двери забавный гофрированный цилиндр. И это было последнее, что он увидел.
Утром, зверски голодный, пребывающий в эйфории оттого, что жив, он разглядел: цилиндр был каталогом товаров по почте, превращенным в упор для двери, – тысяча сложенных и склеенных страниц – и представил себе, как зимними вечерами, день за днем, миссис Баггит работает над ним, между тем как ветер за окнами метет по карнизам