Была весна. Пропитанная влагой почва, запах земли. Ветер хлестал по ветвям, высекая из них аромат готовой народиться зелени, словно кремень – искру из огнива. Вдоль канав – мать-и-мачеха, отважные клювики тюльпанов, пробивающиеся в саду. Косой дождь. Стрелки часов, поспешающие к прозрачным вечерам. Рябь, пробегающая по небу, как карты в тасующей их белой, словно мел, руке.
Отец выключил бойлер. Мама полила цветы в горшках. Они проглотили накопленные капсулы, запив травяным чаем «Спокойная ночь».
Последним вялым усилием отец позвонил в газету и оставил на автоответчике сообщение для Куойла: «Это твой отец. Звоню тебе, у Дики там, где он сейчас, нет телефона. Что ж, пора нам с твоей матерью на покой. Мы решили уйти. Наше заявление, распоряжения хозяину похоронного бюро насчет кремации и всего остального – на обеденном столе. Придется тебе самому устраивать свою жизнь, как мне пришлось устраивать свою в этом суровом мире с тех самых пор, как мы приехали в эту страну. Мне никогда никто ничего не давал. Другие на моем месте сдались бы и превратились в бродяг. Но я не таков. Я работал до седьмого пота, был подмастерьем у каменщика, таскал тележки с песком, отказывал себе во всем, чтобы дать вам с братом шанс в этой жизни, хотя не больно-то вы им воспользовались. Жизнь у меня была не сахар. Свяжись с Дики и моей сестрой Агнис Хэмм, передай им все это. Адрес Агнис – в столовой на столе. Где остальные родственники, я не знаю. Они не были…» Раздался сигнал. Время, отведенное для сообщения, вышло.
На самом деле у брата, духовного служителя Церкви личного магнетизма, телефон был, и Куойл знал номер. Он почувствовал, как его внутренности свились в клубок, когда услышал в трубке ненавистный голос. Гнусавые носовые звуки, аденоидные хрипы. Брат заявил, что не ходит на панихиды по аутсайдерам.
– Я не верю в эти дурацкие предрассудки, – сказал он. – Всякие там похороны. Мы у себя в ЦЛМ устраиваем в этих случаях вечеринки с коктейлями. А кроме того, где ты собираешься найти священника, который согласится отпевать самоубийц?
– Преподобный Стейн является, как и они, членом Общества достойного ухода. Ты должен прийти. По крайней мере помоги мне расчистить подвал. Там после отца осталось тонны четыре старых журналов. Послушай, сын должен присутствовать при том, как его родителей выносят из дома. – Куойл почти всхлипывал.
– Эй, жиртрест, они нам что-нибудь оставили?
Куойл понимал, что он имеет в виду.
– Нет. Ипотечный кредит сожрал все сбережения. Думаю, в этом главная причина того, что они сделали. То есть я понимаю: они верили в достойную смерть и все такое, но ведь они истратили все, что было. Сеть гастрономов обанкротилась, и пенсию отцу платить перестали. Если бы они остались жить, им бы пришлось искать работу – продавцами в «Севен-Илевен» или еще где-нибудь. Я думал, что мать тоже получала пенсию, но оказалось, что это не так.
– Ты шутишь? Должно быть, ты тупее, чем я думал. Слушай, говнюк, если там что-то будет, пришли мне мою долю. Адрес ты знаешь. – И повесил трубку.
Куойл прикрыл подбородок рукой.
Агнис Хэмм, сестра отца, тоже не приехала на прощальную церемонию. Прислала Куойлу записку на голубой бумаге, с именем и адресом, тисненными специальным почтовым штемпелем.
«Не смогу приехать на службу. Но приеду в следующем месяце, числа двенадцатого. Заберу прах твоего отца, сделаю, как он завещал, познакомлюсь с тобой и твоей семьей. Тогда и поговорим.
Твоя любящая тетя,
Агнис Хэмм».
Но к тетушкиному приезду у осиротевшего Куойла снова сменился семейный статус, на этот раз он из рогоносца превратился в брошенного мужа, а потом во вдовца.
– Пет, мне нужно с тобой поговорить, – взмолился он слезливым голосом.
Он знал о ее последнем ухажере – безработном агенте по продаже недвижимости, который наклеивал на бампер своей машины мистические символы и верил в газетные гороскопы. Она жила с ним, а домой являлась взять кое-что из одежды лишь изредка, а то и реже. Куойл мямлил какие-то открыточные сентиментальности. Она отворачивалась от него, глядя на собственное отражение в спальном зеркале.
– Не называй меня Пет[9]. Петал[10] – и без того достаточно дурацкое имя. Меня следовало назвать Айрон[11] или Спайк[12].
– Железная Медведица? – Он обнажил зубы в улыбке. Точнее, в оскале.
– Не сюсюкай, Куойл. Не делай вид, что все прекрасно и забавно. Просто оставь меня в покое. – Отвернулась от него, через руку переброшены какие-то платья, обнажившиеся вешалки стали похожи на высохшие гусиные головы на длинных шеях. – Послушай, это была шутка. Я ни за кого не хотела выходить замуж. И матерью я ни для кого становиться не хотела. Все это было ошибкой, я серьезно.
Однажды она исчезла. На работе в «Нортен секьюрити» тоже не объявлялась. Куойлу позвонил управляющий – Рики как-там-его.
– Видите ли, я весьма озабочен. Петал бы не «исчезла», как вы выражаетесь, ничего мне не сказав.
По его тону Куойл догадался, что Петал с ним спала. И посеяла в нем глупые надежды.
Через несколько дней после этого разговора Эд Панч, проходя мимо Куойла, кивнул ему в сторону своего кабинета. Именно так это всегда и бывало.
– Вынужден отпустить тебя, – сказал он, излучая глазами желтый свет и облизывая губы.
Взгляд Куойла привычно переполз на гравюру. Теперь он смог разобрать подпись под волосатой шеей: Хорас Грили.
– Опять спад. Не знаю, сколько еще сможет продержаться газета. Нужно сокращаться. Боюсь, на этот раз шанс взять тебя обратно невелик.
В половине седьмого он открыл дверь своей кухни. Миссис Мусап сидела за столом и что-то писала на обороте конверта. Испещренные пигментными пятнами руки были толщиной с бедро.
– А, вот и вы! – воскликнула она. – Я надеялась, что вы придете и мне не нужно будет все это писать. Рука уже устала. У меня сегодня сеанс в клинике иглоукалывания. Действительно помогает. Так, первое: миз Бэа сказала, что вы заплатите мне мою зарплату. Она задолжала мне за семь недель, это выходит три тысячи восемьдесят долларов. Буду благодарна, если вы дадите мне чек прямо сейчас. Я же, как и все, должна оплачивать счета.
– Она звонила? – спросил Куойл. – Сказала, когда вернется? Ее начальник интересуется.
Из соседней комнаты доносился звук работающего телевизора: нарастающий шорох маракас, «хихиканье» бонго[13].
– Не звонила. Примчалась сюда часа два тому назад, упаковала всю свою одежду, велела мне кучу всего вам передать, забрала детей и отчалила с этим типом в его красном «Гео». Ну, вы знаете, кого я имею в виду. Тот самый. Сказала, что переезжает с ним во Флориду и что пришлет вам по почте какие-то бумаги. Что увольняется с работы. И была такова. Позвонила своему начальнику и сказала: «Рики, я увольняюсь». Я стояла на этом самом месте, когда она это сказала. А мне пообещала, что вы выпишете чек сразу же.
– Ничего не понимаю, – ответил Куойл. Рот у него был набит холодным хот-догом. – Она забрала детей? Она бы никогда не взяла их с собой.
«Сбежавшая мать похитила детей», – мелькнуло у него в голове.
– Хотите верьте, хотите нет, мистер Куойл, но она их забрала. Может, я ошибаюсь, но вроде бы последнее, что она сказала, это что они собираются оставить девочек у кого-то в Коннектикуте. Дети очень обрадовались, что поедут в этой маленькой машинке. Вы же знаете, их так редко куда-нибудь возят. А им до смерти хочется поразвлечься. Но что она сказала совершенно точно, так это насчет чека. Моего чека.
Мощные руки скрылись в рукавах просторного кроя «летучая мышь» ее твидового пальто с красной и золотой искрой.
– Миссис Мусап, на моем текущем счету – двенадцать долларов. Час тому назад меня уволили. Предполагалось, что жалованье вам будет платить Петал. Если вы серьезно насчет трех тысяч восьмидесяти долларов, мне придется продать наши компакт-диски. Я могу сделать это только завтра. Но вы не волнуйтесь, свои деньги вы получите. – Все это время он продолжал жевать засохшие хот-доги. Ну, и что дальше?
– Вот-вот, она все время говорила то же самое, – сказала миссис Мусап с горечью. – Поэтому-то я так и волнуюсь. Какая радость работать без денег?
Куойл кивнул. Позднее, когда она ушла, он позвонил в полицию.
– Это моя жена. Я хочу вернуть своих детей, – сказал он механическому голосу. – Своих дочерей, Банни и Саншайн Куойл. Банни шесть лет, Саншайн – четыре с половиной.
Да, они были его девочками: рыжие волосы, веснушки – как мелкая солома на мокрой собачьей шерсти. Младенческая красота Саншайн – в ее спутанных оранжевых кудряшках. Банни невзрачная. Но очень умненькая. Такие же, как у Куойла, бесцветные глаза под рыжими бровями, левая искривлена и перечеркнута шрамом, оставшимся от падения с магазинной тележки. Вьющиеся волосы коротко острижены. Обе девочки широкие в кости.
– Они похожи на предметы мебели, сколоченные из упаковочной тары, – острила Петал.
Директриса детского сада сочла их не поддающимися воспитанию нарушительницами порядка и исключила сначала Банни, потом Саншайн. За то, что они щипались, толкались, вопили и все время чего-то требовали. Миссис Мусап считала их негодницами, которые вечно ныли, что хотят есть, и не давали ей смотреть любимые телепередачи.
Но с того первого мига, когда Петал объявила, что беременна, швырнула на пол сумочку – словно кинжал всадила, – запустила в Куойла туфлями и сказала, что сделает аборт, Куойл любил – сначала Банни, потом Саншайн, любил со страхом, что, появившись на свет, они проведут с ним лишь время, словно бы данное взаймы, и однажды случится нечто ужасное, что разлучит их с ним. Но ему и в голову не приходило, что это будет Петал. Он думал, что хуже того, что она уже сделала ему, быть не может.