– Знаешь, – сказала она, – Херолд…
Она вспомнила, как Херолд приплетался домой на рассвете, как от него пахло сигаретами, ромом и чужой плотью, как он заваливался голым на чистые простыни, с липкими и спутанными волосами на лобке после бурно проведенной ночи. «Это всего лишь сучий сок, женщина, – говорил он, – заткнись».
– Херолд, – повторила она, вздыхая, – был распутником. Мое тело он использовал как сточную канаву. Приходил от них и сливал в меня помои. Когда он кончал, у меня было такое ощущение, что его вырвало. Я никому, кроме тебя, этого не рассказывала.
Они долго молчали. Потом Куойл откашлялся. Хватит ли у него духу посмотреть на нее? Хватило.
– Я теперь понял кое-что, чего не понимал год назад, – сказал он. – Петал была дурной женщиной. И, может быть, поэтому я ее любил.
– Да, – подхватила Уэйви. – То же было и у меня с Херолдом. Тебе кажется, что это именно то, чего ты заслуживаешь. И чем хуже, тем больше ты в это веришь: ты, мол, получаешь по заслугам, иначе так не было бы. Понимаешь, что я хочу сказать?
Куойл кивнул и продолжал кивать, со свистом выталкивая воздух сквозь сжатые губы, словно что-то обдумывал. А тем временем красавец Херолд и восхитительная Петал, поспешно шныряя, удирали из памяти сквозь свои крысиные норы. Что-то вроде того.
Куойл не мог привыкнуть к виду Бенни Фаджа с вязальными спицами в руках. Заглотав свой сэндвич, он вытащил носок и с полчаса орудовал спицами не менее проворно, чем тетушка. Покончив с синей пряжей, тут же переключился на белую, начав вязать из нее нечто вроде кофты, – во всяком случае, так это выглядело.
Куойл пошутил:
– Если бы ты писал так же, как вяжешь.
Бенни поднял голову, взгляд у него был обиженный.
– Он мастер не только в вязании. Когда-то Бенни был чемпионом в починке сетей. Он знает сетевязальную иглу лучше, чем собственную жену, разве нет, Бенни? – Билли подмигнул Куойлу.
– Это разные вещи, – ответил Бенни. Черные волосы падали ему на лицо, склонившееся над рукоделием.
– Хотя пишет он тоже неплохо, – сказал Куойл, стараясь сгладить неловкость.
Билли кивнул, но не оставил тему вязания и умелых рук.
– Джек тоже до сих пор немного вяжет, хотя, конечно, не так ловко, как прежде. Он был отличным вязальщиком. Правда, такой хватки, как у Бенни, у него никогда не было. Бенни – как тот шофер, водивший контейнеровоз между Сент-Джонсом и Монреалем, помнишь?
Куойл подумал о Партридже. Нужно позвонить ему вечером, сказать… Что? Что он умеет чистить треску, ведя разговор о месте для рекламы и стоимости типографских услуг? Что он начинает понимать: любовь может иметь другую окраску, кроме основного черного цвета ее отсутствия и цвета красного каления, в который окрашена жажда обладания?
– Этот шофер, – продолжал тем временем Билли, – мчался, бывало, во весь опор через Новую Шотландию или Нью-Брансуик и, просунув руки через баранку, вязал как машина. К тому времени, когда он доезжал до Монреаля, у него был готов свитер, и он за хорошие деньги продавал его в качестве изделия народного творчества ньюфских рыбаков.
– Я бы тоже так мог, – сказал Бенни Фадж. – Не знаешь случайно, сколько он брал за штуку?
– Нет. Зато могу рассказать тебе, как однажды парень рассекал на полной скорости по шоссе Транс-Канада и с такой же скоростью вязал, когда его засек дорожный патруль. Пустился за ним в погоню, делая сто сорок километров в час. Наконец поравнялся с ним, сделал ему знак остановиться, но наш приятель был так погружен в вязание, что не заметил этого.
Очередная байка Билли. Куойл улыбнулся.
– Патрульный мигал-мигал фарами, в конце концов открыл окно и закричал: «К обочине! Подай вбок, вбок!» Тут великий дорожный вязальщик наконец услышал его, покачал головой и ответил: «Нет, сэр, бок я уже закончил, это – рукав».
Бенни Фадж даже не улыбнулся, зато Билли заскрежетал, как ржавый металл.
В конце сезона охоты на тюленей Джек переключился на сельдь. У него была сельдяная ловушка.
Вот это нравилось Куойлу больше всего – сидеть на каменистом берегу, спрятавшись от ветра за скалой, и жарить на решетке над углями серебристую селедку. Он обожал эти пикники на холоде у самой кромки моря. Из доски, выброшенной на берег, и нескольких камней Уэйви соорудила стол. Херри таскал эластичные, как резина, водоросли. Солнце согревало небольшие поросшие травой полянки на склоне, по которым носились Саншайн и Банни.
– Уэйви! – пронзительно крикнула Саншайн. – Уэйви, ты привезла маршмеллоу?
– Да, дева моя. Маленькие.
«Девы в лугах», – подумал Куойл, глядя на дочерей. И вдруг его осенило, он сопоставил то, что говорил отец Билли, со своей жизнью. «Дьявольская любовница». «Стойкая женщина». «Дева в лугах». «Высокая и спокойная женщина».
Подбежала Банни. Ее ладошки были сложены ковшиком. Она всегда летела к цели, как стрела. Неподвижная прекрасная птичка, как маленький камешек, лежала в детских ладошках, поджав ножки.
– Мертвая птица, – сказала Уэйви. – У бедняжки сломана шея. – Птичья головка безжизненно свешивалась вниз. Уэйви не сказала ни слова ни про сон, ни про небеса. Банни положила птичку на камень и раз двадцать возвращалась посмотреть на нее.
Сельдь жарилась, дети топтались вокруг решетки, без конца спрашивая: «Папа, папа, ну когда же уже будет готово?»
«Папа», – повторил Херри и поднял свое блиноподобное лицо, шумно радуясь собственной сообразительности.
– Разрази меня гром, да ты хуже чайки, – сказал Джек, наблюдая, как Куойл вываливает сельдей в ведро.
– Я бы мог съесть ее целую лодку.
– Если бы ты не умел делать газету, тебе надо было бы заняться рыбалкой. Тебе ведь это нравится. Я же вижу. А знаешь, что еще хорошо? Взять в лодку маленькую плитку, сковородку и кусок соленой свинины – и можно сделать лучшую еду, какую ты когда-нибудь пробовал. Почему никогда не увидишь, чтобы рыбак брал обед с собой? Даже если у него зверский аппетит. Ничто, приготовленное на берегу, не сравнится с тем, что ты вытаскиваешь из моря. Надо будет тебе как-нибудь выйти со мной на рыбалку.
Спустя две недели сельдь необъяснимым образом ушла, и «Балаболка» временно сжалась в объеме, пока Билли, Куойл и Дэннис помогали Джеку ремонтировать его ловушки для лобстеров и делать новые. А Бенни Фадж отправился в бухту Миски вырывать все зубы.
– Не знаю, смогу ли я наловить лобстеров только для себя или для всех.
– Я бы хотел пойти с тобой, – сказал Билли. – На лобстерах можно хорошо заработать. Но трудно получить лицензию. Единственный способ – это пристроиться к Дэннису.
– Я готов, – сказал Дэннис.
– Это не так скоро делается, – заметил Джек коротко и сурово. Он ревниво относился к рыболовецким правам Дэнниса. И все еще хотел удержать своего последнего сына на берегу.
– Выберем хороший денек и сварим большого лобстера, да? – сказал Билли. – Даже если нам придется его купить у кого-нибудь из Безымянной бухты. Жаль, что нет никакого праздничного повода.
– Есть, – возразил Куойл. – В эту субботу возвращается тетушка, и мы устраиваем у нас дома праздник в честь ее возвращения. Но вот насчет лобстера не обещаю.
В углу сарая Джека лежала горка камней. Якоря для вершей, сказал он. Грузила.
38. Мечта о гонках на собачьих упряжках
Привязь для большой собаки из ремня сыромятной кожи. Сузьте к концу и зачистите четыре ремешка, сделайте петлю на узком конце самого длинного из них и свяжите все ремешки вместе. Сплетите четырехжильный квадратный линь. Увенчайте его большим узлом-бутоном. Поверх стяжки завяжите кожаный шнурок узлом «турецкая чалма».
Бегунок на молнии свитера звякнул, когда Элвин Йарк доставал свою потертую рулетку из кармана. Пора за работу. Накануне он очистил кишечник квартой настоя пихтовой хвои, снова «завел» его и теперь был готов землю перевернуть. Огрызком карандаша он отметил на киле место присоединения пары панелей, которая еще не была вырезана из гнутых заготовок. В окно была видна пустая дорога. Мурлыча песенку себе под нос, он повернулся к подвесной полке, тянувшейся вдоль всей мастерской, снял с нее гнутые деревянные рейки, пристроил их вдоль всей рамы – от форштевня до мидель-шпангоута и дальше до кормовых шпангоутов, – и лодка обрела форму.
«А Куойл пропустил самое интересное – не увидел, как из ничего получается лодка». Он снова взглянул в окно. Никого, только апрельские воды струятся среди снега, как вспыхивающие улыбки, как кружевная скатерть, которую медленно разворачивают на столе. Клочья пены облепляли надводные основания свай. За мысом осколки айсбергов, блинчатые льдины, плавучие ледяные поля и разрушающийся айсберг, напоминавший синий радиатор, качались на беспокойной воде.
Наконец в поле зрения Йарка, разбрасывая грязь из-под колес, въехал горбатый универсал Куойла. Куойл задержался в дверях, зацепившись своим бордовым свитером за гвоздь, суетливо потеребил шерстяную петлю – другой на его месте просто дернул бы плечом, – предупредил, что должен вернуться пораньше, чтобы успеть на праздничный ужин по случаю возвращения тетушки. Они с Уэйви, сказал он, потратили все утро на приготовление тушеной рыбы и наготовили ее столько, что хватило бы заполнить танкер, так что пусть Элвин и Эвви приходят и помогут ее съесть.
– Повеселиться я люблю, – сказал Йарк. – Агнис уже приехала или еще едет?
Куойл встретил тетушку в полдень в аэропорту у Оленьего озера. Она выглядела прекрасно. Была полна энергии и идей.
Сейчас Куойл витал мыслями где-то далеко, из-за чего порой подавал Йарку не те инструменты.
– Столько всего происходит, – бормотал он.
В голове у него была страничка «Стили жизни». Откликов на нее приходило немерено. Они больше не печатали чертежей скворечников, но и лекарства от тоски по дому пока не нашли. Все уехавшие страдали от разбитого сердца. «Когда-нибудь я вернусь», – писали они. Но никто не возвращался. Старая жизнь стала им тесна.