Йарк не столько напевал, сколько проговаривал речитативом свою нескончаемую песенку, перенося разметку на еще не отесанные доски: «Никуда не годится “Жареный гусь”, разболтан в нем весь такелаж. Того и гляди, как злосчастный “Брюс”, утянет на дно экипаж».
– Получишь свою лодку в следующее воскресенье. Будет готова.
«Слава богу», – подумал Куойл.
«Человек спасается от пытки бесконечной песней».
Бледно-коричневый паук шмыгнул по верхушке деревянной рейки.
– Непогода идет. Пауки весь день шастают, и в коленях у меня погремушки. Ну, давай резать доски. «Привез “Брюс” лося, хорошо тому в лесу зажилося».
Куойл окинул взглядом свою лодку. «Все дело в дереве, оно ее сделало настоящей», – подумал он, принимая факт за первоначало, ибо лодка уже несколько месяцев существовала в голове Йарка.
Йарк пилил и придавал доскам нужную форму, Куойл принимал и прислонял их к стене. Их плавные изгибы навели его на мысль об Уэйви, он представил себе ее фигуру, повторяющую контур лиры: круглые бедра, расширяющиеся от тонкой талии, ноги крепкие, как опоры классического китайского моста. Если они с Уэйви поженятся, будет ли Петал делить с ними постель? Или Херолд Проуз? Он представил себе совокупляющихся дьявольских любовников, кусающихся и рычащих, между тем как они с Уэйви, скорчившись в изножье кровати, изо всех сил зажмуривают глаза и затыкают уши пальцами.
Наступали сумерки. Устанавливая и закрепляя скобами панели обшивки, они тяжело пыхтели.
– «Раз проку нет от “Гуся”, лучше чаю пойду напьюся», – пропел Йарк, когда они вышли из полумрака мастерской в ранние сумерки, еще подернутые вечерней зарей. Маяк на мысу уже прочесывал своим лучом море до самого горизонта, окна в домах расцветали нежно-оранжевым светом.
– Слышишь? – вдруг сказал Йарк, резко останавливаясь на дорожке и предупреждающе вытягивая руку с растопыренными пальцами.
– Что? – Снизу доносились лишь всасывающие звуки прибоя. Куойлу не терпелось поскорей добраться домой.
– Море. Оно набухает. Я слышу большую волну.
Они стояли под янтарным небом, прислушиваясь. Тукамор со спутанной, всклокоченной кроной. Утес – как надгробная стела.
– Вон! Смотри! – Йарк схватил Куойла за запястье и потянул его руку вперед, указывая ею на северо-восток бухты. Там, на темнеющей воде, мерцал шар голубого огня. Луч маяка пересек бухту, не встретив ничего на своем пути, но в гробовой тьме, где-то вдали, катилось, катилось, катилось это странное свечение, потом угасло.
– Это предвестье шторма. Я видел его много раз. Непогода идет.
Хотя обманчивое небо было чистым.
Легковые машины и грузовики выстроились вдоль дороги перед домом Берков, в кухонное окно он увидел много людей. На пороге его встретила музыка. Уэйви играла на аккордеоне «Джо Ларда», Дэннис выстукивал ритм на корпусе гитары. Кто-то пел. Бити, доставая противни из духовки, прокричала что-то смешное. Взрыв хохота. Миссис Бэнгз рассказывала миссис Баггит о какой-то женщине там, в Сент-Джонсе, которая страдала застойным маститом. Кен с приятелем наблюдали за гостями, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Мыслями они уже были в Торонто, на изысканной вечеринке, а не на кухонном сборище в тапочках.
– Папа! – Банни протолкалась к Куойлу, не успевшему еще до конца снять куртку, и взволнованно зашептала: – Я так ждала, когда ты вернешься. Папа, ты должен пойти в мою комнату и посмотреть, что нам принесла Уэйви. Идем, папа. Ну, скорее. Пожалуйста.
Она сгорала от нетерпения. «Надеюсь, не очередные карандаши», – подумал Куойл. Его пугала перспектива увидеть новые деревья-брокколи. Ими уже был увешан весь холодильник.
Куойл позволил дочери протащить его через толпу присутствующих, на ходу встретившись взглядом с Уэйви, поймав ее улыбку, предназначенную только ему, и дальше вверх по лестнице, в детскую комнату. Здесь, на лестнице, ему в голову пришло сравнение: может быть, любовь – как передаваемый по кругу мешочек с конфетами, из которого каждый может вслепую выбрать себе конфетку несколько раз? От одной щиплет язык, другая пахнет ночными духами. В некоторых начинка горькая, как желчь, в некоторых мед, смешанный с ядом, а некоторые быстро проскакивают в горло – не успеешь почувствовать вкуса. Но среди обычных «бычьих глаз» и мятных карамелек попадается несколько очень редких: одна-две со смертельными для сердца иголками внутри, а одна – приносящая покой и тихую радость. Неужели его пальцы сомкнулись именно на такой?
Херри и Саншайн лежали на полу. Марти пододвигала мисочку с водой щенку хаски. Белая шерсть, хвостик колечком. Щенок бросился к Банни, схватил зубами шнурок на ее туфле и потащил на себя.
– Это белая собака. – Куойл осторожно произнес эти слова, краем глаза наблюдая за дочерью.
– Это ездовая собака, папа. Уэйви взяла ее для меня у своего брата, который разводит ездовых собак.
– У Кена? Кен разводит ездовых собак? – Он знал, что это был не Кен, но никак не мог понять, что происходит.
«Мужчина очень удивлен, увидев белую собаку в комнате дочери».
– Нет, это другой брат, Оскар. У которого ручной тюлень. Помнишь, мы видели ручного тюленя, папа? Кен нас туда возил. А Оскар научит меня ее дрессировать, когда она достаточно подрастет. И я собираюсь на ней ездить, папа. Если она захочет. Я попрошу шкипера Эла помочь мне сделать коматик. Это сани, папа. Мы видели такие у Оскара. Когда я вырасту, стану гонщицей на собачьих упряжках.
– И я тоже, – подхватила Саншайн.
– Никогда в жизни не слышал ничего чудесней. Мои доченьки – гонщицы на собачьих упряжках. Ты уже придумала ей имя?
– Уоррен, – ответила Банни. – Уоррен Вторая.
– Уоррен Вторая, – повторил Херри.
Куойл поймал себя на мысли, что его жизнь может пройти в окружении династии собак по имени Уоррен.
– Папа, – прошептала Банни, – у Херри тоже будет собака – братик Уоррен Второй. Завтра. Только не говори ему пока. Потому что это секрет.
Куойл спустился вниз, обнял тетушку, потом Уэйви. Ее близость возбудила его, и он поцеловал ее, нежно прижав к себе. Ее зубы оцарапали ему губу. Зажатый между ними аккордеон выдул сумасшедший аккорд. Такое прилюдное проявление чувств вызвало аплодисменты и рев приветственных возгласов. Это было почти равносильно объявлению о помолвке. Отец Уэйви сидел за столом, упершись одной рукой в бок, другой стряхивая пепел с сигареты в блюдце. Он улыбнулся Куойлу одним уголком рта и подмигнул – скорее в знак одобрения, чем сообщничества. Так вот у кого Уэйви научилась этим лукавым подмигиваниям. Только Джек стоял в буфетной, глядя через окно в темноту.
– Джек, – позвала его Бити, – что ты там разглядываешь?
Она поставила на стол высокий белый торт, обсыпанный розовой сахарной пудрой. Сверху кремом было написано: «Добро пожаловать домой, Агнис». Куойл съел два куска и нацелился было на третий, но тот достался Билли Притти, который пришел только сейчас, с волосами, припорошенными снегом, и встал у плиты. У него явно было что-то важное. Все мужчины в комнате смотрели на него, хотя он ничего еще не сказал.
– Морской прогноз невнятный, но я вам скажу: надвигается что-то серьезное. Уже идет сильный снег. Порывы ветра узлов тридцать, притом с левым вращением. Я бы сказал, будет неслабый шторм. Вы прислушайтесь.
Мехи аккордеона сдулись, и, когда звук затих, все услышали пронзительный вой ветра снаружи.
– Должно быть, это один из низких полярных ветров, его не увидишь, пока он не подойдет вплотную. Попрощаюсь-ка я лучше и поеду домой. Не нравится мне все это, – сказал Билли с набитым ртом.
Всем остальным это тоже не понравилось.
– Я буду сидеть дома, дружище! – крикнул Куойлу Джек. – Знаешь, я чувствовал его приближение. Лодку разобьет в щепки, если я не вытащу ее на берег. Мать поедет с Дэннисом. – Он указал на жену, потом на Дэнниса. Они все поняли.
К девяти часам обеспокоенные гости разъехались, все с тревогой думали о заносах на дорогах и поврежденных лодках.
– Похоже, это ты его привезла, тетушка. – Они все сидели в кухне, окруженные горами грязных тарелок, тетушка – с маленьким бокалом виски. В раковине громоздился металлический каркас из вилок.
– Никогда так не говори. Никогда никому не говори, что он принес с собой шторм. Это худшее, что можно сказать человеку.
Но на самом деле она казалась довольной.
Маятниковые часы, привезенные с экватора в северную страну, будут спешить. Арктические реки более глубоки у правого берега, охотники, заблудившиеся в северных лесах, подсознательно отклоняются вправо – в ту сторону, в какую вертится земля у них под ногами. И самые свирепые северные штормы, приходящие с запада, зачастую начинаются с восточного ветра. Все это происходит из-за эффекта Кориолиса[93] – гироскопического эффекта вращения Земли, которое порождает ветры и потоки воздушных масс, – противодействующие, обратные потоки и вихревые штормы.
– Правый ветер[94], штормовая погода, – сказал себе Билли Притти, юзом съезжая с холма. Теперь ветер смещался к северу.
Несколько дней назад он видел «гончих» этого ветра – светящиеся ромбы на грязно-сером небе. Внутренним взором он представил себе их направления в виде асимметричной розы ветров, чьи удлиненные лучи показывали преобладающие течения воздуха на старинных картах. Штормовые ветры на его побережье включали луч, перемещающийся с северо-востока на юго-запад.
К полуночи ветер дул строго с запада, и Билли слышал, как его стон переходил в рев, это был один из самых жутких шквалов местного каталога, родня «Суровому северянину», арктическому «Шквалу» и «Ландлашу»[95]; кузен «Бычьего глаза» – ураганного ветра, который начинался с маленького облачка, имеющего красное пятнышко в середине, отчим «Виндс-гнира» из норвежских саг, дующего три дня с северо-восточного побережья Новой Англии, дядюшка аляскинского «Уилливау» и дикого ирландского «Дойнионна», сводный брат «Кошавы», степного ветра, который заносит югославские долины русскими снегами, жестокого «Бурана», прилетающего из великих степей Центральной Азии, «Кривеца», арктических вьюг, сибирской пурги и несущейся с Русского Севера яростной метели. Единокровный брат степного «Близзарда» – канадского арктического урагана, известного просто как «Северный ветер», и «Питтарака», мчащегося с гренландских