ледяных полей. Теперь Скалу, словно стальной киркой, обтесывал безымянный ветер.
Уткнувшись в подушку, Билли шепотом молился за несчастные души тех, кого непогода застала сегодня в море, тех, чьи суда бороздили сейчас воду, расчерченную пенными гребнями длиной в милю, – тех, кто встречал натиск стихии и на незыблемых танкерах, и на траулерах со старенькими корпусами, которые наверняка разнесет на куски.
Не сумев заснуть, он наконец встал. Электричества не было. Он пошарил в темноте, нащупал фонарь и посветил в окно. Уже в нескольких дюймах впереди ничего не было видно, кроме снега, несущегося с такой скоростью, что светился воздух.
Он осторожно приоткрыл дверь, она рванулась у него из рук, как только в нее ударил ветер, и он с огромным усилием закрыл ее снова. На кухонном полу остался веерообразный сугроб, от стоп Билли на нем отпечатались глубокие следы. Все окна в доме дребезжали, а снаружи доносилась какофония катящихся ведер и хлопающего брезента на фоне штормового рева. Провода, тянувшиеся от дома Билли к столбу линии электропередачи, взвывали таким диссонансом, что у него волосы на голове зашевелились. Стужа, летевшая прямо с ледников, катилась по, казалось, дымившемуся океану. Он подбросил дров на тлеющие угли, но дымоход едва тянул. «Горизонтальный ветер, – подумал он, – дует с такой силой, что печная труба накрыта им, как крышкой».
– В такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выпустит, – сказал он.
Его собственная собака, Элвис, тревожно поводила ушами, шкура у нее на спине подрагивала.
В доме Берков тетушка, лежа в постели, не только слышала, но и ощущала биение моря, его устрашающие удары передавались через ножки кровати. Выше по дороге миссис Баггит в штормовом ветре слышала хриплые стоны задыхающегося, тонущего сына. Херри, спеленатый в одеялах, постигал необъятность мира, ощущая себя одиноким муравьем в огромном чертоге. А в Сент-Джонсе, лежа в своей белой постели, старый кузен дрожал от восторга: вот что сотворили его узелки!
А Банни, вылетев в дымоход, неслась против ветра над бухтой к скале, за которую держался привязанный тросами зеленый дом. Она опустилась, легла на камень и стала смотреть вверх. Крыша поднялась и оторвалась от дома. Словно карточный домик, разлетелась по кирпичикам печная труба. Каждый из туго натянутых тросов выл на своей ноте, устрашающий басовый хор вгрызался в скалу, балки и бревна вибрировали. Стены с треском зашатались, выстреливая гвоздями во вспучившийся пол. Дом стал крениться к морю.
Треск, свист – это лопнул трос. Взорвались оконные стекла. Дом заскользил по скрипучему селевому потоку. Пронзительно взвизгнули оставшиеся тросы.
Банни наблюдала за этим, лежа на спине и протянув руки вперед, словно прикованный к столбу узник, бессильный сдвинуться с места. Освободившийся угол дома приподнялся, снова опустился и опять приподнялся. Лопнуло еще одно стекло. Разорвался второй трос. Потом задняя часть дома привстала, передняя, наоборот, присела, как будто дом сделал книксен[96], и – рухнул. Треск ломающихся балок, скрежет раздавленного стекла, по полу внутри покатились кастрюли, сковородки, кровати, комоды, ложки и вилки посыпались из выдвинувшегося ящика кухонного стола, распрямилась загнутая лестница. Порыв ветра наклонил дом на восток. Лопнули последние тросы, и одним мощным рывком дом опрокинулся.
Она проснулась с истошным криком, бросилась на пол и поползла, чтобы спастись. От завывания ветра снаружи ей казалось, что кошмар продолжается. Куойл ворвался в комнату и схватил девочку на руки. Ему было страшно за дочь, а та сходила с ума от своего страха.
Однако через десять минут она успокоилась, выпила чашку теплого молока, выслушала разумные объяснения Куойла о том, что шум ветра породил ее страшный сон, сказала, что может снова идти спасть, если Уоррен Вторая ляжет с ней в постель. Когда Куойл осторожно спросил, что же ей приснилось, оказалось, что она ничего не помнит.
Куойл подготовил специальный выпуск «Балаболки» – «Наше разгромленное побережье». На фотографиях были запечатлены обломки лодок, валяющиеся на улицах, перевернутые снегоуборочные машины. «Сотни печальных историй», – усталым голосом сказал Билли. Пропавшие корабли, между Большой Ньюфаундлендской банкой и заливом Святого Лаврентия утонуло более сорока мужчин, три женщины и один ребенок, изуродованные суда и потерянные грузы. Бенни Фадж принес фотографии домовладельцев, выкапывавших свои погребенные пикапы.
Метеослужба предсказывала наступление теплого фронта.
И в понедельник он пришел, сверкающий теплый день, по земле заструились потоки талой воды, все снова заговорили о глобальном потеплении. Изъеденный проталинами айсберг, ободрав бок, проплыл мимо мыса. Куойл, в рубашке с короткими рукавами, вел машину, щурясь от солнца. Когда удавалось отодвинуть на периферию мысли о Банни, он испытывал приливы радости, причины которой он сам не мог объяснить ничем, кроме разве что удлинившегося дня, теплой погоды или того, что воздух был таким чистым и сладким, что ему казалось, будто он только учится дышать.
Поздним утром дверь редакции открылась. Это была Уэйви. Которая никогда прежде сюда не заходила. Она поманила к себе Куойла и зашептала ему на ухо. Он ощутил на щеке ее душистое дыхание, прикосновение ее золотисто-каштановой блестящей косы, которую ему уже доводилось расплетать. Желтая краска, въевшаяся в костяшки пальцев, едва заметный запах скипидара.
– Папа говорит, что ты должен заехать к нам сегодня днем. Он хочет тебе кое-что показать. – Что – она, по ее словам, не знала. Какие-то мужские дела. Арчи строго придерживался мнения, что дела бывают мужские и женские. Пустой буфет и полная тарелка были мужским делом, полный буфет и пустая тарелка – женским.
Когда Куойл подъехал к дому, Арчи стоял, прислонившись к забору. Должно быть, он за полмили услышал приближение универсала Куойла, потому что у машины оторвался глушитель. Куойл понимал, что следовало бы пройтись пешком, чтобы дать себе физическую нагрузку, но на машине было быстрее. Он начнет ходить завтра, если погода будет хорошей.
В зубах Арчи держал сигарету, в руке – старомодный бинокль, за спиной виднелся его деревянный зоопарк. Много лет назад первым, что он увидел в этот бинокль, были мальчишки Баггита, прыгавшие с одной ноздреватой льдины на другую. Он мог видеть даже сопли у них под носами. Целый час они занимались этим, и ни один из них не оступился. А потом Джессон не допрыгнул и упал в воду, ухватившись за край льдины, брат изо всех сил старался вытащить его. Уже через несколько минут Арчи примчался к ним на своей лодке и спас мальчика, вытащил из ледяной шуги. Он тогда еще подумал: хорошо, что у меня есть бинокль. Но задним числом он стал воспринимать тот случай как дурное предзнаменование. Никому не дано остановить руку судьбы. Должно быть, Джессону на роду было написано утонуть.
Когда Куойл подошел к нему, он поднял бинокль к глазам, оглядел дальний берег, направил окуляры на мыс Куойлов как на иллюстрацию к тому, что собирался сказать.
– Знаешь, я думаю, что вашего дома больше нет. Взгляни. – Он протянул бинокль Куойлу.
Куойл поводил им из стороны в сторону, потом еще.
От Арчи несло сигаретным дымом. Его лицо было изборождено тысячами маленьких морщин, из носа и ушей росли черные вьющиеся волосы. Оранжевые пальцы. Он не мог слова сказать, не закашлявшись.
– Да нет, не найдешь ты его, потому что его нет. Я сегодня утром искал-искал и не нашел, потому что он исчез. Хотя ты можешь съездить туда и посмотреть, может, он просто опрокинулся или его отнесло в сторону. Ветер-то был не приведи господь. Сколько лет этот дом держался на тросах?
Куойл не знал. Дом стоял там еще до рождения тетушки, то есть точно больше шестидесяти четырех лет, вероятно, намного больше. С тех пор как те, старые Куойлы притащили его сюда по льду.
– Ей будет тяжело его потерять, – сказал он. – После всего того, что вложено в ремонт.
И хотя он знал, что его потайная тропа по-прежнему на месте, у него возникло такое ощущение, будто он потерял место, где канадские кукши порхали в ветвях елей и где он спрыгивал прямо на пляж. Как будто он потерял тишину. Теперь оставался только город. Куойлов снова ждали перемены.
Он поблагодарил Арчи, пожал ему руку.
– Хорошо, что у меня есть бинокль. – Арчи затянулся сигаретой и подумал: а какой скрытый смысл может таиться в этом событии?
Бити сказала – да, Дэннис рубит лес для своего друга Карла, который все еще не может поднять ничего тяжелее вилки и носит на шее ортопедический воротник. Да, он поехал на снегоходе. Хотя снег уже рыхлый. Проехав по шоссе до синего указателя, Куойл увидел припаркованный у обочины грузовик. Неподалеку от того места, где они рубили лес после Рождества. Внутрь вела протоптанная лесная тропинка. Он сможет его найти. Конечно, сможет.
Дэннис работал посреди свежих пеньков, расходившихся веером, и Куойлу пришлось перекрикивать тарахтевшую на холостом ходу бензопилу. Он сообщил Дэннису, что его дом исчез, и они поехали по заваленной сугробами дороге мимо поворота на Опрокинутую бухту, мимо перчаточной фабрики. В любом случае канадские кукши по-прежнему там, на месте. Запах смолы и выхлопных газов. Журчание талой воды.
Великая скала оголилась. Только костыли, намертво вбитые в камень, и кусок троса, намотавшийся на один из них. Больше ничего. Дом Куойлов исчез, унесен ветром, сброшен с горы прямо в море, сопровожден в последний путь вихрем снега и битого стекла.
– Столько труда, денег – и он исчез вот так, вмиг? Сорок лет простоял пустым и пропал в мгновение ока! Как раз тогда, когда мы привели его в порядок! – сокрушалась тетушка, стоя посреди своей мастерской и вытирая глаза платочком. – А уборная? – спросила она после паузы.
Куойл не поверил своим ушам: дом пропал, а она спрашивает про сортир.
– Я не заметил, тетушка. Правда, не сказать, чтобы я специально искал его. Причал на месте. Мы можем построить там небольшой летний домик и в хорошую погоду ездить туда на выходные. Я подумываю о том, чтобы купить дом Берков. Это хороший дом, и нам подходит: он достаточно большой, девять комнат.