– Дурачок, – усмехнулась Еванфия. – Ты ведь работаешь на военной фабрике, и мне будут платить, когда я забеременею и уволюсь. Проживем! Другие ведь справляются. И Дуклида тоже… Вдвоем нам проще будет.
– Откуда ты знаешь? – удивился Максим. – Я сам-то… Сегодня думал квартиру подыскать, или комнату, – неожиданно признался он. – Знаешь, народу много погибло, может и повезти…
– Мой герой! Так вот почему ты с другой стороны появился…
– Нам с вашим любезным Гермогеном под одной крышей не прожить.
– Он мне не любезный, не путай меня с Дуклидой. – Она опять рассмеялась и поцеловала его, и слова застряли у Максима в горле – вместо них вокруг звучала песня ветра. Редкие тени прохожих мелькали в свете одинокого фонаря, стоявшего на углу Моховой и Морской. Клочок афиши внезапно оторвался, царапнул его по макушке и умчался в ночь, прыгая по брусчатке будто белый, зимней раскраски лемминг.
– Пойдем к тебе, – хриплым голосом предложила Еванфия.
Не дождавшись внятного ответа, она потянула его за собой, и Максим на деревянных ногах двинулся следом, чуть не спотыкаясь о камни мостовой. Ботинки, как назло, принялись залезать подошвами и носками в каждую выбоину, будто желая опрокинуть своего владельца. Ему стало жарко – а ветер, разгулявшийся вдоль Моховой, трепал воротник плотной рубахи.
Они молча поднялись по гулкой лестнице, и он непослушной, окоченевшей рукой вставил в скважину ключ. Дуклида, кажется, уже спала – контур ее двери был совершенно черным. Только сейчас Максим озаботился, почему сестра не приводит к себе Дрона: может быть, тот сам не хочет жить здесь, пока не покончил с последним неудобством в лице Максима? Или это не его ребенок зреет в ее чреве? Мысли были под стать ночи, такие же растрепанные и ветреные, полубезумные будто олень, истекающий дымной кровью из надрезанного горла.
– Проводи меня в туалет, – шепотом попросила Еванфия.
Окном его комната выходила на Морскую, и ветер надсадно свистел в незаткнутых щелях. Пол был холодным, так же как и скомканное одеяло, не говоря уж о мятой простыне, на которую внезапно упал призрачный, замутненный непогодой лунный луч. Тяжелые облака, стремясь на юг, рвались под напором ветра и позволяли ночным светилам невзначай, но хищно протыкать себя в тонких местах, чтобы тут же, словно собравшись с силами, затянуть истекающую звездно-лунным светом рану свежими слоями хмари.
– Поможешь? – почти одними губами сказала Еванфия, повернувшись к нему спиной. Максим на ощупь нашел застежки и после некоторой возни расстегнул их – по счастью, этих крючков оказалось немного. От ее запаха, теперь целиком принадлежащего только ему, а не ветру, у Максима кружилась голова.
– Ты правда хочешь ребенка?
– Правда, правда… И только твоего. – Она принялась стягивать с него тужурку, а затем расстегивать пуговки на рубахе, обжигая кончиками ледяных пальцев. Они-то и рассеяли туман в голове Максима.
– Я не могу, – через силу выговорил он.
Она застыла словно снежная баба, даже дыхание, опалявшее ему шею, как будто вовсе прервалось, осыпавшись кристалликами льда на пол.
– У тебя уже есть семья? – бесцветно спросила она, отодвигаясь.
– О чем ты? Нет у меня никакой семьи. Мне только ты нравишься.
– Фу, какой же ты… Не пугай меня больше так глупо, ладно?
– Но я и в самом деле не могу жить с тобой, потому что… мне завтра нужно будет уехать в Навию.
Матушка Смерть, как все-таки тяжело чувствовать, что делаешь больно самой желанной девчонке в целом городе! У Максима и самого защипало в глазах, когда она села на край кровати и прижала ладони к лицу. “Как же все так складывается? – недоуменно подумал он. – Почему именно я попал в такую дурную историю? Зачем я только ушел с пристани?” Он зажег свечу и сел рядом с Еванфией, попытался обнять ее, но она отпихнула его локтем.
– Я должен ехать, – виновато сказал Максим. – Но я обязательно напишу тебе письмо. Может быть, ты сможешь прибыть в Навию… Если у меня там удачно сложится. Или я сам вернусь, когда закончу курс в Академии. Он продлится всего полгода, а потом мне предоставят место на одной из оружейных фабрик, и ты сможешь ко мне приехать… Я и сам не понимаю, почему они так делают! – распалился Максим, слова буквально вырывались из него, будто талая вода сквозь детскую плотинку. А может быть, он боялся реплики Еванфии и потому старался подавить ее слова в зародыше. – Почему нельзя зачислить на курсы кого-нибудь из местных опытных рабочих или своих же выпускников Университета? Зачем собирать пацанов со всей страны и тащить их в Навию, когда можно легко набрать столичных? И я догадался! – Эта мысль только что пришла ему в голову, и он поспешил высказать ее: – Меня отправят обратно, в мастерские Поликарпова! Напичкают военными науками и отправят, чтобы я внедрял их в производство, как я сразу не понял?… Вот. Я обязательно приеду.
– Ты? – Она глядела на него сухими, блестящими глазами. Кажется, вся его страстная речь пропала втуне – Еванфия услышала только одно: Максим уезжает в Навию, и скорее всего не на месяц, не на шесть, а навсегда. – Ты собираешься учиться?
– Придется, – пожал он плечами.
– Да чему ты сможешь научиться, дурачок? У тебя же в голове ничего не держится, сразу все забываешь! Ученик нашелся! Так и скажи, что сбежать от меня вздумал! Молчи уж, не оправдывайся. Не хочешь моего ребенка, и не надо, женихов кругом и без тебя хватает. – Сжав кулаки, она топнула каблуком, ничуть не опасаясь разбудить Дуклиду. – И не надо мне всякую чепуху рассказывать! Столичной жизни захотелось, красоток дворцовых да кабацких, развлечений с балами да синематографом.
– Ева… При чем тут дворец?
– Все, не желаю больше слушать. Езжай куда знаешь! – Еванфия выбежала из комнаты, схватила с вешалки куртку и рванула ручку двери.
Максим кинулся было за ней, но свеча от движения воздуха неожиданно погасла, и во тьме он врезался лбом в косяк. Коридор словно фейерверком озарился. Когда Максим очухался и встал, потирая шишку, то в темном прямоугольнике проема увидел молча стоящую Дуклиду. Она смахивала на привидение.
– Я расскажу ей правду, – тихо сказала сестра. – Она должна знать о повестке из Метрического Приказа.
– Не стоит, – откликнулся Максим. Боль с ушибленной головы как-то плавно перетекла в область груди, туда, где сердце. – Пусть лучше думает, что я и в самом деле сбежал от нее. Я ведь могу совсем никогда не вернуться. Ничего не говори ей, пожалуйста. Пусть найдет себе приличного парня.
– Не знаю, что со мной такое, – проговорила Дуклида, садясь рядом с ним, на край кровати. – Ты хочешь обмануть не только королевского служащего, а саму Смерть, и я молчу. Хотя должна остановить тебя всеми способами…
Он потянула его к себе, и Максим прижался к сестре, словно когда-то к матери. Рука сама собой легла ей на живот, незаметно для него ставший вместилищем маленькой жизни. Ему показалось, что где-то в его жарких и таинственных глубинах зреет, растет и распрямляется некое протосущество, комок хрящей и пульсирующих жилок – начало любой жизни, которое пока не решило, кем ему родиться – человеком, нерпой или полярной совой. И стало вдруг неважно, кто отец этого существа, потому что отцы приходят и уходят, а мать остается со своим ребенком до самой Смерти – своей или его.
– Только не выдавай себя, – попросил Максим. – Вы ведь теперь вдвоем. Ты одна можешь решить, жить вам с ребенком или умереть, матушка Смерть придет, только если ты сама призовешь ее. – Он понимал, что говорит дикость, нелепицу, за которую любой храмовый служащий вполне мог бы освободить его без всяких разбирательств, если бы вообще понял, что он имеет ввиду. Впрочем, сумасшедшие тоже не жильцы. – Ничего не рассказывай Парамонову, соври ему. И Еванфии не говори, и никому больше, тогда никто тебя не выдаст.
Она молча, механически кивала, царапая его шею волосами. Что-то горячее, мелкое и влажное капнуло, рассыпавшись “осколками”, на его руку, прижатую к ее животу.
Максим решился написать Еванфии только зимой, когда стало немного полегче с учебой. В общежитии, пока не протопишь камин, было так холодно, что пальцы отказывались держать перо, вот он и отправился в скрипторий. Метель напрочь замела крыльцо, кружа возле него нервными спиралями, и открывая тяжелую дверь, Максим отбросил в сторону порядочный вал снега.
Когда-то для книгохранилища выбрали отдельно стоящее здание, к тому же не самое вместительное. Первые обитатели Университета, видимо, не предполагали, что всякий ученый пожелает подвести итог собственных изысканий сначала от руки, а потом, с изобретением книгопечатания, издав трактат в типографии. А то и не один, если его премудрость не сумеет уместиться под одной обложкой. Вдобавок за сотни лет существования Университета сюда свезли многие тысячи томов, журналов и газет, когда-либо напечатанных на языке Селавика. А может, миллионы. Потому что все стеллажи были забиты печатным словом и едва не лопались от напряжения. Даже в подвале возникли какие-то секции, куда библиотекарь помаленьку снес самые скучные и невостребованные труды, где они распухали от влажности, покрывались плесенью и постепенно гнили. Или же поедались вездесущими крысами.
А ведь были еще и литературные произведения, нередко многотомные, призванные уносить читателя в некий воображаемый автором мир. Впервые наткнувшись в ноябре на такой труд, Максим увидел на шмуцтитуле таинственное слово “роман” сразу под названием “Король межпланетных просторов”, заинтересовался и прочитал всю книгу. Фантазия автора потрясла его своей необузданной мощью. В “романе” фигурировали аппараты, летающие между разными планетами, которых якобы несколько у Солнца, а люди общались друг с другом при помощи каких-то фонов и крушили злобных врагов из мортир, плюющих цельным огнем. В общем, Максим увлекся приключениями героя, славного королевского гвардейца, и пришел через несколько дней за продолжением. Он предвкушал, как герой-сержант получит наконец заслуженное звание капрала. Однако на полке, еще недавно ломившейся от романов, он обнаружил лишь один жалкий томик в мягкой обложке. Да и тот был написан