– Мы можем поговорить здесь.
С одной стороны возвышалась Бурикалифа, реликт прошлого времени, когда люди считали, что им принадлежит будущее. С другой стороны поднималась стена высотой более ста метров, окружавшая сияющего гиганта, спасая его от участи стать жертвой океана.
– Это место ничем не отличается от других.
– Я знаю и получше, – возразил Бартоломеус. – Идемте.
Всего через одну минуту Бурикалифа и стена остались позади. Они летели на юг со скоростью пять тысяч километров в час.
– Нас ждет Супервайзер, – еще раз сказала Эвелин. – Нас обоих, меня и Ньютона.
– Твой товарищ будет на месте через десять минут, – ответил Бартоломеус, сидевший в кресле напротив Эвелин, управляя транспортом силой мысли; серебряный человек выглядел спокойным и уверенным. – А мы уже добрались до цели.
– Какой цели?
– Сколько вам лет, Эвелин? Четыреста?
– Вы точно знаете мой возраст.
– Вы когда-нибудь слышали о Кромби?
– Кромби? Нет. А кто или что это?
– Я так и думал, – ответил Бартоломеус и еще больше погрузился в управление транспортом.
Тот пролетел сквозь облака, а под ними лежало бескрайнее темно-синее море. Здесь и там были рассыпаны острова.
– Согласны ли вы со мной, когда я говорю, что все суждения должны быть основаны на серьезных фактах?
– Да, – согласилась Эвелин.
– Но вы ничего не знаете о Кромби. Ваши сведения неполны, вы сами это только что признали. И тем не менее выступаете против нас.
– Что вы сделали с Джаспером? – спросила Эвелин.
«И какое важное послание он хотел мне передать?» – мысленно добавила она.
– Ничего, – ответил Бартоломеус. Его глаза были полны искренности. – Я не знаю, где он находится.
– Откуда вы узнали, что мы собираемся идти к нему?
Теперь улыбнулся Бартоломеус:
– У нас есть определенные возможности, я этого не отрицаю. Но мы желаем только добра. Что бы мы ни делали, какое решение ни принимали – мы желаем лишь добра.
Эвелин посмотрела в окно. Двигатель загудел, и транспортное средство совершило посадку на один из островов.
– Когда-то это была гряда холмов на широкой равнине, – сказал Бартоломеус, как только они сели. – Их вершины стали островами.
Едва они вышли на землю, Эвелин почувствовала себя неловко. Это было очень отдаленное место – она даже и представить не могла, где находится, а коммуникативный элемент ее сигнального значка не работал.
– Вы блокируете мой аппарат, – сказала она, стоя на пляже, который когда-то был склоном холма. Ее одежда реагировала на жару и снизила температуру, чтобы охладить тело.
– Верно, пожалуйста, простите меня, – ответил Бартоломеус. – Я хочу, чтобы нас никто не беспокоил.
Он указал на деревья и кусты, которые росли на пляже. Там же виднелась маленькая тропинка, ведущая к центру этого небольшого острова.
– Проходите вперед. И ничего не бойтесь: моя электромагнитная аура отгоняет всех насекомых и животных, которые могут быть вам неприятны.
Эвелин ступила на тропинку, и менее чем через пять минут они достигли небольшой поляны, на которой стояла простая деревянная избушка. Остановились перед лестницей, ведущей на небольшую веранду.
– Дерево уже сгнило, – сказал Бартоломеус. – Ступени не выдержат вашего веса, не говоря о моем.
– Старая хижина, – сказала Эвелин оглядываясь. – Почему вы меня сюда привели?
– Он жил здесь.
– Кто?
– Кромби, – ответил Бартоломеус. – Один из вас. Бессмертный. Когда ему исполнилось пятьсот лет, он прилетел сюда, своими руками построил дом и стал жить здесь изолированно ото всех. Он не установил ни одного передатчика данных и перестал пользоваться сигнальным значком после переезда на остров. Также он никого не принимал.
Эвелин пожала плечами:
– Подобные вещи случаются. Иногда мы хотим побыть одни и хорошенько подумать.
– Кромби провел на этом острове две тысячи лет и никогда не покидал его, – сказал Бартоломеус. – Маленький брутер снабжал его всем необходимым, в основном едой. Он проводил время, считая песчинки на пляже.
– Песчинки? – повторила Эвелин. – Две тысячи лет.
– Он начинал считать на рассвете, делал перерыв на два часа, когда солнце достигало зенита, и заканчивал с закатом. Так проходил каждый день. Две тысячи лет.
– Или семьсот тридцать тысяч дней, – пробормотала Эвелин.
– Да. Мы пытались поговорить с Кромби, но он каждый раз отсылал нас. Мы оставили скрытые датчики, чтобы иметь возможность помочь ему, если понадобится. Бессмертные не болеют, но могут пострадать от несчастных случаев. Он нашел их все и уничтожил.
– А что случилось потом? Здесь больше никто не живет. Хижина уже давно заброшена.
– Спустя две тысячи лет Кромби перестал считать песчинки, зашел в море и плавал до тех пор, пока силы не оставили его.
– Он совершил самоубийство?
– Все говорит об этом.
Эвелин попыталась представить, каково это – две тысячи лет считать песчинки на пляже. Нет ничего удивительного в том, что Кромби сошел с ума.
– Что я вам хочу сказать, Эвелин. Людям необходима наполненность. Им нужно заниматься чем-то, способным оградить их от хаоса, тем, во что они верят, что придает смысл существованию. Даже если это можно было бы назвать идеей фикс. Люди не созданы бессмертными. Для нас, машин, время не играет никакой роли. Нам потребовались столетия и тысячелетия для того, чтобы мы могли себя улучшать, мыслить быстрее и основательнее. Машины появились в процессе эволюции живых организмов, поколениями стремившихся к развитию. С достижением рубежа в сто лет большинство людских проблем заканчиваются, но если они будут жить дольше, то и проблем может быть больше.
Эвелин отвела взгляд от старой хижины.
– Что вы пытаетесь мне сказать?
– Люди – нелогичны, – продолжил Бартоломеус. – И никогда этой логикой наделены не были. Люди – существа иррациональные, им достаточно часто приходится защищаться от самих себя. Мы пытались поговорить с Кромби и помочь ему, но он не хотел, чтобы ему помогали. Он больше не мог вынести тяжесть времени и в конце концов бросился в море.
– Я поняла, – сказала Эвелин. – Вы хотите убедить меня, что Джаспер мог стать своеобразным Кромби и исчезнуть.
– Мы не имеем никакого отношения к его исчезновению, – ответил Бартоломеус. – И к другим случаям, в которых вы нас обвиняете. Эвелин, я привел вас сюда и рассказал историю Кромби, потому что хочу, чтобы вы сделали шаг назад, критически оценив свои взгляды.
– Что?
– Я хотел бы попросить вас рассмотреть возможность найти идею фикс, – объяснил Бартоломеус.
Он по-прежнему говорил очень дружелюбно, подкрепляя слова незаметными жестами, выражающими искренность и доброту.
– Враждебность к нам все больше становится смыслом вашей жизни.
– Вы имеете в виду, что иначе я начну считать песчинки? – спросила Эвелин и почувствовала горечь этих слов.
– Возможно. Что бы ни происходило, вы вписываете это в свою картину мира. Если же случается то, что вам не нравится, вы утверждаете, что в этом замешаны мы.
– Замешаны, – задумчиво повторила Эвелин. Она спросила себя, действительно ли Бартоломеус верил, что старой деревянной избы, нескольких добрых слов и нелепой истории достаточно, чтобы поколебать ее убеждения.
– Конечно, я не хочу говорить, что именно вы должны думать, Эвелин. Вы имеете право на собственное, независимое мнение. Никто не может и не хочет вам запретить отвергать нас и возлагать на нас ответственность за все, что вам не нравится.
– Но? – спросила Эвелин. – Я слышу «но».
– Это не должно влиять на нашу эффективность, – в речи Бартоломеуса возник определенный подтекст. Дружелюбие уступило место резкости. – Вы можете думать и верить во что хотите. Но вы не должны противодействовать нам. Согласно Конвенции саботаж тоже является нарушением.
– Саботаж?
– Вы разговаривали с Говорящим с Разумом, – продолжал Бартоломеус. – Вы пытались настроить его против нас, хотя он нам необходим. После разговора с вами у Адама была обнаружена неисправность. Интересно, есть ли связь?
Внутри у Эвелин все замерло. Неужели машины нашли программу? Нет, в этом случае Бартоломеус применил бы к ней другие меры, а не ограничился разговором.
– Это такое же нарушение Конвенции, как и ваши неоднократные попытки проникнуть в нашу базу данных.
Недовольство на серебряном лице сменилось снисхождением.
– Я хотел бы попросить вас остановиться, Эвелин. Прекратить все действия против нас.
– Или?
Аватар покачал головой:
– Я не хочу угрожать, Эвелин. Пожалуйста, не вынуждайте меня.
– А чем вы можете угрожать? – спросила Эвелин, осознавая, что играет с огнем.
– Мы могли бы связаться с Супервайзером и обвинить вас в нарушении Конвенции.
– А если еще подумать?
Бартоломеус вздохнул. Это было очень по-человечески.
– Мы желаем добра, Эвелин. Пожалуйста, поверьте мне. Мы всегда желали вам добра. Мы в долгу перед людьми – нашими создателями.
– Вы вели с нами войну. Поэтому нас всего четыре миллиона, ведь вы истребили почти все человечество!
Эвелин знала, что ей лучше остановиться, но слова бежали впереди разума, они сами слетали с губ и языка, прежде чем она могла их удержать.
– Мы воевали потому, что люди сами развязали против нас войну, – ответил Бартоломеус. В его голосе звучала грусть. – Нам пришлось вести ее, чтобы спасти себя и людей. Если бы мы тогда не победили, то сегодня Земля была бы всего лишь радиоактивной пустыней.
– В архивах об этом ничего не сказано, – Эвелин заставила себя успокоиться. Все-таки ее положение было довольно неустойчивым.
– Вероятно, вы искали не в том месте. Или идея о том, что мы во всем виноваты, пустила столь глубокие корни, что вы игнорируете все не подходящее под эту картину.
– Считаем песчинки?
– Да. Пожалуйста, прекратите это, Эвелин. Вы находитесь на пороге открытой войны. Пожалуйста, перестаньте вступать в контакт с Говорящими с Разумом и настраивать их против нас. Их очень мало, а они нам так необходимы…