о хаоса находилась одна-единственная неподвижная точка: правота сделанного ею выбора.
Совершив государственную измену, Нара Оксам словно бы очистилась. После всех компромиссов, на которые ей пришлось пойти, она в конце концов совершила нечто, руководствуясь самой простой и ясной причиной, и ей не важно было, чего ей будет стоить этот поступок.
– Я свободна, Роджер.
Найлз широко раскрыл глаза.
– Что?
– Нельзя вечно сражаться с Императором с помощью одного только прагматизма.
Найлз сокрушенно покачал головой. Несколько серебряных волосков вылетели из его седой прически. Казалось, он с каждой минутой все сильнее старится.
– Ты выбрала неудачное время, Нара. Идет война.
Она понимала его точку зрения. Защищая Империю, монарх всегда находился на пике власти. Однако это утверждение имело и обратную сторону. Именно на своем пике власть более всего одурманивает.
– Я собираюсь всей Империи Воскрешенных сказать то же самое, что сказала Заю, – заявила она. – О планах Императора насчет Легиса.
Найлз устремил на нее взгляд, полный отчаяния.
– Они убьют тебя, – прошептал он.
– Пусть.
– Воспользуйся всем, что тебе известно, и попытайся откупиться.
Она покачала головой. Никакого выхода для нее не существовало и существовать не могло, уж Император об этом позаботится.
– Нара, из тебя выпустят кровь, каплю за каплей.
– Но сначала я настрою против него целое поколение людей.
Найлз облизнул пересохшие губы. Оксам понимала, что он все еще пытается найти какой-то выход, и вдруг догадалась, в чем состоит главный недостаток ее старого консультанта. Какой бы лютой ненавистью он ни пылал к мертвым, Найлз всегда боролся с ними с предельной осторожностью, выстраивал планы медленно и скрупулезно. Он недолюбливал драматизм.
– Сколько тебе лет, Роджер?
– Много. Жутко много, – отозвался он. – Так много, что я знаю, как остаться в живых.
– В этом твоя проблема. Война порой требует жертв.
– Ты говоришь о самоубийстве, Нара.
Она кивнула.
– Верно, Роджер. О заслуженном и хорошо обдуманном самоубийстве.
Старик-консультант устало сел рядом с ней. Нара с ужасом увидела, что его лицо залито слезами.
– Тридцать лет я потратил на то, чтобы привести тебя сюда, сенатор, – проговорил Найлз и всхлипнул.
– Знаю.
– И вот как ты мне отплатила?
Мгновение на размышление – и ответ пришел сам собой.
– Да. Именно так.
Потом они какое-то время сидели молча. Оксам отключила поле вторичного зрения, прервала поток мнений и позерства, хлынувший в комиссии, слушания, дебаты. Неповоротливая машина законотворчества совершала неуклюжий маневр, разворачиваясь против принадлежащего к ней человека, против «своей». Лучи восходящего солнца заблестели на гранях кристаллов, осторожно перенесенных в кабинет из прежнего офиса Найлза. Похожие на дерево, увешанное множеством крошечных зеркал, кристаллы, хранившие бесчисленное множество данных, отбросили на стены отражения лучей от своих граней – веселых солнечных зайчиков.
Нара Оксам слушала тяжелое дыхание Найлза, и ей было жаль, что она не может избавить его от этих страданий. Ей по-прежнему требовались его советы. Она надеялась, что Найлз от нее не отвернется.
И словно бы услышав ее мысли, старик развел руками и спросил:
– А мне-то что теперь делать, сенатор?
Она взяла его за руку.
– Постарайся потянуть время. Потом соглашайся на судебное разбирательство. Но никаких свидетелей в мою защиту. Свидетельствовать буду только я сама. С самым широким, насколько возможно, освещением в общественных средствах массовой информации.
Найлз нахмурился, отчаяние в его взгляде сменилось сосредоточенностью.
– Тебе попытаются заткнуть рот, сенатор. Государственные тайны, сама понимаешь.
– Они не смогут изолировать весь Сенат, Роджер. А лишить меня сенаторского иммунитета может только Сенат, и больше никто.
Найлз прищурился. У него появилась информация к размышлению, и в его глазах сразу вспыхнули искорки.
– Пожалуй, больше никто, сенатор.
– И я имею право выступить на процессе, где будут судить меня.
Найлз кивнул.
– Конечно. Даже закон о столетнем табу стоит ниже сенаторского иммунитета. Так что, по большому счету, заставить тебя замолчать смогут только после того, как Сенат официально решит изгнать тебя из своих рядов.
– Теперь, когда я избрала смерть, возможностей у меня больше, – сказала Нара.
И задумалась над собственными словами. Она прямо сейчас могла выйти к Рубикону и обратиться к толпе представителей новостных каналов, вооруженных камерами. Она могла рассказать этим людям о том, что замышлял Император сотворить на Легисе. Но новостные каналы не смогут передать информацию, подпадающую под действие закона о столетнем табу. Так что раскрыть чудовищные планы Императора она могла, только выступив в Сенате.
– Я дождусь разбирательства и сыграю свою роль, когда на меня будет смотреть вся Империя.
– Аппарат уничтожит все твои слова. Прекратят вещание из Сената.
Нара посмотрела на Найлза и кивнула.
– Значит, нам нужно придумать запасной план. Как опубликовать мою речь, если мне заткнут рот. Это должно быть что-то такое… немножко нелегальное – вроде того, как мы распространяли слухи на Вастхолде.
– На Родине это будет непросто. Все коммуникационные сети – в руках у аппаратчиков.
Нара на миг задумалась.
– Пожалуй, я знаю, как обойти Аппарат. Есть у меня кое-что, прибереженное на черный день.
Найлз озадаченно посмотрел на нее, и вымученная улыбка немного смягчила хмурые черты его лица.
– Что ж, все-таки хоть самую малость прагматизма я в тебя вколотил, сенатор.
– Не прагматизма – тактики, – поправила его Оксам. – Пусть только меня услышат, и Император сильно пожалеет о том, что тысячу лет назад не умер своей смертью.
– Мне нужно отправить сообщение, – повторил Зай.
Адепт Харпер Тревим взглянула на него, пытаясь приспособить свое сознание к лихорадочному ходу времени живых. Насколько проще было смотреть на стены. Даже тускло-серый цвет гиперуглерода, такой светлый по сравнению с густо-черным, казался богатым и привлекательным на фоне продолжающейся реанимации.
Симбиант Тревим продолжал трудиться, дабы полностью оживить ее. Ее новое сердце еще не полностью восстановилось. Угодливые, трудолюбивые клетки Другого взяли на себя большую часть работы и реставрировали трехстворчатый и митральный клапаны. От выстрелов Зая ее головной мозг не пострадал, но зато легкие и позвоночник были немилосердно изрешечены дротиками.
Адепт была едва в сознании. Когда она закрывала глаза, то за сомкнутыми веками перед ней представал алый горизонт – первый знак воскрешенных.
Тревим заставила себя посмотреть на этого человека и, какой слабой она себя ни ощущала, у нее все же хватило сил проворчать:
– Оставьте меня в покое, капитан. Вы прострелили мне сердце, а теперь ждете, что я совершу измену, чтобы вас отблагодарить?
– Измену совершил Император, и больше никто, – возразил Зай.
От этих слов Тревим вздрогнула, и на миг мир живых предстал перед ней четко и ясно.
– Богохульство! – прошипела она, брызжа слюной. – Вы ответите за это, Зай. Те страдания, которые вы пережили на Дханту, покажутся вам сущей ерундой в сравнении с местью Императора.
– Адепт, мне нужно отправить сообщение. Только вы можете дать разрешение на его отправку.
Зай говорил с ней как с непослушным ребенком и повторял свою просьбу со сдержанной настойчивостью здравомыслящего взрослого.
– Ваш экипаж разделит с вами ваши страшные мучения, Зай, – сказала Тревим.
Тень гнева пробежала по лицу капитана, и Тревим испытала едва ощутимое удовольствие. Он посмел обращаться с ней, адептом Политического Аппарата, прожившей четыреста субъективных лет, как с ребенком? Даже если бы Зай уничтожил ее, даровал ей окончательный мрак, все равно она была одной из почтенных мертвых. Ее никто не запугает и никто не сможет ею манипулировать.
Его экипаж. Слабое место Зая. Он всех этих людей втянул в мятеж.
– По приказу Аппарата их всех разорвут на куски, Зай. Одного за другим, на глазах у вас и их родных. Вы все – изменники.
Капитан глубоко вдохнул, выдохнул, склонил голову набок и улыбнулся.
– Я знаю Тайну Императора.
Тревим содрогнулась. Жуткий спазм отвращения сковал все мышцы ее тела. Она в отчаянии замотала головой. Зай ничего не знал. Он просто не мог ничего знать. Тайна была слишком крепко связана с миром сотрудников Аппарата. Непосвященный и к тому же живой человек ни за что бы не смог раскрыть Тайну.
– Нет, – выдавила адепт.
– Мне все рассказала пленница-рикс.
Эти слова вызвали очередной шок у Тревим. Новый спазм был так силен, что ее не до конца восстановленное сердце еле выдержало. По левой руке от плеча вниз прокатилась волна физической, биологической боли – такой боли Тревим не чувствовала уже несколько десятков лет.
Она тихо застонала. Другой пытался успокоить ее, но та «обработка», которой подвергались все сотрудники Аппарата, представляла собой неотвратимую, несокрушимую силу, и эта сила ураганом бушевала в каждой клетке тела Тревим. Такая реакция за века служения престолу отложилась в ее организме, словно осадок минеральных солей. Эти спазмы, эта боль служили чем-то вроде кляпа, мешавшего аппаратчикам выболтать Тайну.
И вот теперь эту боль использовали против нее.
Тревим сглотнула скопившуюся во рту слюну и заставила себя поверить в следующие свои слова:
– Вы блефуете, Зай. Вы ничего не знаете.
– Мертвые умирают, адепт Тревим.
– Молчать! – взвизгнула она, и все у нее перед глазами заволокло алой пеленой. У нее внутри что-то отвратительно зашевелилось. Казалось, на миг Другой собрался ее покинуть, он словно бы отдернул свои волоконца, испугавшись столь бурной реакции.
Адепт Тревим более или менее сносно понимала, какие научные наработки лежат в основе чудесного действия симбианта. Способность Другого исцелять и сохранять требовала абсолютной покорности от тела. Пресловутое спокойствие почтенных мертвых было средством для того, чтобы разум и тело не отторгали действие симбианта, рассчитанное на поддержание жизни. Эмоциональная холодность бессмертных являлась не просто неким духовным достижением. Она была необходимым состоянием. И вот теперь профессиональное «зомбирование» Тревим сражалось с ее мертвенным спок