пятьсот
Однажды капитану;
С тех пор давно скончался тот…
«Судиться я не стану», —
Ответил сын, а крючкотвор:
«Храню расписку до сих пор;
Всего пять гульденов мне дашь —
И выиграешь дело».
Сын заплатил и подал в суд;
Сын капитанский тут как тут;
Ему взысканием долгов
Грозят; он рассердился
И дал судье такой ответ:
«Подобных обязательств нет,
Поклясться в этом я готов».
Однако потрудился
К юристу сбегать под шумок,
Сказав ему: «Мошенник!
Как ты решился на подлог?
Отец подобных денег
Не брал…» Но был юрист лукав,
И возразил он: «Ты не прав;
Я эту сделку заверял,
Когда ты не родился.
Брал твой отец взаймы пятьсот,
Но расплатился через год;
Ссылаюсь я на документ,
Не на пустую фразу;
Пять гульденов заплатишь мне —
И оправдаешься вполне;
Дам документ в один момент!
Верь моему ты сказу!»
Пять гульденов юнец достал,
Так заплатили оба;
Так наживает капитал
Корыстная утроба;
Искусство стряпчих таково:
Туман — и больше ничего!
Пошли, Господь, им всем в мошну
Французскую заразу!
«Когда души не чают в муже?» —
Король ответил графу так:
«Муж глух, жена слепа к тому же —
Тогда счастливым будет брак».
Граф изумился: «Этих бед
Не знаю, что на свете хуже;
И в них же благо, а не вред?»
Король сказал: «Не слышит муж
Глухой, когда жена начнет
Молоть обычнейшую чушь
И мужа невзначай клянет
В постели или за столом.
Таков удел счастливых душ,
Не омраченных здешним злом.
И счастливы слепые жены:
Им ревность лютая чужда,
Пускай у них мужья-гулены;
Но не увидит никогда
Жена, куда ходил супруг;
Для счастья, значит, нет препоны,
И нет как нет сердечных мук».
Сапожнический ученик
Любил рассказывать, что он большой блудник,
И в Аугсбурге своим он хвастал блудом;
Он покупал себе венок
И шел на танцы, где потом сбивался с ног,
Кружась и корчась по своим причудам.
Он после пиршества бежал
Куда-нибудь в сторонку,
Не возвращаясь прямиком;
Он редко дома спал, как будто бы тайком
Соседскую обхаживал девчонку.
Соученик его решил
Понаблюдать за ним и следом поспешил:
Мол, где ты, друг, сподобишься ночлега?
Дошел до Перлаха, скользнул
В пустую бочку хвастунишка и заснул;
Такая вот его прельщала нега!
Другой подумал: «Вот оно,
Местечко для красавца!»
Он глянул в бочку; там юнец
Сопел и всхрапывал, как старый жеребец.
Другой подумал: «Черт бы взял мерзавца!»
Толкнул он бочку, и с горы
Она катилась, гулом огласив дворы;
От сторожей ночных не жди поблажки;
Из бочки вылез паренек,
И от гонителей он кое-как утек,
Хотя не уберег своей мордашки.
Рассказывал он поутру:
«Прослыть недолго вором,
Упившись женской красотой».
Сказал соученик: «Ты в бочке был пустой».
Бежал хвастун из города с позором.
ШВАНКИ И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Проснитесь!109 Утро настает!
Я слышу: соловей поет
Среди листвы в лесу зеленом;
Несется трель по горным склонам,
Звенит в долинах, ночь гоня,
И возвещает царство дня.
Заря восходит золотая,
И солнце, тучи разгоняя,
На землю шлет свои лучи.
Луна, сиявшая в ночи,
Теперь бледнеет и тускнеет
И власти больше не имеет
Над стадом жалобным овец,
Которых страшный ждал конец:
Смущал их свет луны неясный;
Они дорогою опасной
Ушли, хоть ночь была глуха,
От пастбища и пастуха.
Вдруг услыхали голос львиный
И поплелись дорогой длинной
Вослед за львом, а он, хитрец,
В пустыню завлекал овец.
Они один репейник ели
И отощали, ослабели;
А лев веревкой их оплел
И потащил их, рад и зол,
К себе во львиную берлогу.
Явились волки на подмогу
И ну овечек загонять,
Их стричь, доить и обдирать
И пожирать затем их буйно.
В траве же змей кишела уйма.
Присасывала пасть змея,
И напивалась тварь сия
Досыта молока густого.
А волки тут как тут — готовы
Похитить жизнь у той овцы,
Чьи опустошены сосцы
Гадюкой мерзкой… Так вот было,
Покамест ночь над всем царила.
Но вот защелкал соловей
В зеленой роще меж ветвей;
Рассеялось тут наважденье,
И вышло из оцепененья
Овечье стадо. Свет вокруг
Все озарил — и мнимый луг,
И льва, и злую волчью стаю;
И, пенью соловья внимая,
Конец свой чует грозный лев:
Скрывая до поры свой гнев,
Он хочет подобраться к птице,
Да все никак не уцепиться:
Укрылся в роще соловей,
Поет все громче и слышней!
Не оставляет лев попыток:
Зовет ослов, козлов, улиток,
Котов, свиней, но вой зверья
Не заглушает соловья.
Поет он, и они трясутся,
И змеи алчные мятутся.
Сиянье дня им невтерпеж,
Оно для них, что острый нож:
Уходит, избавленью радо,
Из этих мест овечье стадо.
Не насыщаться змеям впредь:
Где взять еще такую снедь?
Овец теперь уж не обманешь,
Хоть и расписывать им станешь,
Что будто лев — их лучший друг
И что пустыня — сочный луг.
И корчится весь род змёиный
От дивной песни соловьиной.
Гогочут гуси: им невмочь
Стерпеть, что миновала ночь,
Расквакались лягушки в луже, —
Для них чем день светлей, тем хуже,
Просохнет лужа — им конец!
«Что возвещает нам певец? —
Друг друга спрашивают звери. —
Он о какой-то новой вере
Поет и славит солнца свет,
К луне же в нем почтенья нет.
Сидеть ему бы молча надо,
Не бунтовать овечье стадо;
Костра заслуживает он!»
Стоит в пустыне вой и стон;
Но злобствует зверье напрасно:
Сияет ярче день прекрасный,
Не умолкает соловей,
И из пустыни поскорей
Пустились овцы в путь обратный,
Туда, где ждет их луг приятный,
Где добрый встретит их пастух;
Им трели услаждают слух,
И радостными голосами
Они приветствуют и сами
Светила ясного восход.
Огнем грозит им волчий род,
Их загоняет в загородки,
Вцепляется строптивым в глотки,
Велит о солнце им молчать,
Но овцы стали отвечать
При свете солнца посмелее…
Теперь, чтоб был рассказ яснее,
Я вам скажу, кто назван мной
Тут соловьем: не кто иной,
Как Мартин Лютер, доктор славный,
Тот августинец110 своенравный,
Что в Виттенберге песнь завел
И нас от гнета тяжких зол,
Из мрака выведя, избавил,
Что пробудиться нас заставил
От неестественного сна,
В который ввергла нас луна.
Свет лунный — ложное ученье,
Софистов111 злостных измышленье —
Тех, кто четыре сотни лет112
Нам застит солнца ясный свет,
Евангелье толкует криво,
Смущая проповедью лживой
И заводя в пустыню нас,
Чтоб мы попали там как раз
Льву хищному и злому в лапы.
Лев здесь — обозначенье папы;113
Пустыней же, подвластной льву,
Я с основанием зову
Духовные владенья папства,
Нас повергающего в рабство.
А то, чем нас кормили там
(Поймет любой из вас и сам),
Есть исповедание веры,
Что ныне безо всякой меры
Распространилось по земле
С монахами в зловещей мгле
Молелен, с мрачными попами,
С тонзурами114 и клобуками,115
С глупейшим хныканьем в церквах
И с умерщвлением в постах
И бдениях желаний плотских,
С великим множеством уродских
Обычаев, гнетущих нас,
С молебнами на дню пять раз,
С обильем долгих песнопений,
С привычкой преклонять колени
И пред распятьем падать ниц,
С ношеньем грубых власяниц,116
С любовью к стонам и рыданьям,
С жестоким самобичеваньем,
С гудением колоколов
И отпущением грехов
За деньги — что совсем негоже —
С продажей благодати божьей,
С елеем, с ладаном, с водой,
Что нарекается святой,
И с прочим и тому подобным;
С как будто бы богоугодным
Укладом жизни прихожан,
Что раскрывают свой карман
Для нужд церковных безотказно,
В молитвах дни проводят праздно
И поклоняются святым,
Паломничают в папский Рим
И в дар святейшей церкви нашей
Подносят золотые чаши,
Подсвечники и алтари
И на свой счет монастыри
Содержат (есть тому примеры) —
Вот исповедание веры
На римский, на папистский117 лад.
Попы без устали твердят,
Что в рай господень попадает