Упоминать о ней не впрок.
И то: в подвалах сякнут вина,
Пустеют риги и овины,
Никто не дарит ничего…
Подумать только — каково
Им жить с пустыми закромами!
А ведь превозносили сами
Простое, скудное житье.
Теперь у них одно нытье:
Не по нутру сидеть без денег!
«Преступник, еретик, мошенник!» —
Монахи Лютера честят
И злобной клеветою мстят,
Но сунуться на свет не смеют
И лишь исподтишка умеют
Разжечь к Евангелью вражду
В сердцах монахинь, к их стыду.
Лягушек, квакающих где-то,
Иные университеты
Напоминают нам весьма.
Ученых богословов тьма
На Лютера озлилась тоже.
И тщатся, лезут вон из кожи —
Да не докажут ничего!
Языческое колдовство —
Их богословская наука!
Вот оттого-то вся их мука,
Что их язычеству народ
Теперь уж веры не дает:
С него довольно этой дряни!
Гогочущих гусей миряне
Собой являют нам, когда
Они шельмуют без стыда,
Оплевывают, проклинают
Ученье, коего не знают.
Кричат они: «Увы и ах!
Чему он учит, ваш монах?
Он все поставил вверх ногами:
Теперь уж добрыми делами
Не должно заниматься нам;
Служить святым, поститься — срам!
Нельзя паломничать отныне,
Вносить на храмы благостыни
И отпущенья покупать.
Ваш Лютер вздумал накропать,
Что грех есть то лишь, что от бога
Запрещено нам, смертным, строго.
Лишь веру превозносит он.
Нет, Лютер просто неумен.
Как будто до его вещанья
Никто не читывал Писанья!
А наши деды и отцы
Ведь тоже были не глупцы!
И что от них мы получили,
Чему веками нас учили —
Все это глупость, чепуха?
Нет, вера новая плоха!
Рассказывает Лютер басни,
И ничего нет их опасней.
Его — уж слишком он остер —
Отправить надо на костер
С его приспешниками вместе!»
Вот вопли тех, в ком жажда мести
Сильней рассудка. Среди них
Немало стариков глухих,
Старух, монашенок лохматых
И разных прочих бесноватых.
……….
Клянут епископы, князья,
Огнем и пытками грозя,
Алкая христианской крови,
Того, кто нам о божьем слове
Поведал, и, свирепы, злы
Заковывают в кандалы
Приверженцев его ученья;
И, домогаясь отреченья
От веры, тщатся их унять.
Не значит ли то — загонять
Овец Христовых в загородки?
Суд у властителей короткий:
Казнить иль заключить в тюрьму!
Уж кто попался им, тому
Несдобровать — тот головою
Платись, а разлучить с семьею,
Изгнать они готовы вмиг
За чтенье Лютеровых книг.
А книги жгут они в испуге…
Как есть антихристовы слуги!
Глашатай городской привел
Меня в большой, красивый дол,
Который был покрыт песком
И опоясан дубняком.
Мне показал старик глашатай
На крепость со стеной зубчатой:
Стояла на скале она,
Глубоким рвом окружена,
И в небо башни возносила.
Была в ней красота и сила;
Искусных мастеров резцы
Отделать окна и зубцы
Сумели так, что дашься диву…
Мы ближе подошли к обрыву
И по подъемному мосту
Вступили вместе в крепость ту.
За крепостью открылся мне
Чудесный вид: там, в глубине
Долины, город предо мною
Лежал. Он каменной стеною
Был огорожен от врагов;
Без счета было в нем домов —
Высоких, низких, новых, старых.
Не забывая о пожарах,
Их строили: возведена
Была защитная стена
Меж каждыми двумя домами;
Резьбой затейливой, зубцами
Украсили там щегольски
И скаты крыш и их коньки.
«Ты видишь ли сии строенья, —
Сказал старик, — и украшенья
Искусные, на фряжский лад,140
Убранство княжеских палат
Напоминающие живо?
Смотри, как стройно и красиво
Тут улицы проведены.
Отсюда все они видны:
Их здесь — ни много и ни мало —
Пять сотен с лишком ныне стало;
А лишек — двадцать восемь точно.
И все-то вымощены прочно!
Колодцы — сто шестнадцать счетом —
Полны до верха, а еще там
Фонтанов дюжина водой
Всех оделяет даровой.
Больших часов у нас шесть штук.
Из них четыре бьют все вдруг.
Двенадцать в городе холмов,
Одиннадцать больших мостов
(И все из камня, все как есть!),
Ворот же — ровным счетом шесть,
Притом еще два малых входа;
Десяток рынков для народа.
Прилавки не бывают пусты:
Хоть отбавляй зерна, капусты,
Плодов, и сала, и вина;
На всяк товар своя цена,
Обилен торг — куда ни глянь!
Еще тут есть тринадцать бань
Общественных и храмов восемь,
Где богу мы хвалу возносим.
Река по городу бежит,
Семь дюжин жерновов вертит —
Большая, быстрая река!»
«Скажи, — спросил я старика, —
Как имя города сего?»
«Зовем мы Нюрнберг его».
Я снова: «Что ж за люди тут,
Во всех этих домах живут?»
«От мала до велика весь
Народ, что жительствует здесь,
Смышлен и трудолюбья полон:
Зато в достатке, а не гол он.
Здесь трудятся под каждой кровлей:
Иные заняты торговлей,
И бойко их идут дела!
А большинство от ремесла
Приобретает свой доход
И припеваючи живет.
А сколько в городе ремесел —
Я было стал считать, да бросил,
Затем, что их никак не счесть,
Тут все, какие в мире есть.
И каждый житель тут при деле.
Сбывает большинство изделий
Торговцам люд мастеровой,
Ну, а взамен несет домой
Товары, в коих есть потреба;
И нет товаров лучше, где бы
Ни стал разыскивать ты их.
Вот в чем и смысл плодов твоих,
Что давеча тебе приснились.
Таких, чтоб с нашими сравнились,
Печатников и столяров,
Литейщиков и маляров,
Швецов и резчиков по камню
Встречать не довелось пока мне,
И ты не встретишь никогда,
Хоть все объезди города.
Ведь как работают-то славно!
Что до художеств — и подавно:
Сыщи, где лучше есть, поди-ка!
Ведь пенье, шпажный бой, музыка
Везде прославили сей град
Во сне ты видел виноград
И сладкий сахарный тростник:
Теперь ты в тайну сна проник
И понял то, что образ сада
Был попросту виденьем града,
Открытого тебе сейчас».
Спросил я старца: «Кто ж у вас
Выращивает этот сад?»
«У нас есть мудрый магистрат,141
И бдит без отдыха и срока
Его недреманное око.
Разбит заботой сих властей
Весь город на восемь частей;
Все женщины и все мужчины
Вошли в сто тридцать две общины;
Имеет каждый из цехов142
Своих присяжных мастеров;
А общим распорядком тут
Чиновный управляет люд.
Он надо всем, без исключенья,
Осуществляет попеченье,
Есть в граде сем законов свод:
Он толкованье нам дает,
Что можно и чего нельзя,
Всем нарушителям грозя
Суровой карой или пеней.
Для каждого из преступлений
Своя есть мера наказанья.
Все тяжбы и все злодеянья
Разбору подлежат суда,
Который справедлив всегда
И к пострадавшим и к виновным, —
Согласно с правом уголовным.
Судить слугу иль господина
Для наших судей — все едино.
Уставы, стража и законы
В сем граде создают препоны
Для всяких злостных покусительств;
И лучшее из всех правительств —
Наш магистрат — ценим вельми
Любого звания людьми».
Шел мне пятидесятый,
Когда, тоской объятый,
Лежал я как-то раз
В глухой и поздний час
И думал о раздорах,
Страдала от которых
Империя144 тогда.
Хоть часто в те года
Рейхстаги собирались,
Дела не поправлялись,
И смутой вся страна
Была истощена.
Стремясь понять причины
Столь бедственной годины,
Я долго размышлял,
И под конец устал
Мой возбужденный разум.
Я обессилел разом,
Вздохнул, глаза смежил,
И сон меня сморил.
Чрез несколько мгновений
Предстал мне ангел Гений
В тревожном сне моем
И говорит: «Идем!
Увидишь ты воочью,
Что будет этой ночью».
Меня он поднял ввысь,
И мы стрелой взвились
В небесные просторы
К дворцу богов, который
Сверкал во тьме ночной
Под яркою луной
И звездным небосклоном.
В окне неосвещенном
Велел мне Гений встать,
Чтоб мог я услыхать,
Как боги в этом зале
Большой совет держали,
Воссев за круглый стол,
И спор меж ними шел.
Вот с трона золотого
Юпитер145 держит слово:
«О боги! Издавна
Германия полна
Безжалостной и лютой
Междоусобной смутой.
Коль силой нашей власти
Не успокоить страсти,
Мир не восстановить,
Вражду не прекратить,
То государство скоро
Погибнет от раздора
Двух лагерей врагов.
Решай, совет богов,
Как нам от распаденья
Имперские владенья
Спасти и уберечь».
Тут, обнажив свой меч,
Встал Марс,146 одетый в латы,
И молвит: «Раз объята