Теперь ума я наберусь,
Друзьям своим узнал я цену,
Познал их козни и измену!
Во всем я пред тобой винюсь,
Но, коль теперь не изменюсь,
Забудь меня ты навсегда!»
В ответ служанка молвит: «Да!
Полгода послежу я все ж,
Как исправляться ты начнешь:
Коль скромно будешь ты держаться,
Дурного общества чуждаться,
Тогда я дам тебе ответ,
Хотя большой надежды нет,
Что ты себя на путь направишь
И предо мною не слукавишь…»
Конечно, парень огорчился,
Что своего он не добился:
Признаться, слушать я не стал,
О чем он дальше толковал.
Понятно вам, в чем суть и дело.
Она ответила умело,
Права ль она — не знаю сам,
Судить предоставляю вам.
Такие парни ведь бывают:
Они ландскнехтам подражают,
Их речь, замашки, поведенье
Встречают всюду осужденье
И приносили вред не раз —
Таков вам Ганса Сакса сказ!
Три девки сетуют, бедняжки,
Что годы службы ох как тяжки!
Жалуется служанка ремесленника
Эльза! Как на духу, мой свет,
Скажу: житья служанкам нет.
Нас презирают и клянут,
По шее нам любой хомут,
А жалованья в год — копейка.
А из посуды что разбей-ка,
Так вычтут из копейки этой.
А на работу и не сетуй:
Гоняют, не успев запречь,
Я лишь и знаю мыть, да печь,
Стирать, мести, стелить постелю,
Варить и жарить всю неделю.
А ежели я захворала,
Хозяйке что ж? И горя мало!
Сплю возле печки на рогоже,
Стряпуха я и прачка тоже.
На слуг и на господ стираю.
И только к ночи попадаю,
Полузамерзшая, домой.
Висят сосульки бахромой,
Стучат, как будто я в броне,
И на день столько стирки мне,
Что в год хозяйка б не успела.
Кипит-де у самой-то дело!
Сама знай спит, да пьет, да жрет,
Да горло на меня дерет:
«Тебя, лентяйку, гнать бы надо».
Уж и берет меня досада!
Пойду-ка замуж! Дай совет.
Служанка бюргера
Тебе не сладко, спору нет.
Ох, Грета! Нелегко и мне,
Весь год верчусь, как на огне.
Живу, как в келье, взаперти,
Не смею и на час уйти.
А прошлый год иначе было,
Как у хозяина служила.
Теперь хозяек стало — страсть!
Все надо мною кажут власть,
Все ладят мною помыкать —
Хозяйка, дочь, сноха и зять.
А если угожу одной,
Так попадает от другой.
И в праздник рук не покладать:
То чепчик ей, то кофту гладь.
Ей надо в церкви красоваться,
А мне в дерюгу одеваться.
А ведь охота у обедни
И мне быть тоже не последней.
Сиди-ка в церкви рядом с ней
Да за рядно свое красней.
Потом ей платье очищаю,
А ночью зыбку я качаю.
Какой там сон! Встаешь чуть свет,
И вновь ногам покою нет.
Беда одежде, башмакам,
Пообносилась так, что срам!
И я хватила горя, Грета,
Скажи, что делать. Жду совета.
Наняться в сретенье175 опять
Иль, может, мужа подыскать?
Жалуется батрачка
Ишь, невидаль, хомут надели!
Вы испытайте-ка на деле,
Как нас и в хвост и в гриву дуют.
В деревне девки не жируют.
Весь год лишь поспевай крутиться:
Коровы, овцы, свиньи, птица.
Дою, кормлю, навоз ношу,
Пасу и жну, траву кошу,
Лен тереблю да коноплю
И за ночь трех часов не сплю.
Зимой и летом — все страда,
А каша с хлебом — вся еда.
Мясцо же в редкость.
Пусть же мужа
Поищет та, чья служба хуже,
Да замуж и пойдет вперед.
А значит, первый мой черед.
Но тут и вспомнится, каков
Бывает брак у бедняков.
По лугу как-то я гулял
В вечерний час и размышлял:
Я сочинять стихи собрался.
Тогда с охоты возвращался
Один мой подмастерье-хват,
Который год уж, как женат.
Он был изрядно исцарапан
И кровью кое-где закапан;
И я спросил, уж не коты ли
Ему лицо избороздили.
А он: «Нет, не коты, нимало,
Меня жена так расчесала».
«Как это сталось?» — молвил я.
А он в ответ: «Жена моя,
В отличье от людей обычных,
Имеет девять шкур различных,
И по числу ее всех шкур
Сокрыто девять в ней натур.
И вот пришлось мне вечер цельный
По каждой шкуре бить отдельно,
И то я еле сладил с ней».
Я попросил: «Скажи ясней;
Я что-то не пойму никак».
А он мне: «Дело было так:
На днях, вернувшись под хмельком,
Жену спросил я кой о чем;
Она ж в ответ молчит как рыба.
Тут осерчал я крепко, ибо
Слыхал я от людей иных
Про девять шкур у жен дурных;
Такая ж, знать, досталась мне.
И тут я таску дал жене
По рыбьей коже той нещадно,
Чтоб впредь ей было неповадно
На мой вопрос не отвечать.
А как ударил снова, глядь,
И угодил в медвежью шкуру;
Жена от злости стала бурой
И заворчала тихо так,
Что слов не разобрать никак.
Хотел я хлобыстнуть по роже,
Да треснул по гусиной коже;
Как примется она трещать,
И гоготать, и верещать!
Едва лишь я промолвлю слово,
Уж десять у нее готово
С поносной руганью в придачу.
Тут я по шкуре дал собачьей.
Она тогда завыла — страх!
И с лаем мне вцепилась в пах.
Я изловчился в это время
И щелкнул бабу прямо в темя,
Да в шкуру заячью и — хлоп!
Она вопила: «Остолоп!
Ах, блудодей, изменщик, бабник,
Игрок, пропойца, мот, похабник!»
Тогда я в ухо двинул с силой:
Кобылья шкура проступила,
И, наземь сброшенный пинком,
Я покатился кувырком;
Однако дать успел ей сдачи
По шкуре тут уже кошачьей.
Она мне так вцепилась в тело,
Как будто разорвать хотела.
Не в силах этого стерпеть,
Я взял потяжелее плеть
И стал охаживать ей хмуро
Со всех сторон свиную шкуру.
Жена визжала, как свинья.
И, наконец, ударил я
Ее по коже человечьей.
Тогда она, страшась увечий,
Взмолилась: «Муженек, прости,
Не бей, вину мне отпусти!
Меня попутала, поверь,
Соседка наша, но теперь
Я буду в послушанье строгом,
И честь моя тому залогом!»
На грудь мне бросилась, рыдая,
И я сказал ей: «Я прощаю!
Но чтоб не смела никогда
Перечить мне, не то — беда!»
Меж нами мир был заключен;
Не знаю я, надолго ль он.
Так мы покончили с раздором,
Напоминают о котором
Следы ногтей ее и рук».
Тут я сказал: «Послушай, друг!
Вы горячи и своенравны,
Мужья, женатые недавно.
Когда жена посмотрит косо,
Иль не ответит на вопросы,
Иль что-то рассердило вас,
То кулаки свои подчас
Вы в ход пускаете сначала.
Мужчине это не пристало.
Царят пусть дружба и покой
В супружестве; никто войной
Порядка в доме не направил.
Мужей учил апостол Павел
Разумно управлять женой,
Без драк и брани площадной.
Не плеть нужна, а назиданье:
Ведь жены — слабые созданья.
Ты обратись наедине
Словами добрыми к жене:
«Брось, душенька, свои причуды,
Так делать уж куда как худо.
Когда мое расположенье
Ты ценишь, то без понужденья
Совета слушай моего,
Я ж буду слушать твоего,
Коль поступить случиться худо.
С тобою честно жить я буду
И не скажу дурного слова.
Мы обретем согласье снова,
И чтоб никто, избави бог,
Тебя бы возмутить не мог
Против меня! Тогда и сам
Себя с пути сбивать не дам.
В нужде ты обратись ко мне,
Я тоже обращусь к тебе.
Не действуй от меня тайком;
Мы, кроме нас самих, ни в ком
Любви не сыщем, ни опоры.
К чему же розни нам и ссоры?
Не жизнь нам так, а мука, право,
А всем глядеть на нас — забава.
Ведь нас не будут уважать!»
Вот так ты должен ей сказать,
И, если честь она имеет,
Твои слова уразумеет.
У добродетельного мужа
Обычно и жена не хуже.
Но коль, строптивости полна,
Тебе противится она,
Не поступает так, как нужно,
И непослушна воле мужней,
А делает все поперек,
Ты волен плеткой дать урок;
Но меру соблюдай всегда,
Чтоб не нанесть жене вреда.
Так, строгость с лаской сочетая,
Ты будешь жить, забот не зная,
С женой как честный человек.
И чтоб прошел земной ваш век
В отраде, в дружбе и в тиши,
Ганс Сакс желает от души».
Нам лекарь утверждать готов,
Что вкусы — девяти родов.
Не так их трудно перечесть:
Есть сладкий, терпкий, горький есть,
Затем еще есть кислый, едкий
И жирный — вкус довольно редкий.
Вкус вяжущий еще найдется,
Особо — затхлый вкус причтется,
Есть, наконец, соленый вкус…
Я точно утверждать берусь,
Что сладкий вкус — есть самый смачный:
Чете он ведом новобрачной…
Объятья, ласки — все им мало,
Хотя и свадьба миновала,
Все так же сладость чувств нова,
Звучат шутливые слова,
И так сердца влюбленных сладки,
Что всласть им даже неполадки.
Медовый месяц… Смех и радость…
Недолго длится эта сладость.
Легко переходя порой
В отменно терпкий вкус второй.
То ревность тихо в дом вошла, —