Раздор с собою принесла.
Где был покой до этих пор —
Теперь слышны и брань и спор.
Их разговор стал ежедневно
Звучать сварливо, бурно, гневно:
Так друг на друга нападают,
Пока рога не обломают…
Но вот супруги присмирели
И снова мир и лад узрели,
Склонили головы друг к другу,
И вновь их жизнь пошла по кругу:
Вкус терпкий уксуса, бывает,
Сердца к согласью призывает…
Но нету вечного на свете,
И горький вкус приходит, третий.
Жена небрежно дом ведет,
А муж с утра в кабак идет.
И стала жизнь невесела:
Вконец запущены дела,
Расходы каждый день растут —
И впрямь задумаешься тут!
Меж тем, в семье пошли ребята,
А поднимать их трудновато:
Всех накормить, обуть, одеть —
Да, тут не будешь песни петь!
Всему своя есть череда —
Настала горькая нужда,
Четвертый — кислый — вкус пришел:
Забудь про всякий разносол,
А если трудно хлеб жевать —
Водицей станешь запивать.
Обноски для тебя — не срам,
Ложись поздней по вечерам,
Теперь за труд любой берись
И целый день с нуждой борись!
Да извернись еще к тому же,
Чтоб быть других людей не хуже:
Ведь должен честный человек
Из кожи лезть свой долгий век,
Кладя заплаты на заплаты…
С годами вкус приходит пятый:
То едкий вкус различных бед,
Обилен ими белый свет.
Ох, нелегко бывает в жизни
При тяжбах, при дороговизне,
Долгах, пожарах, кражах, войнах
Да при соседях беспокойных…
Жди встреч со сплетнею пустой,
С коварством, злобой, клеветой,
Здесь обесславят, там обманут.
То оболгут, то в ссору втянут,
Жди злых обид и нареканий,
Вреда, стыда, недомоганий.
Беда не кончилась одна —
Стоит другая у окна…
Но вот покончил ты с нуждой:
Тогда приходит вкус шестой.
То жирный вкус: его дадут
Лишь возраст и упорный труд —
Житейский опыт дружит с нами:
Приходит счастье с сединами.
И если в доме нет богатства,
То есть достаток: вина, яства,
Ну, словом, всяческая снедь…
Приятно в тихий час сидеть
И думать: вот он — отдых мой…
Тогда приходит вкус седьмой:
Вкус вяжущий. Свести знакомство
С ним можно лишь подняв потомство.
Так повелось уже на свете —
Под старость нас печалят дети;
Бывают их дела постыдны,
Отцу и матери обидны,
Когда они выходят в свет,
Презрев родительский совет,
И, выбор сделав кое-как,
Вступают в нежеланный брак,
Гневя родителей сердца, —
Здесь новым страхам нет конца:
Ведь боль от неудач детей
Родителям еще лютей…
Приходит вкус восьмой на смену:
То затхлый вкус — преддверье к тлену.
Вконец состарилась чета:
Их мощь годами отнята,
Нет сил, что были до сих пор,
Притуплен слух и гаснет взор,
Слабеет ум, гнетет недуг
И память исчезает вдруг.
Круженье в мыслях, дрожь в руках,
Терзает кашель, мучит страх.
Все хуже каждый год — и вот
Девятый вкус конец несет…
Весьма соленый вкус, поверьте:
Спешит болезнь, предвестник смерти.
Чем больше трудятся врачи,
Тем дольше свой недуг влачи…
Вот так и мучится больной,
Пока не кончит путь земной
И смерть к нему не прилетит
И все страданья прекратит…
Тогда оставшийся супруг
Всю боль тоски познает вдруг,
Как в мире стал он одинок,
Для всех чужой, от всех далек:
Ведь на земле нет ничего,
Что утешало бы его:
Лишь на наследство метят дети…
Так доживать ему на свете,
Пока, и дряхлый и больной,
Он не отбудет в мир иной,
Где кущи райские нас ждут:
Ему вкусить блаженство тут
В покое вечном и тиши
Ганс Сакс желает от души.
Жил во Флоренции когда-то
В усадьбе рыцарь небогатый.
В часы досуга часто он
Бывал охотой увлечен.
Однажды как-то на охоте
Он журавля убил в полете
И отдал повару приказ:
«Зажарь-ка к ужину для нас!»
Собрались гости вечерком…
В стряпне прослывший мастаком,
Потрафил повар, и жаркое
Он изготовил им такое,
Что вмиг из кухни аромат
Распространился даже в сад.
А к повару меж тем как раз
Кума наведалась на час
И просит, кушанье хваля,
Ей ножку дать от журавля.
А он в ответ: «Хозяин мой
Во гневе человек крутой,
Возьмет да выгонит к чертям!
Ступай! Я ничего не дам!»
Тогда она: «Ну погоди ж!
И от меня получишь шиш!»
Струхнул тут повар и скорей
Взял да и отдал ножку ей.
Вот подано к столу жаркое…
Хозяин взрезал: «Что такое?
Здесь недохват одной ноги.
Позвать мерзавца! Ну-с, не лги,
А прямо говори, пострел,
Куда вторую ногу дел?»
Что делать? Повар уличен.
Потупив взор, бормочет он:
«Спокон веков была, ей-ей,
Одна нога у журавлей!»
Тут рыцарь в гневе заорал:
«Что? Журавлей я не видал?»
А повар: «Богом я клянусь
И даже доказать берусь!»
«Добро! — решает рыцарь. — Нам
Ты все докажешь завтра сам,
А нет, тогда тебя, мой друг,
Я на ближайший вздерну сук!»
Не спал наш повар в эту ночь…
Куда уж тут? Уснуть невмочь!
А утром оба в путь пустились
Туда, где журавли водились.
И видят вдруг средь камышей
В воде двенадцать журавлей,
Все на одной ноге стоят…
Был повар уж куда как рад
И прошептал: «Теперь вам ясно?»
Но радовался он напрасно:
Хозяин быстрыми шагами
К ним подошел, взмахнул руками,
«Гу-гу!» — истошно закричал
И журавлей перепугал.
Вторую ногу опустив,
Они вспорхнули, в небо взмыв.
Промолвил рыцарь: «Кто же прав?»
Тут повар взвизгнул, зарыдав:
«О, если б вам пришло на ум
Вчера поднять подобный шум,
Тогда бы доказать я мог,
Что у жаркого — пара ног!
Не я виной, что нет второй!»
И этим спасся наш герой.
На этот раз он жив остался,
Над дурнем рыцарь посмеялся,
И шуткой обернулось дело…
Когда боишься — действуй смело,
И ты избегнешь худших бед —
Вот Ганса Сакса всем совет!
В каком-то замке жил один
Вдовец, почтенный дворянин,
И при себе шута держал.
Когда хозяин уезжал,
Вся челядь в замке ликовала
И дни и ночи пировала.
Раз как-то барин возвратился,
Шут раздевать его явился
И рассказал не без издевки,
Что парни делали и девки:
Как за столом они сидели,
Как вволю пили, сладко ели.
Тогда хозяин слуг созвал
И им пенять легонько стал,
Расспрашивая заодно,
Как им понравилось вино
И хороша ль была еда.
Тут все зарделись от стыда
И начали соображать,
Кто мог так подло их предать.
Недолго толковали тут.
Всем стало ясно — это шут!
Они обиду затаили
И отомстить шуту решили.
Уехал дворянин — и вот
На прежний лад их жизнь идет…
А шут опять при них сидел
И вместе с ними пил и ел.
Так время весело текло…
Но вот что тут произошло:
Они, налакомившись, встали,
Затем шута в подвал загнали,
Связав, раздели донага,
И розги взял один слуга.
Истошный вой тут поднял шут.
Завоешь, ежели секут
Да с приговором: «Ваша честь!
Вот это истина и есть!»
Шут завопил: «С меня довольно!
Она кусается пребольно…
Покуда жив на свете буду,
Я эту истину забуду!»
Хозяин вскоре возвратился,
Шут раздевать его явился.
Хозяин молвил: «Милый мой!
Ты мне всю истину открой:
Что слуги нынче вытворяли
И что тут жрали и лакали».
Услышав это, тотчас шут
Воскликнул: «Пусть меня сожгут!
Молчать я буду, как в могиле;
В меня так крепко правду вбили,
Что до сих пор щекотно мне…
Прочтите сами на спине!»
Хозяин шутовской кафтан
Содрал, и след багровых ран
Он разглядел со всех сторон,
И сразу правду понял он.
А шут ладонь к устам прижал
И дальше обо всем молчал.
Так повелось уже веками:
Обжегшись, мы не лезем в пламя.
А тот, кто правду говорит,
Бывает беспощадно бит.
Вреда не принесет молчанье —
Вот Ганса Сакса назиданье.
Однажды утром я гулял
И на опушке услыхал —
Где зеленел сосновый бор —
Какой-то тихий разговор.
Подкрался я и подглядел,
Кто там за кустиком сидел.
Всмотревшись, я увидел вдруг,
Что это старый был Паук,
А с ним Подагра, и ему
Она сказала: «Не пойму,
Куда, приятель, ты бредешь,
Ты на себя не стал похож!»
Паук в ответ: «Я выгнан был
От богача, где тихо жил,
Но там мне больше места нету!»
Подагра молвит: «Как же это?»
Паук в ответ: «Я отощал!
Я там частенько голодал.
В сеть ничего не попадало,
Ведь мух там, знаешь, очень мало.
Гоняют мух в таких домах
Хлопушкой, плеткой — просто страх.
Зато там оводов немало,
Орава их мне сеть порвала,
Ни одного я не поймал,
И потому я голодал.
Не ко двору я, видно, там:
Хозяйка и хозяин сам,
Меня случайно заприметя,
Когда растягиваю сети,
Чтоб в уголке развесить их,
Вопят и кличут слуг своих.
Вот так, бывало, по неделе
Мне нет покоя: еле-еле
Успеешь в щелку заползти,