Лишь умер он, друзей толпа
Спешит прибрать к рукам деньжата.
Вот веселится их душа-то!
И каждый тянет часть свою,
Будь поп в аду или в раю.
Но может ждать их огорченье:
Поп расточил свое именье
На лошадей, вино, борзых
Да на красоток молодых,
Что обобрали все до нитки
И унесли его пожитки;
Одни долги оставил плут,
Куда уж радоваться тут.
Отрадна смерть жены ревнивой,
Старухи злобной и сварливой,
Что пилит мужа день и ночь,
Так что и жить ему невмочь,
Как пес цепной, рычит и лает,
То так, то этак донимает.
Но чуть она протянет ноги,
Забыты беды и тревоги;
От ведьмы тощей наконец
Освободившися, вдовец
Берет себе молодку в теле
И веселится с ней в постели.
Но если старая тайком
Свое добро все целиком
Друзьям откажет в завещанье
И те с угрозами и бранью
Дом очищают, ровно тати,
Веселье тут совсем некстати;
Тогда вдовец, кляня судьбу,
Честит покойницу в гробу.
А в-третьих, радует семью,
Когда решат колоть свинью:
Хозяин, слуги, домочадцы
Вокруг, довольные, толпятся,
Собаки тоже тут как тут
Стоят и требушины ждут.
Хозяин своему соседу
Шлет свежей колбасы к обеду,
Зовет друзей, и всем им в миски
Кладет колбасы и сосиски,
И режет от окороков
Немало лакомых кусков.
Но тот хозяин горько тужит,
Когда глисты он обнаружит
В свинье. Теперь домашним пост,
Пропали деньги — псу под хвост;
Хозяину одна кручина:
За полцены идет свинина,
А вместо колбасы весь год
Жена горох ему дает.
В один из дней зимы студеной
Тиль Эйленшпигель,194 плут прожженный,
Оборванный и без гроша,
Шел через поле не спеша,
Как вдруг заметил в отдаленье
Возков и всадников движенье.
То ехал с челядью своей
Епископ в Вормс на съезд князей.
Они, собрав рейхстаг, хотели
Потолковать об общем деле,
О том, как прекратить раздор,
Империи с недавних пор
Междоусобьем угрожавший.
Тиль встретил поезд подъезжавший,
Епископский возок нагнал
И, кланяясь, шапчонку снял.
Сообразил прелат почтенный,
Что перед ним шутник отменный,
И думает: «Твердили мне,
Что быть правдивыми вполне
Дано лишь дуракам да детям.
Поговорю-ка с парнем этим
И все, что думает мужик
О нас, князьях, узнаю вмиг».
И молвит: «Друг, идешь куда ты?
Ведь на тебе одни заплаты!
В мороз тебе гулять не след».
А Тиль епископу в ответ:
«Я выбрал ремесло такое,
Что с ним не видеть мне покоя
Три года обхожу Рейнланд,
Пфальц, Нидерланды и Брабант,
Края Богемский и Саксонский,
Венгерский, Швабский и Франконский,
Работы не найду нигде
И вечно мыкаюсь в нужде,
Затем что нынче спроса мало
На ремесло такое стало».
Вопрос епископ задает,
Каким он ремеслом живет
И почему оно в забвенье.
А Тиль ему: «Изготовленье
Очков — вот то, чем я кормлюсь.
Из-за того я и томлюсь
В напрасных поисках работы».
Прелат в ответ с улыбкой: «Что ты!
Не может быть! Казалось мне,
Что спрос на них возрос втройне
И что в ходу среди народа
Изделия такого рода.
Ведь знаем мы, что человек
Стал плотью хил в наш чахлый век
И зреньем ослабел намного.
Ему во всем нужна подмога,
Которою для наших глаз
Очки являются подчас.
К тому же есть в очках нужда нам,
Поскольку суетным мирянам
Теперь взбрело на ум читать
И доктором всяк хочет стать,
И хочет толковать Писанье,
И с духовенством в пререканья
Вступать. А потому оно
Читать поболее должно.
Ведь встарь по диспутам таскаться
И с клириками в спор пускаться
Еще мирянин не привык,
А те не брали в руки книг
И чтенье почитали вздором.
Вот две причины, по которым
Твое, приятель, ремесло
Сейчас везде в расцвет пришло.
Но ты ленив, как мне сдается,
И любишь шляться, где придется,
А значит, сам виной всему».
«Нет! — отвечает Тиль ему. —
И ваша честь увидит вскоре,
Насколько прав я в нашем споре.
Как ремеслу прийти в расцвет,
Когда в живых почти что нет
Тех пастырей благочестивых,
Смиренномудрых, незлобивых,
Которые, презрев себя
И только ближних возлюбя,
Писание читали много
И ересь пресекали строго.
Они теперь на небесах,
Где им уж нет нужды в очах.
А те служители господни,
Кто стар, но жив еще сегодня,
Священствуют столь долгий срок,
Что выучили назубок
Свои обедни и молебны.
Очки им также не потребны.
К тому ж в монастырях святых
Есть тьма монахов молодых,
Бегущих в мир, чтоб вместе с нами
Хлеб зарабатывать руками.
В очках нет надобности им.
Пропал я с ремеслом моим!
К тому ж весь сонм князей немецких,
Духовных, а равно и светских,
Очков не носит в наши дни».
Епископ Тилю: «Объясни,
В чем этому причина, сыне».
А Тиль в ответ: «Угодно ныне
На все сквозь пальцы им взирать».
Ему епископ: «Полно врать!
Ведь у князей толпа придворных,
Слуг и чиновников проворных,
И все на плутни мастаки.
Итак, князьям нужны очки,
Чтоб, обладая острым взглядом,
Давать острастку казнокрадам.
Как видишь, ложен твой ответ!»
Тиль молвит: «Ваша милость, нет!
Сейчас, когда в краях имперских
Не перечесть насилий зверских
И правосудие давно
К молчанию приведено
Своекорыстием бесчестным
И произволом повсеместным,
Чья тяжесть падает всегда
На горожан и города,
Князьям пора бы спохватиться,
На беспорядок ополчиться,
Смутьянов в разум привести
И тем империю спасти.
Так нет! Князьям и горя мало!
Смотря на все сквозь пальцы вяло
И разучась очки носить,
Они не могут сохранить
Те остроту и ясность зренья,
С которыми свои владенья
Князья в былые дни блюли,
Когда с дорог своей земли
Глаз неусыпных не спускали,
Все безобразья замечали
И в корне пресекали зло,
А ремесло мое цвело,
Поскольку покупались всеми
Очки усиленно в то время.
Зато теперь я наг и сир:
Ни люди светские, ни клир
Очков не покупают боле,
И стал я нищим поневоле».
Смеясь, ему сказал прелат:
«Поедем в Вормс со мною, брат!
Ты будешь у меня кормиться,
Пока рейхстаг имперский длится.
На нем придут, надеюсь я,
К таким решениям князья,
Что вновь империя воспрянет
И промысел твой всюду станет
Тебе давать доход большой».
Затем, возвеселясь душой,
Епископ снова в путь пустился
И в размышленья погрузился.
Он думал: «Коль узнал народ,
Как много мы пускаем в ход
Уловок тайных и разбойных,
Хоть с виду честных и пристойных,
То быть немедленно должна
Страна князьями спасена
От беззаконий, смут и страха,
Не то не избежать ей краха».
И внять скорей таким словам
Ганс Сакс желает ныне вам.
В мои мальчишеские лета,
Давным-давно, я слышал это,
Но помнится мне и сегодня,
Как в праздник сретенья господня,
С утра у колокольни стоя,
Хозяек горевало трое,
Что со служанками — беда!
Одна и разошлась тогда:
«Колода у меня, не девка!
Неряха! Сущая издевка!
Дремать над прялкой норовит,
У печки, словно кошка, спит,
Работа ей на ум нейдет,
Да уж зато в три горла жрет!
На днях нагадила в котел.
А посади ее за стол,
Так за обедом ловит блох,
Да по две сразу, видит бог!
Растрепа! Истинный вахлак!
И делает все кое-как.
А поглядеть ей на ручищи —
Заслонка, так и та почище.
Горшков не моет по неделе,
Из них как будто свиньи ели,
Посуду знай мне бьет да бьет.
Браню, да что-то в прок нейдет.
Не будет больше ей потачки:
Сегодня ж дам расчет байбачке!»
Тогда промолвила другая:
«Беда! И у меня такая!
Я про нее порасскажу!
Уж я бужу ее, бужу!
Сама и воду я таскаю
И в рукомойник наливаю.
Начнет мести, так пыли, сору
Наоставляет прямо гору.
С похлебки накипь не снимает,
Горох у ней затвердевает,
Все пережжет и пережарит,
Недосолит и недоварит,
А постирает, так, ей-ей,
Серым-серо белье у ней.
Уж так ленива и лукава!
Осел — и тот проворней, право!
Постель работникам не стелет,
А мне в ответ бог весть что мелет.
Как выйдет по воду во двор,
Так из избы выносит сор.
С три короба притом наврет,
Все новости домой несет.
С соседями — лишь перебранка.
Ох, и хитра ж моя служанка!
Ведь так, злодейка, отопрется,
Что хоть и врет, да не проврется.
Поддам под задницу я ей
Так, чтоб летела до дверей!»
Тогда второй сказала третья:
«Не стану и свою жалеть я.
Она уже не первый год
Кудель дерет, а не прядет,
Смотать не может толком ниток!
Не пряжа, а один убыток!
Навар с похлебки враз слизнет,
А что послаще — тоже в рот.
Найдет вино — пиши пропало!
Все тащит — яйца, масло, сало!
Еще повадка есть у ней
На пляс заманивать парней.
Парнишкам, так и тем дает!
Сегодня ж будет ей расчет!»