И видит разную печать.
Дивится этому отец
И сыну говорит: «Малец,
Так напечатано зачем?»
«Да ты пойми, отец, затем,
Что покрупней печать — закон,
Помельче — глоссы»,261 — молвит он.
А мельник говорит: «Сынок,
Ведь я в латыни не знаток,
Про глоссы, для чего они,
Мне по-немецки объясни».
И сын сказал: «Сам текст — закон,
Что принят нами испокон,
Идет от древних он царей,
Судебник справедливый сей.
На каждый casus262 здесь статья,
И должен был по ней судья
Свой неподкупный править суд.
Но годы-то, отец, идут, —
И толкования ученых
Об этих набрались законах:
Как нужно право понимать,
Как ложь от правды отличать,
И, вечно споря меж собой,
Все объясняли вразнобой
Ученые. Их спор разросся.
Вот так, отец, сложилась глосса».
Доволен мельник не остался,
Но и перечить не пытался,
А только вымолвил: «Послушай,
Сынок, сегодня ты откушай
У дяди своего, ты ныне
С ним побеседуй по-латыни
О том, чему ты научился,
Что ты узнал, чего добился
И для чего, сыночек мой,
Мы деньги тратили с тобой».
Сынок ушел. Законов свод
Старик отец тотчас берет.
Ad marginem он по шнурку
Рубить стал мелкую строку,263
Да и оттяпал топором
Все примечания кругом.
Он это дело ладно справил
И в целости закон оставил,
Как был он, точно по шнуру.
Домой вернувшись ввечеру,
Сын видит, что по всем углам
Теперь порхают глоссы там,
И, тем напуганный немало,
Взглянул он — что же с книгой стало?
И в страхе говорит: «Отец,
Что это значит наконец?
Затем меня услал ты в гости,
Чтоб портить книги мне со злости?»
Сказал отец: «Да глянь сначала!
Куда получше книга стала!
Отсек я — как ты не поймешь —
Одни лишь глоссы, только ложь,
Но правда, что в ней содержалась,
Смотри — нетронутой осталась!»
Студент ответил: «Но доход
Мне правда небольшой дает.
Без этих глосс я бы не смог
Сплести противнику силок,
Беру из этих сочинений
Я аргументы для прошений,
Мне эти маленькие строчки
Нужны как повод для отсрочки,
Чтоб и неправедное дело
В моих руках не прогорело.
Вот в чем, отец, мое искусство,
И в доме с ним не будет пусто.
Что правды добиваться зря?»
Вздохнул тут мельник, говоря:
«Хоть прост наш деревенский люд,
Но прост зато у нас и суд.
Мы под открытым небом судим,
Чтобы все видно было людям.
Наш суд и справедлив и скор,
А крючкотворы приговор
Свой длинный сочиняют долго,
И мало правды в нем и толка.
Вы, стряпчие, нехороши,
В вас христианской нет души.
Я даже пфеннига, поверь,
Тебе, сынок, не дам теперь.
Как я, трудом теперь кормись.
С юриспруденцией простись,
Пока души не погубил».
К тому Ганс Сакс и шванк сложил.
Недавно мельник в разговоре
Спросил: «Откуда это горе,
Что мужики по деревням
На медный грош не верят нам,
За честных нас людей не чтут,
Хотя и в пользу всем наш труд?»
Ему сказал я: «Правда это.
Но вот послушайте: жил где-то
В Баварии однажды мельник,
Большой пройдоха и бездельник.
Себе две мерки из мешка
Он отсыпал исподтишка.
Мужик придет ли, хлебопек,
Он каждого обмерить мог.
Пошла налево и направо
Про мельника худая слава.
Был там в деревне мужичок.
Повез молоть он ржи мешок
И дал себе зарок такой:
Что с мельницы он ни ногой,
Пока зерно мукой не станет.
Его-то мельник не обманет!
Сел и с мешка не сводит глаз.
А мельник и смекнул как раз:
Он к мельничихе побежал,
Недолгий с ней совет держал.
Пришло на ум жене и мужу,
Как гостя выманить наружу.
Жена пусть дома посидит,
Когда же мельник закричит
С ручья, что протекал там близко:
«А ну, хватай скорее, киска!» —
Тогда совок возьмет жена,
Отсыплет из мешка зерна.
И не поможет мужику,
Что был, бедняга, начеку.
Вернулся муж, а тут с окошка
Спрыгнула Мельникова кошка.
Мужик и хвалит: «Верно, ей
Хватает досыта мышей!»
Хозяин же ему в ответ:
«То не простая кошка, нет!
Она в ручье мне ловит рыб!»
«А показать вы мне могли б?»
Ответил мельник: «Что же, можно!»
Поймал он кошку осторожно,
Крестьянина к ручью повел,
Где место мелкое нашел,
Там, кошку ухватив рукой,
Ее он держит над водой
И ей кричит: «А ну, хватай-ка!»
Не стала мешкать тут хозяйка.
Бегом на мельницу и вот
Осьмину целую крадет.
«Хватай!» — вновь крикнул муженек.
Жена взяла еще совок.
А мельник в воду бросил кошку:
«Ленива нынче ты немножко,
Нам этак рыбки не поймать!»
Он с гостем воротился вспять,
У постава забегал снова,
И вскоре было все готово.
А стали наполнять мукой,
Мешок-то поверху пустой!
Сказал мужик: «Вот удивленье!
Коль не торчал бы здесь, как пень, я.
Поклялся бы, что тут покража,
А так и непонятно даже:
Должно быть, виноват умол».
«Вот-вот, разгадку ты нашел! —
Поддакнул мельник: — Так-то, брат,
Сам видишь, я не виноват,
Когда муки выходит мало.
Меня винить в том не пристало».
Так был обманут дуралей.
Слыхал не раз я от людей,
Как плутовал тот мельник гадкий.
Подъехал как-то на лошадке
Крестьянин. Спешась у ворот,
Мешок на землю он кладет.
Конягу привязав у тына,
Шагает к мельнице детина.
Войдя, кричит: «Эй, кто там есть?
Мне подсоби зерно донесть!»
Его, конечно, мельник слышал.
Но промолчал, тихонько вышел,
Прокрался тихо к воротам,
Схватил мешок тяжелый там
И, пронеся его задами,
С другими положил мешками.
Потом его со всех сторон
Припорошил мукою он,
Сам в темноте улегся рядом,
Окинул гостя сонным взглядом
И, во весь рот зевнув, сказал:
«Да, нынче сладко я поспал!
А ты чего стоишь? В чем дело?»
«Жена зерно смолоть велела.
Будь другом, помоги с мешком!»
«Чего ж, пожалуй! Ну, пойдем!»
Идут, и видит мужичонка:
Ждет терпеливо лошаденка,
А вот мешка и след простыл.
Тут страх крестьянина хватил.
Бедняга ищет здесь и там,
А мельник ходит по пятам
И вместе с ним ругает вора.
Взмолился тут крестьянин скоро —
Ведь жен боятся мужики:
«Будь добр, ссуди мешок муки!
Должок на днях тебе отдам».
«Бери! Я рад помочь друзьям!»
Отправился простак в дорогу.
Но мельник все ж успел немного
Отсыпать из мешка зерна,
А долг потребовал сполна.
О плутнях мельника известно
В округе стало повсеместно,
И широко разнесся слух
Особенно об этих двух.
С тех пор крестьяне и боятся.
Они на мельников косятся
И говорят о них со злобой,
Что все больны одной хворобой.
Пускай их кто другой рассудит!
Обиды на меня не будет
Тогда за этот шванк от вас.
Таков вам Ганса Сакса сказ.
Один вдовец меня просил,
Чтоб я подробно разъяснил,
Откуда лысые мужчины
Взялись и где тому причины.
Я много россказней слыхал,
Я и Римиция читал.
Мужчинам старым в назиданье
Оставил он повествованье:
Жил давней в Лейпциге порой
Один мужчина пожилой,
Вдовец пятидесяти лет;
Он был наполовину сед.
Но, несмотря на годы, он
Взял на беду зараз двух жен.
Одна была уже седа,
Другая — очень молода,
Но, к сожаленью, бедновата,
А старая была богата.
Вдвоем им тесно было жить,
Ведь каждая хотела быть
Всему хозяйкою, и в злобе
За это право грызлись обе,
А если в ссору муж вступал,
Одну из них он защищал.
А то порою дни бывали,
Что обе вместе нападали
На муженька; тогда уж он
Совсем терял покой и сон.
Старуха уши прожужжала,
Что он ее-де ценит мало,
Что он от бедности спасен,
Ее богатством вознесен.
Зато красотка молодая
К нему подлащивалась, зная,
Что старый муж в нее влюблен,
И что до ласки падок он,
И что за ласку будет рад
Ей новый подарить наряд.
Старуха мужу докучала
И вечно на него серчала,
Но все ж за ум взялась потом
И стала нежной с муженьком:
Его ласкала, ублажала,
Ему всечасно угождала
И подавала башмаки
Уж вовсе нраву вопреки!
Она теперь его ласкала
И кудри бережно чесала,
Но норовила так чесать,
Чтоб черный волос выдирать:
Дурить, мол, старый перестанет,
Коль седина заметней станет.
Тогда он будет мужем славным —
Ведь весел только равный с равным.
И вот старуха целый год
Знай черный волос рвет да рвет.
И так таскала их умело,
Что голова пооблысела
У мужа и он стал нежней
К старухе, сверстнице своей.
Тут молодая увидала,
Что муж ее ласкает мало,
Она смекнула без труда,
Что слишком с ним была горда,
И вот взялась она за дело
Разумно, ловко и умело.
Хоть кудри черные давно
Он потерял — не мудрено,
Что молодая угадала,
Зачем старуха их таскала: