Зерном полны их закрома,
Они работали все лето,
И добрый хлеб дало им это.
Лентяй же думал — ни к чему
Работать на поле ему,
Наследством будет он кормиться,
И не нужна ему пшеница.
Пришли холодные деньки,
А у лентяя нет муки,
Пора голодная настала,
Она ему и подсказала:
«Еще ты можешь скот забить,
И будет он тебя кормить!»
Своих коров, свиней, овец
Забил и слопал молодец.
А напоследок он забил
Своих волов, их засолил,
И начал, сколь душе угодно,
Их поедать поочередно.
Однажды у его собак
Шел разговор об этом так:
«Смотрите, как ленив он стал,
И как наследство размотал,
И как богатство разбазарил,
Коптил, солил, варил и жарил
То, что теперь ему б давало
Сметану, масло, сыр и сало.
Скот, что ему полезен был,
Ленивец по ветру пустил.
Забил он — и сказать-то страшно! —
Волов, трудившихся на пашне.
Ни рожь отныне, ни пшеница
Не будут у него родиться.
Но скоро и последний скот
Он без остатка весь сожрет,
И опустеет дом. Но жрать
Захочет увалень опять.
А если жрать он будет так,
Сожрет и нас он, двух собак.
Уж лучше от него уйти,
Хозяина себе найти
Другого. Как сожрал он скот,
Лентяй, и нас двоих сожрет».
И чтоб их съели не желая,
Ушли собаки от лентяя.
Но обратимся же к морали:
Есть ныне, как всегда бывали,
Юнцы, живущие наследством.
Оно для них могло быть средством
Жить честной жизнью с юных лет.
При этом вовсе им не след
И ремеслом пренебрегать.
Ведь надо жизнь соразмерять
С своим сословьем и достатком.
Когда ж они в безделье сладком
Бесстыдно лени отдаются,
Когда распутству предаются,
Винищу да игре, причем
Знать меру не хотят ни в чем,
Им не видать успеха в деле.
Дома таких всегда пустели,
И все, что в доме было, им,
Одно спуская за другим,
За полцены и как попало
Случалось продавать, бывало,
То, что всегда бы их кормило,
Когда б в них лени меньше было.
Лентяй взаймы берет у всей
Родни, знакомых и друзей,
Вводя в убыток их тем паче,
Что в долг берет он без отдачи,
И так он причиняет зло
Тем, кто радел ему зело.
Ему никто не доверяет,
Он имя доброе теряет.
Торговля не идет на лад,
И в мастерской дела стоят.
Старуха нищета потом
Распахивает двери в дом.
На полку зубы там кладут,
Оттуда слуги прочь бегут, —
Житье теперь для них плохое,
Коль нет ни хлеба, ни покоя.
Такой уготовал конец
Себе ленивый молодец.
Вся жизнь его полна невзгод,
О чем Ганс Сакс и речь ведет.
Жил в Любеке давно когда-то
Сапожный мастер небогатый.
Он с подмастерьями порой
Сидел до ночи в мастерской.
От горожан, их дочек, жен
Заказы шли со всех сторон,
И он работами своими
Себе в округе создал имя.
Так ловко сшить никто не мог
Высоких рыцарских сапог.
Он делал их по мерке точно,
Красиво и отменно прочно,
А потому нередко зван
Был обувь шить и на дворян.
Так он без устали трудился
И в молодых годах женился.
Считала верная жена,
Что помогать ему должна:
Дубила и чернила кожи,
По дому хлопотала тоже,
И муж ее за то любил.
Их труд достаток приносил,
И в доме сытный был обед.
Когда ж минуло тридцать лет,
Хозяйка заболела вдруг,
И жизнь ее скосил недуг.
Но всякое проходит горе.
Посватался сапожник вскоре,
И новая была жена
Красива, молода, статна,
Любила мужа своего
И слушалась во всем его.
В согласье и труде они
Не знали, как бежали дни,
И за едой супруг счастливый
Лил в кружки гамбургское пиво.
А людям в мастерской своей
Давал он пиво поскромней.
Под утро как-то раз жена
В постели мучилась без сна.
То ляжет вдоль, то поперек,
На левый и на правый бок,
И, так ворочаясь, бедняжка
Вздыхала глубоко и тяжко.
Проснулся муж, услыша стон.
«Что с нею?» — всполошился он
И молвит ей еще со сна:
«О чем вздыхаешь ты, жена?
Скажи мне, что тебя томит?
Какое горе грудь теснит?
Обидел я тебя невольно?
Поведай, чем ты недовольна!»
Она вздохнула раз-другой
И начала: «Муж милый мой!
Знай, вот что тошно всякий раз
Мне видеть в мастерской у нас:
Коль надо кожу перегнуть,
Расправить или растянуть,
Ты мигом в ход пускаешь зубы.
А кожи-то вонючи, грубы.
Шлют много с живодерни их,
Воловьих, конских и свиных.
И от поганых этих кож
Твой рот на нужник стал похож.
Они чернят язык и губы
И, может, выломают зубы.
Не делай так, прошу тебя.
Я говорю с тобой любя.
Сама я буду делать, верь,
Все, как захочешь ты теперь.
Клянусь в том верностью своей!»
Сапожник так ответил ей:
«Ну что же, милая моя,
Хочу тебя уважить я.
Раз ты того не захотела
Зубов пускать не стану в дело».
Кусать он кожу перестал
И слово данное держал.
Но в кружках гамбургское пиво
Уже не пенилось игриво.
Его сменила вдруг тогда
У них какая-то бурда.
От ней жена воротит нос
И мужу задает вопрос:
«Скажи, супруг мой, что за диво:
Ты вместо гамбургского пива
Таким прокисшим стал поить,
Что и еду им не запить.
Оно души не ублажает,
С него и кровь-то не взыграет!»
Сапожник так ей отвечал:
«Когда я зубы в ход пускал,
Чтоб кожу растянуть в длину,
Потом еще и в ширину,
Мы жили как в раю у бога,
И обуви я делал много.
Теперь же кожу не тяну
Я ни в длину, ни в ширину.
И, хоть я опытен и ловок,
Выходит меньше заготовок.
Убавился доход, мой свет,
И гамбургского пива нет!»
При мужниных таких речах
Объял жену великий страх.
«Понятно, муженек, ей-ей!
Зубов ты лучше не жалей,
Растягивай, как раньше, кожи,
Воловьи и свиные тоже.
Тебя не стану я корить
И постараюсь подсобить,
Да не одними лишь руками:
Вцеплюсь и я теперь зубами
Там, где иначе не идет,
Хотя бы стал беззубым рот!
И буду снова я счастлива
От кружек гамбургского пива».
И после этого они
Трудились, как в былые дни,
В согласье нерушимом жили
И гамбургское пиво пили.
Окончен шванк. Вот заключенье.
Найдет в нем каждый поученье,
Чтоб, занимаясь ремеслом,
Мог содержать семью и дом.
Необходим в делах порядок,
Чтоб не пришли они в упадок.
Прикинуть надо вам расход
И сколько заработка в год.
Когда ж случится, что доходы
Вдруг станут меньше, чем расходы,
Скромнее надо жить тогда,
Скромнее стать должна еда.
Растягивайте кожу смело,
С ней вырастет и ваше дело,
Чтоб жизнь в достатке вам вести
И у соседей быть в чести,
Чтоб и в преклонные лета
Вам не грозила нищета
И чтоб не знать вам прочих бед!
Ганс Сакс такой дает совет.
Купец когда-то в Майнце288 жил,
Ганс Аппель — имя он носил.
Собрался за товаром он
Во Франкфурт, а со всех сторон
Соседи просят удружить —
Им то да это закупить,
Коли такая милость будет,
Когда во Франкфурт он прибудет
На ярмарку, в тот самый край.
Заказов — ну, хоть отбавляй!
Ганс Аппель молвил: «На торгу
Запамятовать я могу,
Упомнить все я не горазд,
Пусть каждый грамотку мне даст».
Когда же записи собрали,
Про деньги и не поминали,
И лишь пастух купцу вручил
На память талер и просил
За труд великий не почесть
Волынку с ярмарки привезть,
А чтобы дела не забыть,
Тем талером и заплатить.
Вот снарядился в путь купец,
Сел на корабль и наконец
По Майну к Франкфурту плывет,
Что вольным городом слывет.
Вот стало судно на причал,
Товары Ганс повыгружал,
А грамотки сложил он в кучку.
Тут нанесло на небо тучку
Да ветер дунул, да такой,
Что грамотки, опричь одной,
И порх все сразу в воды Майна.
Одна осталась не случайно,
Одна на месте улежала:
Ведь талером ее прижало.
Так Ганс волынку-то купил,
А про иное и забыл,
Когда все записи пропали.
Как не извлечь отсель морали!
Коль просишь ты кого-нибудь
Купить вещицу, не забудь
Про памятку от пастуха,
Чтоб не случилося греха.
Дай талер свой! Не будь скупенек!
Товару не купить без денег.
Такая памятка, ей-ей,
Купцу всех грамоток милей.
Сколь часто громко обещают,
А там, глядишь, и забывают,
Бумажка ветром унесется,
Спасиба редко кто дождется.
А вот пастух-то сделал ладно:
Купцу так будет не накладно.
Он просит памятку по праву
И дело сделает на славу,
Коль знает, что убытку нет
Вот Ганса Сакса вам совет.
ФАСТНАХТШПИЛИ
Странствующий школяр
Крестьянин
Крестьянка
Крестьянка
(входит)
Увы, как часто я вздыхаю,
Когда о прошлом вспоминаю, —
О муженьке своем покойном,