Пена морская, по которой бегут
три бегущие по волнам:
Марина, Пелагея и Маргарита.
5. ПРЕКРАСНАЯ ДВОРНИЧИХА
Если вы устали к ночи
Или
С утра,
Если вам спать охота не очень
Или вы проснулись когда не пора,
Если вас доканали дети,
Жены или мужья,
Если вы не знаете, куда себя деть,
И у вас отсутствует семья,
Если вы перевеселились
Или утомлены,
Если с луны вы опять свалились
В ночь, когда на небе нет луны,
Если у вас неудачи творческие
Или печалей стаж за плечами, —
Идите посмотрите на Прекрасную Дворничиху, —
Вам
полегчает!
На эту выставляющую весеннюю раму,
На эту веселящуюся на зимнем ветерке,
На эту узкоглазую даму
Со свежей метлой в руке.
А в волосах ее рыжих
Бумажная роза парит,
И даже у кровельщика с крыши
О ней голова болит.
Не ущипнув — не тут-то было! —
Но заглядевшись — ни два, ни полтора… —
Маляр роняет белила
И после моет бензином полдвора.
У ней и летом веснушки,
А конопушки круглый год;
Ей вслед лепечут старушки,
А встречь участковый честь отдает;
Она слегка бледновата,
Зато глаза зелены.
А что до вашего брата —
Все влюбленым-влюблены.
Водопроводчик с монтером
Так по двору и снуют,
Столяр с гитарой с лифтером
Сидят, голоса подают.
Слетелись голуби сотней,
Снегирь, как чижик, поет,
Когда она подворотней
В блестящих ботах идет.
Ее приветствуют кошки
И обожают ларьки
Ее поддельные брошки
И расписные платки.
Она сутулится малость
И любит грызть карамель.
Опять с любимым рассталась,
Не поделила недель.
С такой — не то что шалаш бы,
С такою рай и в аду.
Она с волшбою и блажью,
Как все ведуньи, в ладу.
Она немного по фазе
И с целым миром на ты,
Зато противница грязи
И образец чистоты!
Окутан прелестью вешней
Любой при взоре в упор,
Когда по снегу неспешно
Она идет через двор —
Прекрасная Дворничиха.
На сей раз она воюет с голубой лужей.
Дважды она заметала лужу на совок.
И выплескивала в помоечный контейнер.
Наутро лужа оказывалась на прежнем месте.
Озадаченная Прекрасная Дворничиха призадумалась.
Собрала лужу на тряпку.
Сколола ледок.
Вымыла асфальт.
Посыпала песком.
И крупной солью.
Наутро на том же месте
возникла та же загадочная лазоревая лужа.
— Неужели это Валька-маляр меня клеит? —
Размышляла Прекрасная Дворничиха вслух.
— Ну и шутки у него по весне!
Она лила в лужу ацетон.
— И не жаль ему краски!
Она стирала с длинных ладоней голубизну.
— Лучше бы леденцов принес!
Прекрасная Дворничиха любила леденцы.
— Теперь все в порядке.
Но назавтра пятая голубая лужа красовалась на месте четвертой.
Зато теперь в ней плавало вверх ногами
Белое, прозрачное и фантастическое
Отражение
корабля.
Прекрасная Дворничиха нахмурив брови
стояла на берегу лужи
с ведром для пищевых отходов.
Мимо проходили сантехники.
— Ляля, что это у тебя за лажа? — крикнул младший.
— Аленушка, опять небо пролилось? — рявкнул средний.
— Ленка, ну ты даешь! — гаркнул старший.
Прекрасная Дворничиха не удостоила их взглядом.
Достав совок, она терпеливо загребала в него часть лужи.
Понесла.
Глянула мельком.
Ахнула.
В голубом совке парил тот же корабль, что и в луже.
Только поменьше.
Бегом она вернулась.
Все по-честному.
В луже большой, в совке маленький.
Десять кораблей переносила она на помойку.
На десять кораблей поделила большой корабль.
На десять и одну десятую.
Потому что в жестянку из-под килек
тоже плеснула она голубени.
Очередной вечер зачаровал двор.
Слил ветви деревьев.
Зажег люстры, абажуры, торшеры, лампочки, бра.
Подсветил ситцевые занавески в горошек
на первом этаже
в окнах Прекрасной Дворничихи.
В окна стучали:
— Ляля, выйди!
— Аленушка, открой!
— Ленка, ну ты даешь!
У окон ходили.
С транзистором, с гитарой, с баяном.
У окон пели:
— Ну, и беда мне с этой Нинкою… — Аленушка, ау!
— Я тебя своей Аленушкой зову… — Ляля, туши лампу!
— Белая кофточка, тоненький стан,
Мой мимолетный роман. — Ленка, ну ты даешь!
Прекрасная Дворничиха не реагировала.
Во-первых, дело было привычное.
Во-вторых, ей голоса под окном не мешали.
«Пусть их», — думала она.
«Вот кобели», — думала она.
«И Валька-маляр туда же», — думала она.
В-третьих, она была занята.
Распустив рыжеватые кудри,
вынув из них бумажную розу,
умыв бледное лицо с золотыми конопушками,
сняв передник и серую куртку,
Надев халатик с голубой стеклянной брошкой
и алые тапочки,
напившись чаю с подушечками,
намазав щеки кремом «Весна»,
Прекрасная Дворничиха сидела,
подперев лицо руками
в глубокой задумчивости
перед консервной банкою,
в которой в лазоревой дали
плыл маленький прозрачный парусник,
белый и призрачный,
белесоватый, как туман,
таинственный, как подвенечная фата,
холодный, как саван,
лишенный теней, как крахмальные простыни,
недосягаемый, как облако,
и необъяснимый.
Прекрасная Дворничиха
думала о море,
о том, что морей много,
земля большая,
что есть моря теплые,
где дует теплый ветер,
Гоняет теплые волны,
у которых белые гребни.
И когда легла она спать,
снилось ей голубое,
на голубом белое,
на белом розовое.
Вроде, это была девушка
из пены морской…
И звали девушку не то Марина,
не то Маргарита,
не то Пелагея.
И была она конопатая, рыжеватая и узкоглазая.
Ни дать ни взять.
6. СКАМЕЙКА С КВАРТЕТОМ И ДУЭТОМ
Скамеечки,
лавочки,
посиделок потачицы.
Скамеечки,
осторожно-окрашено,
что за место под солнышком!
Скамеечки,
вне дома пристанища,
продувные по реечке
лодочки
до неведомой пристани
под дождями и ливнями.
Скамеечки,
где на фото мы с маменькой,
где мы все были маленькие
с мячиком, с яблоком;
где курили мы в юности,
целовались и ссорились,
где сидели мы в зрелости,
отдыхая от горечи,
где приходится в старости
плыть из прошлого в прошлое.
Осторожно — окрашено.
Осторожно — окраплено.
Осторожно — поваплено.
Осторожно — отвержено.
Осторожно — отмеряно.
Скамеечки…
Вы на память не мечены,
вы на память не считаны,
одинаковы будто бы:
осторожно — опрошено,
осторожно — оплакано,
осторожно — обрящено.
Скамеечки!
Лодки местного плаванья,
многоместные, белые,
голубые, зеленые,
в холода закаленные,
оговорены набело
и обкурены начерно.
Холостые, семейные,
городские, скамейные,
бесприютные в горести
и без крова на радостях,
одиночества праздники
или призраки общества,
где под пыткою памяти,
перед дыбою опыта
повторяю, как заповедь:
я люблю тебя все-таки!
Над травою забвения
и под древом познания,
пред рекою последнею
с берегами молочными:
я люблю тебя засветло,
я люблю тебя затемно,
неотступно, безвременно,
беспричинно, безоблачно.
И летит над скамейками
сумасшедшее дерево,
улетает за птицами
в легендарную Африку,
в лапидарную Африку.
То ли древо без имени,
то ли клен опрометчивый,
то ли просто метафора,
озаренная осенью.
И летят над скамейками
листья с желтыми крыльями,
облака запредельные
и листы календарные
с нашумевшими птицами.
Скамеечки…
Вот и в нашем-то дворе
все путем:
тут на лавочках-то бабушки
из до-того в потом.
Общаются,
совещаются,
размещаются,
прощаются.
Не сидится им в квартире,
в комнатах покоя нет,
и лепечут все четыре
незатейливый квартет.
Первую зовут Жэка — Жанетта Климентьевна.
Вторую зовут Энзэ — Надежда Зиновьевна.
Третью зовут Эрэс — Роксана Степановна.
Четвертую зовут Хабэ — Харитина Борисовна.
— Вы представляете? — Я представляю.
— Вы понимаете? — Я понимаю.
— Да как же это он сгорел? — Почти дотла!
— Да что вы! — Слышали? — Не поняла.
— Вчера купили плюш; иду; Хабэ и говорит…
— Энзэ, пожарные в порту, а он горит!
— Да как же это? — Ах, Эрэс, пожар и есть пожар.
— Вредительство опять, Жэка. — Халатность. — Недосмотр.
— Вчера показывали фильм. Я плакала. А вы?
— А я варила конфитюр из айвы.
— А мне, Энзэ, сказал Вэбэ, что затонул корабль.
— Как затонул? — Так затонул. — А как же моряки?