Надо заметить, что Лизонька не отличалась рассеянностью, склонностью к фантазиям, галлюцинациям, мистике, сочинениям Блаватской и проч., свойственны ей были скорее здравый смысл и трезвый рассудок.
Пришлось удовольствоваться готовым платьем, аранжировав его за ночь к случаю при помощи искусственных цветов, кружев и умелых рук. Но словно тень легла на венчание, все видели печаль невесты, бледность, заплаканные глаза.
Много позже Елизавета Ефимовна высказывала две версии происшедшего. Первая никуда не годилась, поскольку, по словам потерпевшей, в роли портного выступал сам не к ночи поминаемый со товарищи. Согласно второй дан был знак будущим молодоженам, что судьба сложится не так, как должна была сложиться, и в этом знаке таилась, зашифрованная, вся их дальнейшая подмененная совместная жизнь: скитания по Сибири и Дальнему Востоку, несколько бегств, дабы избежать расстрела, начавшиеся невесть с чего запои Алексея Николаевича (в частности, Масленица, когда по деревням катали их в санях, с третьей деревни мужа, вусмерть пьяного, заворачивали в медвежью полу и укладывали в санное сено к ногам жены), бездетность брака (первая половина беременности проходила у молодой женщины так тяжко, с таким токсикозом, что таяла она на глазах, и Ржаницын, к тому моменту практиковавший в качестве гинеколога, сам делал ей аборт), исчезновение мужа, попавшего во Вторую мировую в плен к фашистам с частью, где служил военврачом, сны о его будущем возвращении, само возвращение (после побега из фашистского концлагеря) в их домик в Валдае, арест по доносу (обвиняли доктора в том, что в плену оказывал он помощь не только своим, но и раненым немцам: «Да, они из солдат стали ранеными, а я давал клятву Гиппократа», и еще в том, что «открыл подпольный абортарий на дому», — но был случай, уговорила его, умолила одна из нищих соседок, которой муж, приехав с фронта на побывку, сделал шестого ребенка, она о том после похоронки на мужа узнала), прибытие с Магадана, все же отпустили советского лагерника помереть домой, вернулся седым, старым, беззубым, успел поохотиться и порыбачить, кашлял кровью, знал о раке легких, похороны, чугунный белокружевной крест, продажа их любимого домишки с окнами на Иверский монастырь, как она жалела его охотничьих собак: Альфу, Иксу, Леди и Джемса, да и козу Милку, скитания по родственникам и знакомым, приживалкой жила, вела хозяйство, талант был к уюту, шила, готовила, а ведь предчувствовала, чем все кончится, когда пропавшего портного искали.
Искали, возвращались по Источной, по Загорной, плакала под старыми липами, миновали Татарскую, любимый дом на Кузнечном взвозе, загадочные вазы калиточных наверший темнели на закате, по солярным знакам тимпанов гуляли последние солнечные лучи, ртутно блестели воды Томи и Ушайки, и почему-то казалось, что вся жизнь кончена, пропала вместе с подвенечным платьем, с ненадеванным новым нарядом королевы из несуществующей сказки.
Нежилой фонд
Перед нами выбор — либо упразднить города, либо заняться их преобразованием.
ВСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Ах, погадаем, радость, погадаем!
Игральные перетасуем лихо,
Оброним преферансные в пасьянсе,
Меркаторские вынем и посмотрим.
Да, погадаем, друг мой, по старинке
На картах Фуллера и картах Проппа,
На картах неба звездного и лоций
Ряд знамений уловим и эмоций…
Давай уснем — и сны перетолкуем,
Достанем старый сонник, полный пыли,
Заглянем в новый сонник Зиги Фрейда,
Перечитаем байки диагноста:
Васильки рвать — к перемене,
Воробья ловить — любовь и знакомство,
Выстрелы — вести и письма,
Множества — височные спазмы.
Молнию видеть — веселье.
Но что за карту достает Некто
Из рукава, из мирового простора,
Иллюзионный рукодел, Кио,
Картежных шуток чародей, Германн?
И что за сон идет, почти без сюжета,
Как гость непрошенный в час неурочный,
Без адреса и без объяснений,
Своеобычен и своенравен?
Озеро — нечаянный случай,
Башмаки надевать — знак добрый,
Учиться в школе — откровение тайны,
Дождь — выигрыш, ветер — тревога,
Печаль и радость моя — Незабудка.
И вот идет сквозь сон герой — а мы гадаем!
Он спотыкается порой — а мы гадаем…
Его ведет случайность в путь по назначенью,
А нас пытает сходством суть; наш долг — сличенье:
Белый город Холмоград — к переменам,
Черный город Ветроград — к передрягам,
Крушину — узнать кручину,
Рябину — не быть любиму,
К смеху и слезам — Незабудку.
ВСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Сколько их, жизней, в черте городской!
Эта — богиня из пены морской,
Эта — дубленая шкура в снегу,
Та — пэтэушница в самом соку…
Эта — плутовка в кудрях налегке
С вечным мороженым в белой руке,
Эта, как чучело, в шали бугром
С вечной авоськой в тумане сыром;
Та — колодейка, журнальная чудь,
Сауны флора под мухой чуть-чуть;
Та — завсегдатайка луж и ларьков,
Эта забралась из ложа в альков;
Тещи, девчушки, малярши,
Дамы, бабье, секретарши,
Посудомойки и свахи,
Женщины и растеряхи,
Дуры, начальницы, шлюхи,
Сестры, портнихи, старухи,
Матери, пряхи, болтушки,
Официантки, толстушки,
Жены, блондинки, певицы,
Сводницы, отроковицы,
Сплетницы, визионерки,
Пьяницы, пенсионерки,
Тезки, кассирши, двойняшки,
Искусствоведки, бедняжки,
Стервы, туристки, красотки,
Дворничихи и разводки… —
Многая ликов твоих вереница,
Видно, и вправду ты тысячелица,
ЖИЗНЬ!
ПОСВЯЩЕНИЕ
Под осень ночь темней,
Но и апрель скупится:
Из юности моей
К тебе не подступиться.
Степей или морей
Волнение? — природы!
Из зрелости моей
Видней ты год от года.
Теперь ты мне милей,
И радости не скрою:
Из старости моей
Махну тебе рукою.
1
Чик-трак, закрыто на замок!
Поселился я прекрасно
В новой комнате моей.
Заютился я уютно,
Веселился поминутно.
Направо — шкаф, налево — стол,
За ними — стул и угол гол,
Два чемодана, книг гора,
Ночная форточка с утра,
И раскладушка, раскидушка,
Моя старушка-нескладушка,
Моя скрипунья продувная,
Моя нескладица складная
С ситцевой подушкой.
Сплю.
Вижу сон.
Огород ли, сад ли, — Бог весть.
Чучел то ли семь, то ли шесть.
Рукавами машут,
Под дудку ветра пляшут,
Шляпы набекрень,
в головах сквозняки,
с чужого плача пиджаки:
ча-ча-ча, старики!
— Ах вы, мои, — говорю, — родные,
Головы сквозные! —
Вон та, у которой юбка в цветок, —
соломенная вдова.
Вон та, у которой плащ с Володарки, —
всегда права!
Вон тот, у которого забот полон рот, —
самый главный;
Вон то, которое надело решето, —
самое веселенькое.
Твари вы, твари соломенные, твари пустые,
Птицы уже и бояться-то вас перестали,
Травы пред вами под ветром склоняться устали;
Ваши трещотки ржавы и вы, пустомели, охрипли…
(Внемлют.
Машут лохмотьями, шляпами веют, — не дремлют.)
Тени чудные ложатся на сонную землю.
У того вместо головы ведро,
у того вместо головы кочан,
у того вместо головы горшок,
у того вместо головы абажур.
И ясно читается на абажуре:
«Все в ажуре!»
Просыпаюсь.
Глаза протираю, гляжу на часы: опять
пора засыпать!
Сплю.
Вижу сон.
Видно, дурить нас легко по весне месяцу марту:
Снова за парту — хотя бы во сне! — снова за парту!
Снова в раздел пятибалльных проблем:
недоучил, переболел, —
в трепет школярства…
В шелест контрольных, в шорох пера, —
Видимо, вырасти утром пора,
выпить лекарство.
Сон, где условия хуже задач,
неразрешимых, хоть плачь!
Просыпаюсь.
Подо мной (подушка) — ситчик полевой.
А уж что надо мной —
На потолке расплывается оно:
ПЯТНО.
Середка, как селедка,
Верхушка, как лягушка,
С одного боку — нога,
С другого боку — рога.
И все это:
карминное, ультрамаринное, изумрудное, обоюдное, керосиново, люстриново, анилиново; люминисцирует, трассирует, розовеет, золотится, плывет, ширится, меняется и течет.
— Так и так! — звоню в жилконтору. — Так и так!
— Над вами, — говорят, — чердак.
— Водопроводчика! — кричу.
— Ах вы, — говорят, — чудак.
Ищите ключ от чердака.
Пока. —
Этажей — раз, два, три, четыре, пять.
Иду искать!
— …нет.
— …нет.
— …нет.
— …нет.
Наконец, вхожу. Темным-темно.
Где-то вдали брезжит окно.
Спичка гаснет. Еле ползу.
Комната моя — налево внизу.
Балка… труба… пылища трущоб…
И перед запертой дверью — стоп!
В лоб ударяет фонарный луч
И голос звенит:
— Вы ищете ключ? —
Из глубины, из полутьмы, справа наискосок —
Девичий, детский, странный голосок.