В тебе как бы охота и неволя;
Неволи больше… не был волен я…
Зато теперь час платежа и штрафа
За все дурачества — за эти дни — за графа…
А, кстати, интересно, как ему
Живется?»
Он выглянул в окно; через стволы
И сучья, исцарапана, бледна,
Как бедная жена после скандала,
Луна плыла. И все не выплывала
Он улыбался, глядя ей в лицо
Блестело на руке его кольцо
В узорах и с молочным сердоликом.
Ночная птица с устремленным ликом
Куда-то пронеслась.
В Вестфалии дремалось Сен-Жермену.
«Как он косился, говоря:
— Предупреждал его я зря,
Я повторял ему не раз: Иисус,
Ты кончишь плохо…»
Маленький пройдоха…
Знаток сердец, алхимик всякой дряни,
Любитель бурь в стакане…
Но также и пружина тайной жизни,
Которая влечет меня давно;
Жизнь тайная, я соглядатай твой,
Увы, невольный!
Ночь — лгунья, вечер — лжец, обманщик — день,
Взвалившие на утро всю невинность,
Ан, утро — ваше дитятко вполне,
И все грехи на нем, как на снегу
Следы, видны и видного виднее!
Убийца, соучастник и предатель,
Прелюбодей и маленькая шлюха, —
Они равно надеются найти
Свой светоч чистоты — вдруг, по утрянке,
В постели или на полянке, —
Но утром! Утром…
Письмецо в конверте,
Не вскрыто и не читано еще,
Ты — утро, дня наметка…
Тайной жизни
Интриг — кого сместить с начальственного места,
Кого, коленом приподняв под зад,
На то же кресло
Переместить; кому какой портфель
Перехватить за ручку, как за горло;
Кому о чем пора бы намекнуть,
Чтобы заткнулся, не чесал язык
О сильных и чиновных;
Что значит это: «Доброго пути!» —
На языке масонском негодяев,
В который дом свиданий мне пойти
Сегодня, и который монастырь —
Бордель подпольный… —
Утро, ты разгадка!
Моргаешь ты и тянешься так сладко,
Утряшка, и таращишь ты глаза
Невинные, шлюшонка-незабудка…
О, гнусно мне, и гнусно мне, и жутко.
Но с утром, впрочем, я покончил счеты, —
Оно там, впереди, женою Лота
Уже оборотило фас ко мне.
А мы с Хароном чешем по волне!
…Чего ж хотел я?!
Люди хвалят древних
Покойников, и дальних, и не очень,
Желая современников принизить,
Желая конкурентам дать пинка,
Желая славы…
Древних не хвалил я.
И славы не желал.
И не писал стихов, подобно тем,
Кто музами зовет свой жалкий ум,
Невежество — судьбой, желания — Амуром,
Боготворя себя…
Чего же я искал?
Не денег, право.
Любви?
Она меня не увела
С пути, в котором лишь собой была.
Но ты, игра!
Играть я не устану
С людьми, что верят только шарлатану,
Актеришке, фразеру, подлецу,
Будь бы лицо наклеено — к лицу!
Ну что же, да, я этими руками
Держал клинок и философский камень.
Желтеющие книги в пятнах слезных,
В которых обаяние веков,
Доносы подлецов на дураков,
Фальшивые монеты…
Мне на дуэли убивалось… да…
И заигрался я, как никогда…
Аржиль, дитя, вот едешь ты со мною
Своей — моей? — загадочной страною,
Страной рабов, которых можно сечь,
Которым мысль — и крушь, и плоть, и стечь,
Которым стих и, несомненно, прозу
Равно заменят аргументы розог,
Здесь доходящие до спин и до сердец;
Страной, где только бьющая рука
Десницею зовется и державой,
Страной, где в этом недолеске ржавом
Меня к утру убьют наверняка!
И маленьких сопливых грибников
Развеселю я — или напугаю —
Своим — как странно… — трупом в парике.
Тебя, любовь, я сплавлю по реке
Молочной, вдоль кисельного же брега;
Скрипи, карета, как скрипит телега,
Скрипи и плачь, немазаная ось,
Храни Аржиль «авось» или «небось» —
Два здешних обязательных божка —
От мужа-барина, от мужа-дурака,
От мысли обо мне…
Когда бы мог я то вдолбить луне,
Чтоб памяти она Аржиль лишила
И, что я сном являлся, ей внушила…
Ведь легковерна девочка моя,
Как дурочка…
Несемся во всю прыть…
И час приходит мне глаза прикрыть,
Которыми я видел слишком много.
Мне стоило бы попросить у Бога
Спасительной куриной слепоты.
Но, на беду, я рыло видел рылом!
А уж с какой я не встречался швалью…
С какой скотиной дел не вел…
И в этой жизни странной и угарной
Твое лицо в овальной мгле люкарны
Камеей показалось мне, Аржиль…
Печалились, смеялись маскароны,
Рокайли подымались, как из пены
Киприда; дом своею жизнью жил,
Прелестной, легкомысленной, чужою.
Возможно, радостной.
Кариатиды-коры
Почти в слезах, но и не без задора,
Соседствовали с львами; ризалит
Был светотенью, как фатой, покрыт.
У дома по лицу прошла улыбка,
Засовещались золото с лазурью,
Сверкнули сандрики. Пропал в люкарне профиль.
А генерал-маэор и кавалер,
Тот граф де Р., тот чародей Растрелли,
Что дом с люкарною, видение мое,
Изволил выстроить, мне встретился потом
В Митаве. Был он грузен и обыден.
Скучнейшие дворцовые черты.
Прохожий в пустоту из пустоты.
Обычной эту ночь считать я вправе,
За мной не раз ходили брави,
Спасался я и вправду въявь,
Бросался вскачь, и впешь, и вплавь…
Но что ж со мной сегодня?! Что со мною?
Я утомился в этой чехарде,
Мне негде быть и стоит быть нигде.
Ни свеч, ни сил не стоила игра
На острие рапиры и пера».
— Проснись, Аржиль…
Проснись!
— Что ты кричишь?
— Я всё придумал, слышишь, всё придумал
Я не бессмертен, и бессмертья нет!
Мы были вместе год, не сотни лет,
Я не умею превращать людей
В зверей, в цветы.
Не превращалась ты!
Ты просто верила всем этим байкам!
И камень философский…
— О, молчи!
Что будет с нами?
Что это в ночи?
— Голубушка, ты чувствуешь сама
До чувств и понимаешь до ума, —
Вот так и я…
Меня убьют, подружка,
Я заигрался и переиграл.
А, впрочем, и сейчас я сочиняю,
Я ждать не стану их, я…
— У тебя есть яд…
— Да, да, Аржиль…
А ты вернись назад
В тот сад…
— В тот сад?!
Но не было и сада!
— Замшелая дорожка, кадка, тень,
И листья, и журящие нас пчелы,
А уж как пал, как пал туман на долы,
На голубое платье, на тебя…
Поедешь до усадьбы… там, за лесом,
Усадьба… довезут тебя туда.
А я сойду, чтобы они меня
Увидели, когда сюда подъедут.
Не спорь со мной.
— Уедем!
— Но куда?
В которую Гоморру из возможных?
В Содом какой?
— В любой стране есть место….
— …в котором мне печально, скучно, тесно, —
Тут ты права!
Меня найдут везде.
Я насолил… О Господи! Не знаю,
Кто и искать возьмется, но таких
Порядочно должно быть. Ну, как все
Отправятся?
И явятся всем скопом?
И тишину испортят навсегда
В тишайшем уголке земного шара!
— Ты шутишь…
— Да! Шучу, конечно, да!
А ты камзол попортишь мне слезами,
Жилет уже слинял…
Но ей неймется…
— Я без тебя умру…
— А вдруг все обойдется?
И встретимся, и свидимся еще?
Запомни этот миг, мое плечо,
Запомню я сиянье слез, и голос,
И светотень, летящую со щек…
— Ты замолчал…
— Мне видится роса,
Травы извечная остуда,
Или лазоревые небеса,
Да звезд заоблачные груды,
Мне видится какое-то крыло,
Забрызганное млечною рекою,
И как-то враз от сердца отлегло
Под задрожавшею твоей рукою.
Мне видится особый шлейф чудес,
Что за собой ты тянешь по дорожкам,
И этот жалкий, ржавый, скудный лес
Таинственно приник к окошкам.
Мне чудится, что к нам издалека
Слетаются невиданные птицы,
Которым в радость сгинуть до дымка
И, догоревши, возродиться!
Мне чудится, что будет мир нам прост,
Что будем живы мы и станем стары,
И к нам тогда применит певчий дрозд
Свои орфические чары!
Музей города Мышкина
СКАЗКА
— Почему вы пишете сказки? — спросил журналист у Радия Погодина.
И бывший полковой разведчик, мальчишкой ушедший на войну, один из старлеев победоносных, севший в 1945-м за анекдот пустячный, прошедший лагеря то ли за Унтою, то ли за Интою, отвечал:
— О человеке можно написать в двух жанрах: либо донос, либо сказку; мне сказка ближе.
ОТВЕТ
Еще один бывший старший лейтенант из тех, что выиграли Великую Отечественную, композитор Клюзнер, дважды, приезжая к лету из Москвы в свой Комаровский дом, находил дверь взломанной. Осенью оставил он у входа записку: «Открыто, дверь не ломайте, заходите, только в доме не пакостите».
И следующей весной, приехав, обнаружил наслюнявленный химическим карандашом ответ: «Бу сделано».
ПУДРЕНИЦА (ИСТОРИЯ А. Н.)
Девочка, живущая на Дальнем Востоке, играет маминой пудреницей с изображением Адмиралтейства; это ее сокровище, самый любимый предмет, башня со шпилем, увенчанным корабликом, — ее замок, главный дом в королевстве.
Уже в зрелости оказывается она в Ленинграде, волею судеб поселяется в доме, где из окна ее комнаты видно Адмиралтейство. Каждый день, выбрав время, она сидит у окна, смотря как завороженная. Можно сказать, всего города она не знает, да и не стремится узнать, изучить его, посетив разные городские районы; ее территория — часть Невы, Марсово поле. Невский проспект до Екатерининского канала, то есть до канала Грибоедова; ей того достаточно.