— Ничего! — Она снова лихорадочно закурила.
— Ну хочешь, я на колени встану?
И я встал перед ней на колени.
— Не надо, Саша. Поднимись… Я же не виновата, что все так получилось.
— А кто виноват?
— Никто не виноват.
Я начал жадно целовать ее пальцы.
— Ксюша, я люблю тебя, люблю…
Но ее сердце и мысли были заняты другим.
— Ты пойми, Евгению Петровичу сейчас, как никогда, нужен человек, который бы его утешил, поддержал, дал новые силы для творчества… — говорила она, глядя куда-то сквозь меня. — Ах, да, ты же ничего не знаешь! Баварин страстно любил свою жену, а она ему изменила. Причем низко, подло!
— Как же, слыхали. — Я поднялся с колен и принялся отряхивать джинсы. — С негром Джимом.
— Откуда тебе это известно?
— Джим рассказал, — ответил я с горькой усмешкой.
Ксения одарила меня ледяным взглядом.
— При чем тут — с негром или не с негром? Ты думаешь, почему Евгений Петрович приехал сюда? Он, как израненный лев, хочет отлежаться в родном краю, зализать свои раны, успокоиться… — Она бросила в воду вторую сигарету, не докурив и до половины. — А-а, да что я тебе объясняю. Все равно ты ничего не поймешь.
Мимо нас опять проплывала байдарка. Гребцы ритмично поднимали и опускали весла. Я невольно позавидовал им — греби себе, и никаких проблем.
— Ты с ним спала? — спросил я.
— Спала! — с вызовом ответила Ксения.
Прямой вопрос — прямой ответ. Как нож в сердце воткнула.
Я не знал, что еще сказать.
— Значит, ты с ним спала, — повторил я тупо.
— Да, спала, — подтвердила она. — Что тебя еще интересует?
Больше меня ничего не интересовало.
Ксения встала со скамейки и быстро пошла по набережной. Я догнал ее и схватил за руку.
— Ты… ты не можешь так взять и уйти.
— Могу. Я все могу.
— И ты уверена, что поступаешь правильно?
— Да, уверена.
Я отпустил ее руку.
Ксения дошла до лестницы, ведущей с набережной на улицу, поднялась по ступенькам, перебежала дорогу и скрылась за углом ближайшего дома. Или, если говорить красиво: «Навсегда исчезла для меня в этом огромном мире».
24
Что было потом? Ничего. Я так же сидел на скамейке, уже один, и смотрел на два размокших окурка, плавающих у самого берега. Это все, что мне осталось от Ксении.
Погода начинала понемногу портиться. С озера наплывал туман, такой густой, что при желании можно было представить, что ты находишься не в провинциальном русском городе, а где-нибудь в Лондоне, на берегу Темзы, или, скажем, на Венере (там тоже туманов хватает).
Но мне не хотелось ничего представлять.
Неожиданно для себя я заговорил вслух, хотя никогда раньше этого не делал.
— Зачем я тогда ушел из ресторана? Неужели я не знал, что женщин привлекают мужчины, достигшие больших жизненных успехов? Знал, конечно. Почему же ушел? Да потому что дурак! И вот, пожалуйста, получил от ворот поворот… Ну надо же, как она меня лихо отшила. Раньше такого в моей жизни не было. Мало ли чего не было. А вот теперь есть…
Если бы в этот момент кто-нибудь случайно наблюдал за мной со стороны, он бы наверняка решил, что у меня «поехала крыша». И вообще-то был бы недалек от истины.
День, между тем, постепенно угасал. Зажглись фонари на набережной «Утопиться, что ли?» — мелькнула шальная мысль. Мелькнула и пропала. Этот выход был для меня чересчур романтичным.
И я нашел выход попроще: решил снова напиться.
С этой спасительной мыслью я и направился в ночной клуб «Карусель». По дороге я позвонил из автомата Баварину, намереваясь сказать ему пару ласковых слов. Но никто не ответил. Выслушав десяток длинных гудков, я повесил трубку.
В клубе все было по-прежнему. Гремела музыка. Мигали разноцветные огни. Танцевали парочки. Правда, на сей раз был вечер не аргентинской, а японской кухни. И все тот же невозмутимый официант принес мне графинчик сакэ — японской рисовой водки, а на закуску — тэппояки с тимаки.
Первое блюдо оказалось обыкновенной рыбой, зажаренной с перцем и бобовой пастой, а второе — рисовыми колобками, завернутыми в бамбуковые листья. Как мне объяснил официант, это были японские лакомства.
Вначале я, конечно же, пропустил стаканчик сакэ. Мне сразу полегчало.
На сцене появилась Фанни, точнее Ольга, в темно-красных лосинах, высоких замшевых сапогах и полупрозрачном лифчике. Она спела песенку на английском языке. А затем подсела ко мне.
— Привет, — сказала она.
— О-о, вы меня не забыли, — оживился я.
— Не забыла. Угостите девочку сигареткой.
Я раскурил сигарету и только после этого передал Ольге.
— Весьма эротично, — оценила она мою выходку.
— Оленька, как я рад вас видеть.
— Бросьте заливать.
— Нет, правда. Мне так плохо, так плохо.
— Опять свалились с балкона?
— Гораздо хуже, Оленька. Теперь я попал под поезд.
Я уже основательно опьянел. Лицо горело.
— Понимаете, я никого не любил по-настоящему. Разве что одну девочку в школе. А после — всякие легкие увлечения. И вот, представьте себе, полюбил. И не просто полюбил — замуж позвал. Хочешь ребенка — пожалуйста. Не хочешь — не надо. Все готов был для нее сделать. А она… изменила мне с человеком, который ей не то что в отцы — в дедушки годится. Представляете?
Ольга выпустила изо рта красивое колечко дыма.
— Вот клизьма, — сказала она.
Мне стало еще легче. Я с симпатией глядел на певицу.
— Оленька, я вас очень прошу, спойте «Прощай». Как в прошлый раз.
— Ну что с вами поделаешь, — улыбнулась она, — сейчас спою. А вы докурите.
Отдав мне сигарету со следами губной помады (я тут же с наслаждением затянулся), Ольга, покачивая бедрами, пошла к эстраде.
Саксофонист вскинул свой саксофон. Гитарист врубил усилитель. Пианист плюхнулся на вертящийся табурет рядом с роялем… Ольга взяла в руки микрофон и запела сильным голосом, так похожим на голос француженки, певшей «83 слезинки».
По моему телу пробежал легкий озноб.
А спустя час мы с Ольгой брели пустынными улицами ночного города. Ночь поглотила все без остатка. Мы растворились, исчезли, затерялись в густой смеси тьмы и тумана. Мы шли молча, словно бы тысячу лет знакомы, и обо всем на свете давным-давно переговорено.
— О чем вы думаете? — немного погодя все же спросил я.
— Да ни о чем, — призналась Ольга. — Я вообще редко думаю. Я живу инстинктами.
Мы опять замолчали. В рваном просвете туч показалась желтая луна. Рядом с ней мерцали далекие звезды. Из редеющего тумана выплывали дома, телефонные будки, машины… Вдалеке протяжно закричала невидимая птица. А где-то совсем близко ударил колокол, и его незатухающий гул надолго повис в сыром воздухе ночи.
Город словно вымер. В домах редко где светились окна. Хотя, в сущности, было не так уж и поздно…
25
Ольга вкатила в комнату портативный бар. Затем, ненадолго исчезнув в кухне, принесла оттуда две большие тарелки с жареным мясом.
— Ешьте руками, — сказала она, ставя тарелки на низенький столик.
— Руками? — переспросил я. — У вас нет вилок?
— Есть. Но меня возбуждает вид мужчины, который хватает мясо руками.
Она включила магнитолу. Зазвучала музыка.
— Это блюз? — спросила Ольга.
— Не знаю, — сказал я.
— Это блюз, — повторила она уже с утвердительной интонацией.
— Вполне возможно. — Я выпил стопку неразбавленного джина.
— А вы знаете, что такое блюз?
Меня уже начинало нервировать повторение одного и того же слова. Я опрокинул в себя еще одну стопку.
— Не знаю.
— Блюз, — значительно произнесла Ольга, — это когда хорошему человеку плохо. Вот как вам сейчас.
«Слова… слова… — подумал я, закрывая глаза, — Как я устал от слов…» Ольга продолжала что-то говорить, но теперь я воспринимал не значение ее фраз, а как бы их внешний вид. Они почему-то виделись мне в форме божьих коровок. Такие красненькие с черными точечками.
Я открыл глаза. Божьи коровки исчезли. Ольга переодевалась.
— Может, мне выйти? — из приличия спросил я.
— Да ладно, сидите, — разрешила она. — Мне нечего скрывать от своего народа.
Под колготками у нее были черные трусики. Очень сексуальные, надо признать.
Ольга, перехватив мой взгляд, улыбнулась.
— Если на женщине красивое нижнее белье, — погладила она бедра, — у нее даже походка становится другой.
Накинув на себя легкомысленный халатик, она, словно кошечка, прыгнула ко мне на диван.
— А теперь расскажите о себе.
Я засмеялся.
— Ну, значит, родился я… С чего начать-то?
— Детство можете опустить.
— Не знаю, надо ли вообще рассказывать. В сущности, в моей жизни одни неудачи.
— Еще как надо, — уверенно произнесла Ольга. — Это удачами ни с кем нельзя делиться. А неудачами — сколько угодно.
— Тогда слушайте.
И я, сам не зная почему, стал рассказывать. Сбиваясь, путаясь, перескакивая с пятого на десятое… Думая при этом: «Не слишком ли я откровенничаю?». Но уже и остановиться не мог.
Меня прямо несло.
Я рассказал о своей пресной жизни в Москве; о матери с ее бесконечными замужествами; об Ирине, которую я когда-то любил; о богатом и знаменитом Баварине; опять о себе — бедном и неизвестном; о Ксении с ее страстным желанием иметь ребенка… Ну и так далее.
Начинал я воспоминания в гостиной, а заканчивал уже в спальне. Ольга лежала на кровати совершенно голая. На мне была одна лишь рубашка. Когда я наконец выговорился, Ольга положила свои нога мне на плечи.
А дальше произошло то, что и должно было произойти.
Ольга стонала, и ее голос взлетал все выше и выше. Она уже почти кричала.
Тяжело дыша, я перевернулся на спину.
— Послушай! — Я едва сдерживал раздражение. — Перестань имитировать оргазм.
Ольга моментально успокоилась, и снова села в кровати.
— Я думала, тебе будет приятно.
— Мне было приятно, — сухо ответил я. — Спасибо.