Усатый портье, увидев меня, заулыбался.
— Желаете снова провести у нас ночь?
— Несколько позже, — ответил я. — А Баварин у себя, не знаете?
— У себя, у себя, — покивал портье. — Только он теперь перебрался в «президентский» номер. Где вы изволили останавливаться.
Я поднялся на второй этаж и постучал в знакомую дверь.
— Да-да! — раздался жизнерадостный голос.
Я вошел.
Баварин завтракал. Сидя в коротком темно-синем махровом халате за столом, он ел раков с рисом. Мое неожиданное появление явно не привело его в восторг. Он скорчил такую гримасу, словно случайно проглотил живую лягушку. Во мне тоже всколыхнулась былая ненависть.
— Здравствуйте, Евгений Петрович, — сказал я, изо всех сил стараясь, чтобы вышло приветливо, — Приятного аппетита.
— Спасибо, сынок, — настороженно ответил он и вытер губы краем салфетки. — Я догадываюсь, зачем ты пришел. Нам надо поговорить, верно?
— Верно, — ответил я, без приглашения усаживаясь в кресло. — И я с нетерпением жду, что вы скажете о моем сценарии.
— О сценарии? — поползли его брови вверх. — А я думал…
— Вы думали, я пришел выяснять с вами отношения? Нет, здесь все ясно. Ксения предпочла вас, о чем еще говорить?
Он облегченно вздохнул.
— Признаться, я полагал, что ты, сынок, воспримешь все это, ну… несколько иначе.
— Я привык к ударам судьбы. Поэтому ставлю на Ксении жирный крест.
— Вот это правильно, — одобрительно кивнул Баварин. — Тебе сейчас надо новые сценарии писать, а не с бабами валандаться. Хочешь бутерброд? — Он на радостях протянул мне кусок булки с гусиным паштетом.
Утром я позавтракал на скорую руку, поэтому не стал отказываться.
— Как тебя зовут, сынок, все забываю спросить.
— Александр, — ответил я с набитым ртом.
— Понимаешь, Саня, — доверительно заговорил он, — ты человек еще молодой, и у тебя все впереди, А для меня Ксюша, можно сказать, лебединая песня. — Баварин грустно посмотрел на свое отражение в зеркале. — Через каких-нибудь десять лет от меня ничего не останется. Одни руины. Да и сейчас я, в сущности, уже старик.
— Вы не старик, вы просто живете долго, — сделал я двусмысленный комплимент.
— Вот именно, долго. Очень долго. Поэтому Ксения привлекает меня не столько даже сексуально, сколько… Словом, я смотрю на нее будто через призму времени…
«Ври больше», — подумал я про себя.
— С ней я становлюсь двадцатилетним юношей, — с воодушевлением продолжал Баварин. — Мне хочется путешествовать, снимать новые фильмы, перевернуть весь мир!
— Ну а все же, как насчет моего сценария?
Баварин виновато покачал головой.
— Еще не дочитал. Но обещаю завтра же дочитать. Ты приходи вечерком… — Он секунду подумал. — А знаешь что, давай я тебе сам рукопись занесу.
Лучшего поворота событий трудно было себе и представить. Вырвав из блокнота чистый лист, я записал адрес матери.
— Пожалуйста, заходите. Заодно вас с матерью познакомлю. Она известная в городе художница.
— Да? Я очень люблю живопись. А касательно сценария уже сейчас могу отметить: в тебе, сынок, что-то есть. Особенно мне нравится, что твой сценарий написан с легкой болью. PI эта боль прямо сюда бьет, — постучал он пальцем в грудь: там, где сердце. — Как будто про меня написано. Про мою жизнь. — А хочешь, я тебе расскажу о своей жизни?
Даже не дождавшись ответа, он битый час с нудными подробностями рассказывал, как его жена Инна изменяла ему с негром Джимом.
28
Выйдя из гостиницы, я направился к матери в мастерскую. Первая половина Серегиного плана блестяще удалась — завтра Баварин обещал прийти ко мне в гости… Я так глубоко задумался, что невольно вздрогнул, когда над ухом раздался зловещий голос:
— Раскошеливайся, приятель, если не хочешь пулю схлопотать.
Под мою правую лопатку уперлось что-то твердое. Я резко обернулся. Позади стоял ухмыляющийся Журавлев.
— Привет, старичок, — сказал он, убирая в карман шариковую ручку, которой ткнул меня под лопатку. — Что, испугался?.. Как поживаешь?
— Нормально.
— Смотрел интервью по ящику?
— Смотрел.
— Ну и как?
— Классно сработано.
Журавлев заулыбался еще шире.
— То ли еще будет, старичок. Знаешь, куда я сегодня еду?
— Нет. А куда?
— В Москву! Эх, блин! Знал бы ты, Руднев, какие у меня там были девочки во время учебы. Пальчики оближешь. Приеду — обязательно пройдусь по старым явкам.
— А зачем едешь?
— На международную конференцию. Съедутся телевизионщики со всего мира.
Поболтав минут десять, мы разошлись в разные стороны. Журавлев пошел на вокзал покупать билет в Москву, а я в мастерскую. Посмотреть, как отреагирует мать на предстоящий визит Баварина.
Мать отреагировала неплохо.
— Баварин? — с интересом переспросила она. — Помню, в молодости мне нравились фильмы с его участием. Он же как актер начинал. Симпатичный был мужичок.
— Он и сейчас еще ничего, — заверил я ее.
Мать задумалась.
— Но его же надо будет чем-то угощать. Я приготовлю кофе и яичницу.
— Ну, мать, ты даешь! Тут, можно сказать, судьба моя решается, а ты — кофе с яичницей. Не-ет, нужен королевский стол. Ты представляешь, сколько всего должно было совпасть, чтобы я, никому не известный журналист, и Баварин, всем известный кинорежиссер, оказались в одном купе. — Я начал загибать пальцы: — Во-первых, надо было, чтобы ему изменила жена. Во-вторых, чтобы он поехал именно сюда. В-третьих, чтобы он зашел в мое купе. В-четвертых…
— Хватит, хватит, — мать демонстративно заткнула уши. — Я все поняла. Тебе выпала редкая удача, правильно?
— Пока не выпала. Или скажем так — выпала процентов на пятьдесят. Но если ты мне поможешь…
— Естественно, помогу. Завтра будем отмечать мой день рождения.
— У тебя же день рождения в январе.
— Для карьеры сына я готова на все. Теперь у меня день рождения в мае. Справим по высшему разряду. Кстати, не знаешь, какое у твоего Баварина любимое блюдо?
— Курица, — сказал я, — жареная.
— Зажарю ему четыре курицы, — тут же решила мать. — Пускай обожрется.
— И ты сама все будешь готовить?
— Ой, нет, — замахала она руками. — На такой подвиг я не способна. Попрошу соседку, Анну Федоровну. Думаю, она не подкачает…
И Анна Федоровна не подкачала. Стол, накрытый в гостиной, буквально ломился от всевозможных блюд. Мать, кстати говоря, тоже не подкачала. Она накрасилась и надела блестящее платье с глубоким вырезом на спине. Увидев мать, Баварин напрочь забыл о цели своего визита. То есть о моем сценарии.
— Вы прекрасны, прекрасны, — с ходу начал приставать он к матери. — Кто занимался вашим туалетом?
— Свой туалет я мою сама, — сострила мать. — Прошу к столу.
И она открыла дверь, ведущую в гостиную. Баварин так и ахнул.
— Неужели все это роскошество в мою честь?
— Отчасти и в вашу. Но, в основном, в мою.
— У мамы сегодня день рождения, — скромно, как и подобает примерному сыну, пояснил я.
— Что ж ты мне, Саня, сразу-то не сказал?! — Баварин склонился к материнской ручке. — Поздравляю, поздравляю… И сколько же вам стукнуло, если не секрет?
— …надцать! — рассмеялась мать.
Они прошли в гостиную, с увлечением разговаривая. Глядя на них со стороны, я отметил, что мать с Бавариным очень даже неплохо смотрятся рядом. Оба такие моложавые. Платье матери красиво обрисовывало ее фигуру. Лифчиком она себя не стеснила. Баварин тоже был как огурчик. В светлой спортивной рубашке и пиджаке в «елочку».
Мы сели за стол. Я положил в хрустальные бокалы кубики льда и залил их шампанским.
— За самую красивую женщину в мире! — провозгласил тост Баварин.
— За наше знакомство, — добавила мать.
— Ура! — выкрикнул я.
И мы все трое, чокнувшись, выпили.
А затем принялись за салат оливье, мясной рулет с черносливом, заливную рыбу и другие разные вкусности, которые наготовила старательная Анна Федоровна. Баварин, конечно же, налегал на жареную курятину.
— Вот вы, наверное, думаете, что я сейчас с вами сижу, — громко говорил он, выворачивая бедной курице ногу. — Ничего подобного, дорогие мои! В метафизическом плане меня здесь нет.
— А где же вы? — стреляла в него мать накрашенными глазами.
— В метафизическом плане я крест на Голгофу тащу! — отвечал Баварин, впиваясь крепкими зубами в куриное мясо.
Я тем временем ел горячие лепешки с хрустящей корочкой, щедро намазывая их медом. Мать попивала свой любимый ликер «Стингер».
В общем, все шло как по маслу.
— Вы знаете, Светлана, — наклонялся Баварин к матери, почти касаясь губами ее волос, — я так несчастен.
— Но почему, Евгений? А ваша слава, богатство?
— При чем тут богатство? Деньги счастья не приносят. Удовлетворение — да. Но счастье… — Губы режиссера настойчиво тянулись к материной шее.
Мать отстранялась. Но только так, слегка.
— Не надо, Евгений. Давайте лучше выпьем.
— Давайте, — с радостью соглашался Баварин.
Они выпили.
Мать достала из пачки сигарету. Баварин был тут как тут с зажигалкой.
— Разрешите за вами поухаживать?
— Разрешаю.
Потом Баварин, видимо вспомнив, что он в гостях у художницы, с показным интересом рассматривал висящие на стенах полотна.
— Как вам удается писать такие чудесные картины? — поминутно восклицал он.
— Как удается? — Мать меланхолично водила кончиками пальцев по щеке. — Для этого надо, чтобы в душе звучала чистая и светлая мелодия. Тогда рука сама собой скользит вслед за кистью. Когда я пишу картину, я всегда пытаюсь вернуться к ощущениям детства. Наверное, причина в том, что я еще недостаточно взрослая, хотя уже далеко и не ребенок…
— А я, когда снимаю фильм, — не отставал от матери Баварин, — стараюсь проецировать на экран свою нервную систему. Моя цель — показать белое на белом…
И так далее, и тому подобное.
Короче говоря, на исходе второго часа нашего застолья, мать твердо решила: