Журавлев воспрянул духом, засуетился, протянул мне видеокамеру, в двух словах объяснив, как с ней обращаться.
— Дорогие телезрители! — бодро заговорил он в объектив. — Сегодня у нас в гостях известный кинорежиссер Евгений Петрович Баварин. Сейчас в Каннах в конкурсном показе участвует его последний фильм «Корабль, идущий в Эльдорадо». Как вы думаете, Евгений Петрович, — обратился Журавлев непосредственно к Баварину, — ваша лента получит главный приз Каннского кинофестиваля «Золотую пальмовую ветвь»?
— Без всякого сомнения, — отрезал Баварин.
— Да, но фильм кончается очень трагически. Герои погибают. А ведь западному зрителю не нравятся такие концовки.
— Верно. Поэтому я для них другую концовку сделал. В русском варианте герои погибают. А в западном — венчаются.
— А почему вы сами не поехали в Канны?
— Какая разница, куда ехать, — поморщился Баварин. — В Канны или сюда. Ведь так? — посмотрел он на меня.
— Может быть, и так, — дипломатично ответил я, — но не для всех.
— Ой, да брось ты! Везде одно и то же.
— И все-таки вы, Евгений Петрович, предпочли приехать на свою родину, — слащаво произнес Журавлев, — а не на Каннский фестиваль…
— Да уж лучше здесь сидеть, чем общаться в Каннах с этими хорьками.
— Похоже, вы не очень жалуете других режиссеров, — кисло заметил Журавлев.
— Актеров я тоже не люблю, — безапелляционно заявил Баварин. — У меня к ним такое же отношение, как к тараканам. Бегают, суетятся…
— А что вы любите? — спросил я.
— Курицу, — ответил Баварин, — жареную.
На лице Журавлева ясно читалось: вот скотина. Но он как ни в чем не бывало продолжал задавать вопросы. А что ему еще оставалось делать?
— Евгений Петрович, может, вы теперь расскажете о своей личной жизни?
— Сейчас расскажу. — Баварин сделай порядочный глоток, теперь уже прямо из бутылки. — В моей личной жизни есть нечто роковое. Вот как у Пушкина с Дантесом. Вы обратили внимание, что у того и у другого в фамилии по шесть букв?
— Конечно, обратили, — не моргнув глазом, соврал Журавлев.
— Вот так же и у меня. Три раза я был женат. И все три жены мне изменили. Причем последняя, Инна, изменила с негром. С негром! — выставил он вверх указательный палец. — Звали этого черного кобеля Джим. — Баварин еще отхлебнул из бутылки. — Тех жен я простил. Ибо кто сам не без греха… А Инну — нет! Потому что не понимаю! Не по-ни-ма-ю! Что ж она делает?! — перешел Баварин на крик. — А ребенок родится?! Черномазый. Ему же потом в школу идти!
«Да, — подумал я, — интересную передачку увидят зрители. Если, конечно, увидят».
— Ну и тип, — сказал Журавлев, когда мы вышли на улицу. — Он меня просто морально изнасиловал.
— Что ты собираешься делать со всей этой белибердой?
— Ерунда, старичок. — Журавлев убрал видеокамеру в сумку. — Это ж провинция. Заретушируем, вырежем, переозвучим… Главное, герой есть, — добавил он, имея в виду Баварина.
— Ладно, — стал я прощаться, — звякни, когда передача в эфир пойдет.
— Обязательно, да и ты позванивай. — Он протянул мне визитку.
Я обратил внимание на обручальное кольцо.
— Давно женат?
— Три года, как окольцован. И знаешь кем?
— Кем?
— Иркой Соловьевой. Помнишь, ты за ней в школе ухлестывал?
Еще бы мне было не помнить.
10
Итак, я решил отомстить Ирине.
Но, придя на следующий день в школу, я опять почувствовал себя слабым и беззащитным. Все те смелые слова, которые я говорил себе ночью, при свете дня растаяли, словно туман. Больше того — они показались мне просто бредом. В самом деле, ну как я могу подойти к Ирине и пригласить ее на свидание? Она же вечно окружена подружками… И если даже представить такой фантастический вариант, что Ира останется одна, то как мне — мне! — подойти к ней и заговорить?
Нет, это было совершенно невозможно.
И в то же самое время невозможно было не подойти. Где-то в тайных уголках подсознания сидело мое истинное «я» — смелое и решительное. Каждый день оно неустанно твердило: «Ты должен подойти к ней! Это твой последний шанс стать настоящим мужчиной!»
Короче говоря, жизнь превратилась в сплошную нравственную муку. Подойти нельзя. Не подойти — тоже нельзя. Ни о чем другом я уже больше и думать не мог.
И вот однажды, на большой перемене, Ирина не вышла вместе со всеми в коридор, а осталась в классе. Она что-то быстро писала в тетрадь.
А вокруг никого не было.
На ватных, подгибающихся от страха ногах я подошел к Ирине.
— Ира! — Во рту мгновенно пересохло. — Можно с тобой поговорить?
Она подняла голову и посмотрела на, меня, как на идиота.
— Ну, говори.
— Можно я тебя сегодня провожу домой?
— Ты что, Руднев, больной? — спросила она недоброжелательно.
— Пожалуйста, Ира, — выдавил я из себя.
Ее глаза недобро блеснули.
— Хорошо, — усмехнулась она, — но при одном условии: ты перепрыгнешь через «океан». Тогда я не только позволю себя проводить, но еще и схожу с тобой в кино.
«Океаном» называлась большая лужа за школой, которая не высыхала круглый год. Это уже была даже не лужа, а маленький пруд с илистым дном.
Когда закончился последний урок, я пошел к «океану». Стоял весенний солнечный день. Ирина с подружками смотрели на меня из открытого окна класса.
— Давай, Руднев, — крикнула она, — продемонстрируй нам свои способности!
Подружки, естественно, засмеялись.
Я положил сумку на землю, прикинул на глаз, где самое узкое расстояние, разбежался как следует и… плюхнулся прямо лицом в грязь. Ирина решила зло подшутить. Кто-то по ее приказу натянул поперек лужи тонкую леску, о которую я и споткнулся.
Весь в грязи, я поднялся на ноги. Мне казалось, что вся школа, высунувшись из окон, хохочет надо мной. Противная склизкая жижа стекала по лицу.
Ну нет, так просто я не сдамся!
Стиснув зубы, я снова разбежался и перепрыгнул эту проклятую лужу.
Хохот мгновенно прекратился. Я поднял с земли сумку и, не оборачиваясь, поплелся домой.
Дома я, наверное, часа два простоял под горячим душем, смывая с себя грязь и обиду. А на следующий день опять подошел к Ирине.
— Я выполнил твое условие.
— И что? — спросила она напряженно.
— А то, что ты идешь со мной в кино.
И вечером мы пошли в кино. На последний сеанс.
Показывали веселую французскую комедию. Ирина смеялась вместе с остальным залом, а я сидел рядом и мучительно решал сложную задачу: брать мне ее за руку или не брать?.. Так я прорешал эту задачу до конца фильма.
А когда мы вышли из кинотеатра, нам преградили дорогу мои старые враги: Скальпель, Паля и Роня.
— Ах, какая неожиданная встреча. — Скальпель развел руки, словно для объятий.
Сердце мое упало. Я понял: сейчас меня будут бить. И даже по привычке приготовился к этому.
Но тут же опомнился.
— Отвали, Скальпель, — сказал я как можно тверже.
— Чего, чего? — приставил он ладонь к уху. — Повтори еще раз, а то я плохо слышу.
Я повторил.
— Ладно, мальчики, — беспечно прощебетала Ирина, — вы тут сами разбирайтесь. А мне пора домой.
И она ушла, дробно постукивая каблучками.
Паля грубо толкнул меня в спину.
— Иди вперед, жених. Разговор имеется.
Мы зашли в глухой дворик за кинотеатром. Здесь не было ни души.
— Ну ты, козел! — угрожающе произнес Скальпель. — Еще раз к Ирке приклеишься, будешь до конца жизни на лекарства работать. Врубаешься?
— Не врубаюсь, — ответил я.
— Сейчас врубишься. — Он нацелил кулак мне в челюсть.
Я не стал ждать и сам ударил Скальпеля в глаз. Такого сюрприза от меня, конечно, никто из этой троицы не ожидал. Паля и Роня так и замерли с открытыми ртами. А я за первым сюрпризом выдал им второй. Вместо того чтобы бежать подальше, залепил по морде и Роне. Тут только они опомнились… Драться я не умел, но меня охватила слепая ярость. Я что есть силы молотил их руками, ногами, кусал, царапал и щипал… Я вошел в раж и не сразу сообразил, что же произошло. А когда сообразил, то от восторга у меня перехватило дыхание. Они побежали!
Побежали!!!
И этих трусов я боялся?.. С души словно камень тяжелый свалился. Больше я их уже не боялся! Больше я уже никого не боялся!
На другой день я вновь подошел к Ирине.
— О-о, какой красивый фингальчик, — сказала она, разглядывая мое лицо.
— У твоих приятелей фингальчики покрасивее, — ответил я.
И тут, будто специально, в коридоре появились Паля, Роня и Скальпель. Я получил прямо-таки эстетическое наслаждение, глядя на их рожи. У Скальпеля заплыл левый глаз, Паля хромал, а у Рони не было двух передних зубов.
Ирина с изумлением смотрела на своих наемников.
— Ирочка, — громко, чтобы слышали эти типы, произнес я, — ты не хочешь сегодня сходить в театр? На «Ромео и Джульетту».
Ирина ошеломленно глянула на меня и… кивнула.
11
Я, конечно, понимал, что это не окончательная победа. И что эти гады попытаются отыграться. Но ободренный первым успехом, я решил не сдаваться. С какой стати?! Как я уже говорил, мой третий отчим был следователем и поэтому имел право носить огнестрельное оружие. Его пистолет обычно лежал в нижнем ящике письменного стола. Вот я и задумал припугнуть своих врагов парочкой выстрелов в воздух; надеялся, что это надолго отобьет у них охоту со мной связываться.
Я достал из ящика тяжелый пистолет. Вытащил из рукоятки обойму. Патронов был полный комплект. Я загнал обойму обратно; она с мягким щелчком встала на свое место.
Когда я вечером вышел из дома, сердце колотилось так, словно я шел не спектакль смотреть, а грабить банк.
Мы встретились с Ириной в фойе театра. Она была в темно-зеленом платье без рукавов. Это платье очень подходило к ее глазам, делая их почти изумрудными. На правом запястье у Ирины блестел элегантный золотой браслет. Красивые черные туфли-лодочки на высоком каблуке еще больше подчеркивали стройность ее длинных ног. В общем, передо мной стояла настоящая красавица, только что сошедшая с обложки журнала мод.