Что касается меня, то я дрыгаю ногами в такт музыке из динамиков Софи и изучаю свой таинственный портрет. Я прокрадываюсь мимо открытой двери Бенджи в поисках произведений искусства, ио замечаю только Димсума со стеклянными глазами, сидящего на подушке. У меня появляется фантазия: как только выясню, кто художник, обовью руками его шею и нарушу правило «Не целоваться с мальчиками». Может, милашку Бенджи с его детским личиком я и поцелую. Но хватит ли у меня смелости броситься на шею Сэму? Или Дэвиду, несмотря на его козлиную бородку?
На моем столе копятся записки с требованием позвонить домой, но с тех пор, как аккаунт Перл в WeChat взломали, я переписываюсь с ней только по электронной почте: сестричка совсем одна, все ее друзья разъехались на лето, она бьется над моцартовской сонатой до мажор, старательно разбирает ноты, несмотря на дислексию. Мама и папа хотят, чтобы я им позвонила. У Меган все хорошо, но с ней трудно связаться: она в круизе с родителями и Дэном, и хотя я с самого начала стараюсь держать ее в курсе, слишком много всего происходит. «Все расскажу, когда вернусь», — пишу я подруге по электронной почте.
Вечером, после ужина, я закидываю на плечо сиреневую сумку и пуанты и спешу в балетную студию Сыту.
— Каньчжэ во, нюйхай[56]. — Мадам сдержанно и плавно показывает каждую комбинацию. — Па де бурре, пируэт…
Я старательно повторяю скользящие движения ее ног, безупречные взмахи руками. Она говорит по-китайски, потом повторяет для меня по-английски, и я начинаю усваивать различные хореографические термины.
— Ступню нужно вывернуть еще сильнее, но руки прекрасные, Лили. Согни локоть вот так. Очень грациозно, Пэй.
Мадам Сыту — поборница идеальной техники, но находит ободряющие слова для каждой ученицы. На втором занятии она крепко стискивает мои бицепсы:
— Уделяй больше внимания рукам. Разведи их вот так и ощути, как это отразилось на равновесии. Почувствуй энергетические линии от одного бока до другого и от макушки до пяток. — Преподавательница приподнимает мой подбородок повыше. — Когда любишь танцевать, это заметно, моя новая пташка. Покажи это всем.
Она видит меня. Ее похвала словно погружает меня в теплую ванну с медом. Я едва лепечу «сесе» в знак благодарности. Я всегда любила балет меньше, чем модерн и джазовый танец, но мадам Сыту все изменила. Если я получу сальную партию Одетты, то буду работать с ней индивидуально. И я удваиваю усилия: подтягиваю пируэты, совершенствую прыжки — а потом как на крыльях лечу обратно в «Цзяньтань».
Я всю жизнь плохо сплю и за две недели в «Корабле любви» так и не приспособилась к смене часовых поясов. К тому же сегодня вечером песня у меня в голове требует своего. Ноги жаждут пуститься в пляс, а тело — последовать их примеру. Я слезаю с кровати и переодеваюсь в майку и шорты. На соседней кровати Софи светлым крючком закинула руку за голову. Ее чернильно-черные волосы рассыпаются по подушке. В лунном свете лицо моей подруги становится нежным, как у ребенка, она что-то бормочет и перекатывается на другую подушку, а я накрываю ее голое плечо простыней.
Наша строптивая дверь ни в какую не под дается, но наконец я с грохотом распахиваю ее. Замираю в ожидании, когда эхо смолкнет, считаю до двадцати, но в темноте все тихо. Лунный свет исполосовал напольную плитку в коридоре, я чувствую ее прохладу своими босыми ногами. По пути я играю в веселую игру, перепрыгивая через одну полосу, беззвучно приземляясь и плавно огибая следующую. Вальсируя, перемещаюсь в гостиную, где на столе валяются пустые бутылки и до сих пор витают запахи пива и супа из красной фасоли с рисовыми клецками, томящегося в запрещенной долговарке. Было так весело допоздна тусоваться каждый вечер, но теперь я наслаждаюсь одиночеством и музыкой, звучащей только у меня в голове.
Двустворчатая дверь на балкон слегка приоткрыта. Я выхожу под свет гигантского месяца в туманном ореоле, затмевающем соседние звезды. Влажный ночной воздух окутывает меня, точно одеялом, когда я поднимаю руку и колено и исполняю пируэт, приземляясь перед каменными перилами.
— Привет!
Я резко оборачиваюсь. Слева от меня шевелится громадная тень Рика. Лунный свет сияет на его всклокоченных волосах, окрашивающих серебристые блики в черный цвет. Он сидит на скамейке в трикотажной майке без рукавов, обхватив мускулистыми руками колени. Прямо у него за спиной на кирпичной стене сверкает глиняный водосток.
— Рик! Я…
Я осекаюсь. Танцевала — это и так очевидно. В янтарных глазах Рика, как всегда непроницаемых, мерцают два крошечных месяца. Трудно сказать, кто больше раздосадован встречей — он или я.
— Я стираю твою рубашку, — ляпаю я. — То есть уже выстирала. Дважды. Собираюсь простирнуть еще разок. Она чистая, честное слово. Я имею в виду, затхлой не будет.
Вот дьявол! Я умолкаю.
— Надеюсь.
— Мне очень неловко, что я оказалась перед тобой в таком виде.
— Ты не похожа на девушку, которую каждый раз приходится тащить на себе домой.
— О, я не такая.
Он подвигается на скамейке.
— Хочешь сесть? Сегодня прекрасная луна.
Сидеть с Риком под этой великолепной луной — пустая трата времени. Я должна была оказаться здесь с Марком или Сэмом. Да с кем угодно, только не с чудо-мальчиком. Но неожиданно для себя я сажусь.
— Я, кажется, никогда не видела такую огромную. — Месяц окружен темной полоской неба, усыпанной звездами, а дальше огни Тайбэя пригашают небесные светила вплоть до самого горизонта.
— Мне нравится смотреть на звезды, — произносит Рик. — Это дает перспективу, показывает, насколько мы малы в сравнении со Вселенной.
Какое неожиданное смирение! Впрочем, я его понимаю.
— Звезды непреходящи, — говорю я. — Они такие древние по сравнению с нашей короткой жизнью.
— Ты знаешь, что существует черная дыра, которая издает си бемоль на пятьдесят октав ниже ноты до первой октавы?
— Это самый странный из любопытных фактов, которые мне доводилось слышать.
— Но ведь круто, правда? — сверкая зубами, улыбается Рик.
— Правда, — признаюсь я. — Увлекаешься астрономией?
— В детстве я прочел все асборновские[57] книги о звездах и планетах.
— Ой, я тоже. — Ничего удивительного, однако мне бы и в голову не пришло, что этот парень из Нью-Джерси тоже читал мои любимые книжки. — Почему ты так поздно не спишь?
Не мог уснуть. — Пауза. — Думаю о Дженне.
Значит, скучает по ней. И романтическая луна очень кстати. Софи утверждает, что Рик каждый день звонит и шлет открытки Дженне. Он хороший парень, раз отвез домой едва знакомую пьяную девицу. Вероятно, я его недооценила.
— Привыкла поздно ложиться? — спрашивает чудо-мальчик. — Ты пропустила офигительный завтрак.
Он это заметил?
— Э… Нуда. Я проспала.
— А почему сейчас не спишь?
— Это прозвучит странно.
Рик пожимает плечами:
— Я сам странный.
— Серьезно, — улыбаюсь я. — Иногда привязывается песня, в воображении возникает танец. И мне непременно нужно его исполнить. Вот откуда тот пируэт. — Я киваю в сторону перил.
— Это очень странно.
— Ну спасибо.
— Странно, но круто. Давно ты танцуешь?
— Всю жизнь. Мне было четыре года, когда родители отдали меня в балет.
— Обычное дело. Значит, ты балерина?
— Нет. Я занималась балетом в детстве. Мне это нравилось — и до сих пор нравится. Но не меньше я люблю чирлидинг. И другие направления — джаз, модерн, их сочетание. Знаю, это несерьезно, но я… Я просто обожаю танцевать.
— Хорошо тебя понимаю. Я могу выбрать почти любой вид спорта и в общем преуспеть, но футбол — моя любовь. Стратегия. Командный дух. А тебе что нравится в танцах?
Забавно, насколько легко разговаривать с Риком в полумраке, когда не нужно пялиться на его идеальное лицо.
— Общая энергия. Все двигаются самостоятельно, но при этом скоординированно.
— Как в футболе.
— Разве?
— В каждой игре важна стратегия. И вся команда должна быть заодно.
— Давно играешь?
— Со старшей школы. Это один из тех видов спорта, в которые можно прийти довольно поздно и все равно добиться приличного результата. По крайней мере, достаточного для Йеля. Я не какой, как Марк. Он мог бы стать профессиональным бегуном, если бы не настроился на журналистику.
— Марк такой смешной, — говорю я. — Все эти его рассуждения о разгневанных азиатских мужчинах. И о борьбе со стереотипами.
Рик с минуту молчит.
— Марк — приколист. Мы с ним теперь бегаем на пару.
Да, я видела, как они вместе бегали вдоль реки.
Я набираю в легкие воздуха и наконец решаюсь:
— После похода в «Поцелуй» я нашла в кармане рисунок. Мой портрет. Просто потрясающий.
— Да? — Янтарные глаза Рика непроницаемы. — И кто автор?
— Не знаю.
— Покажи мне его завтра, и я разузнаю, если хочешь.
— Спасибо. Может, это Бенджи? — Боже, как самонадеянно! — Софи говорит, он поступил в Род-Айлендскую школу дизайна… Прошу тебя, ничего ему не говори.
— Я ненавязчиво поинтересуюсь, — отвечает Рик.
В коридоре скрипнула дверь. К нам приближаются чьи-то осторожные шаги, и я вскакиваю:
— Черт, кто-то идет.
Страшно представить, как нас накажут, если застукают: девушка в откровенной маечке наедине с парнем, через несколько часов после отбоя!
Я бросаюсь к глиняному водостоку, спотыкаясь о вытянутые ноги Рика. Эта труба тянется с крыши, находящейся двумя этажами выше, до самой земли. Я перегибаюсь через перила и хватаюсь за нее: твердый, шершавый водосток толщиной с ладонь оказывается гораздо прочнее, чем тонкая жестяная труба за окном моей спальни в родном доме. До внутреннего двора и бетонного крыльца перед главным входом — расстояние в три этажа, но на полпути вниз водосток пересекает узкий выступ на стене.
— Ты же не полезешь? — шепчет Рик, не веря своим глазам, но я уже взобралась на перила и обхватила трубу, словно пожарный перед спуском. Используя кирпичную стену как опору для ног, я спускаюсь по трубе до выступа. В нескольких дюймах от моего носа на кирпичи шлепается птичий помет. Я делаю шаг вбок на узкий карниз, балансируя на носках, и тут рядом со мной оказывается Рик. Я теряю равновесие, но он хватает меня за плечи и прижимает к себе, крепко ухватившись за трубу. Он теплый, от него пахнет травой и зубной пастой. Мое сердце колотится так громко, что вот-вот выдаст нас обоих.