Раздается скрип половиц.
— Привет, Эвер.
Ксавье. На нем его любимая черная рубашка с тускло поблескивающими серебряными нитями. Нос его приобрел пурпурный оттенок, вполне соответствующий загадочному крутому парню, которого он из себя корчит, а не тому реальному человеку, на которого Ксавье позволил мне мельком взглянуть. Под мышкой у него длинный прямоугольный футляр вроде тех, в каких хранят свернутые в рулон ватманы, — из двух половинок, открывающихся, как тюбик губной помады.
И опять мелькает воспоминание о вчерашнем поцелуе и нежных, сладких губах Ксавье, пожирающих меня.
Я встаю с дивана, до боли сплетая пальцы.
— Ты вернулся.
— И схлопотал двадцать штрафных баллов, детка.
С этой своей сардонической улыбкой Ксавье протягивает мне ладонь, чтобы я дружески ударила по ней.
Я отступаю назад и выпаливаю:
— Мне сказали, что Рик уехал в Гонконг.
Ксавье опускает ладонь.
— Чтобы встретиться с Дженной.
— С Дженной?
Выходит, она справилась со своей аэрофобией? Откуда это ощущение предательства? Весь наш спектакль был задуман ради нее. Рик никогда не подразумевал иное, но я почему-то чувствую себя отвергнутой. Ксавье следит за мной со странной нежностью во взгляде. С состраданием. Словно читает мои мысли. Мне вспоминается его рисунок, на котором я наблюдаю, как Рик сражается на посохах бо. Ксавье видит меня насквозь, а прошлой ночью… прошлой ночью он заставил меня чувствовать себя такой желанной.
— Что в футляре? — интересуюсь я.
Ксавье кладет руку на верхушку футляра. Затем снова убирает.
— Ничего.
Что-то в его тоне придает мне нахальства. А может, храбрость в меня вселил вчерашний поцелуй. Или сознание того, что это моя последняя ночь в Тайбэе.
— Дай взглянуть!
Теперь его очередь отступать.
— Нет.
Я вцепляюсь в верхнюю половинку футляра, Ксавье с испуганным вскриком тянет ее на себя, и она отлетает в сторону, сопровождаемая ворохом свернутых в трубку листов. Ксавье с отчаянным выражением на лице пытается их собрать, но листов слишком много: на пол падает с полдюжины портретов Эвер. Это не торопливые наброски вроде тех, что Ксавье дарил мне раньше, а полноцветные, проработанные рисунки, сотканные из тени и света, из времени и одержимости.
Я танцую в клубе «Любовь».
Смотрю на пруд с кувшинками, и мои волосы развеваются на ветру.
Морщу нос над китайским целебным корешком.
Сижу у камина с бутылкой вина у ног.
Мои глаза на весь лист.
Мои губы.
Меня всю трясет, когда я опускаюсь на колени перед этими прекрасными рисунками, как перед лилово-красно-зелеными осколками сердца Ксавье. Я осторожно собираю листы, сворачиваю в гибкий рулон, кладу обратно в футляр, поднимаюсь и отдаю ему.
— Прости, — шепчу я.
Он берет меня за руку и переплетает свои пальцы с моими.
— Эвер!
В его низком голосе слышится нежность. Робкое приглашение. А ведь это моя последняя ночь перед тем, как я снова надену смирительную рубашку реальной жизни.
Ксавье обвивает меня руками, прижимает мою голову к своей теплой груди, его ласковые пальцы массируют мне шею. Моя спина слегка выгибается от наслаждения, затем я отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза, и колени у меня дрожат от желания. Моя последняя ночь. Но если я сделаю следующий шаг, кто знает, к чему это приведет. Кто знает, каково это — переступить не только через родителей с их правилами… Но и через саму себя. Я кладу руку на затылок Ксавье и притягиваю к себе его голову.
Глава 25
Когда я просыпаюсь, солнце уже заглядывает в двустворчатое окно. Я лежу на боку обнаженная, в пуховом облаке, на хлопковых простынях под голубым одеялом, и ощущаю на талии тяжесть руки Ксавье. Его обнаженное тело прижато к моей спине от плеч до бедер. Его дыхание согревает мне затылок.
Минувшая ночь вспоминается точно сон: Ксавье кладет руку мне на спину и, подталкивая, ведет в эту комнату, наши губы соприкасаются, щелкает дверной замок, обеспечивая нам уединение; затем его губы проходятся по моим векам, щекам, впадине на шее, а руки ощупывают мои пальцы, лежащие на его плечах.
Мое тело ноет в таких местах, о существовании которых я и не подозревала.
Что я наделала?
Я начинаю шевелиться, и рука Ксавье сползает мне на бедро. Тяжелая, нежная, властная. До меня доносится тонкий аромат — запах одеколона и пота, запах мужчины. Тело Ксавье оставило отпечатки на всем моем теле — но что это значит? Я никогда не была объектом столь ненасытного желания. Даже не представляла себе, как неодолим его зов. Секс — вовсе не тягостная обязанность ради продолжения рода, как вечно намекала мама. Это слияние двух человеческих существ, которые идеально подходят друг другу. Может быть, во мне говорила танцовщица, но я инстинктивно понимала, как нужно двигаться…
Но ведь я хотела дождаться любви.
Напротив меня — незастеленная кровать Рика. С пятницы ничего не изменилось, разве что на смятых простынях валяется одежда, которую он надевал в выходные. Вещи Рика по-прежнему здесь: пакетики со снеками, мыло, мешочек с гостинцами. На столе возле стопки открыток — сложенный мешок из-под риса.
Ксавье притягивает меня к себе.
— Ты такая милая, Эвер, — бормочет он в полудреме.
Как странно: он сказал единственную вещь, которая способна вызвать у меня желание уйти.
Высвободившись из объятий Ксавье, я ищу лифчик и трусики. Мне не хочется жалеть о том, что мы сделали, но я не тот человек, который может как ни в чем не бывало отмахнуться от случившегося. Мой взгляд падает на красное пятно на свисающем краешке простыни, похожее на каплю каллиграфической туши.
Кровь. Моя кровь.
С трудом удержавшись от вскрика, я выскальзываю за дверь. Единственный положительный момент в сегодняшнем отъезде домой — это то, что мне больше никогда не придется встречаться с Ксавье.
Я боюсь возвращаться в свою комнату, к Софи, и потому спускаюсь вниз. Коридор пуст, и хотя я проходила тут десятки раз, сейчас, бродя по нему, чувствую себя потерянной и неприкаянной. Каким-то образом я оказываюсь в столовой. Линия раздачи уже заставлена утренними блюдами: здесь и баоцзы — паровые пирожки со свининой, и овсянка с пятью начинками на выбор, и омлет с луком-шалот, и яичница, и груды китайских сосисок, и соленые яйца[84] — папино любимое блюдо, которое он готовит сам, выдерживая сырые яйца в старой банке из-под соленых огурцов с теплой подсоленной водой.
Рик был прав: я пропускала офигительный завтрак. Итак, это моя последняя трапеза. Обязательно надо поесть, но у меня нет аппетита. Я кладу на поднос пирожок со свининой, и тут появляется Драконша в шуршащей зеленой юбке.
— Аймэй, в мой кабинет, пожалуйста. Твои родители на проводе.
Опять по-английски. Как официально! Я вынуждена последовать за ней.
В кабинете Мэйхуа разбирает бумаги, из ее айпода звучит песня. Вожатая выключает его, робко заглядывает мне в лицо, и я краснею.
— Моя любимая, — говорит она, непонятно зачем оправдываясь: у нее прекрасный музыкальный вкус.
Драконша отсылает Мэйхуа в наш класс на замену, после чего передает мне телефонную трубку. От запаха китайской мази слезятся глаза, кондиционер дует прямо в лицо.
— Алло!
Я вцепляюсь в край письменного стола, готовясь выслушать номер рейса, инструкцию, как провести время в самолете и действовать после посадки, а также язвительные упреки, на которые способна только мама. Мои губы зудят от поцелуев Ксавье, в глубине души я опасаюсь, что их может увидеть Драконша или мама догадается обо всем по моему голосу.
— Эвер, мы не можем отправить тебя домой, — раздается в трубке надтреснутый ледяной мамин голос. — Менять дату вылета слишком дорого.
— Погоди, что?
Я натыкаюсь на непроницаемый взгляд Драконши.
— Ты останешься, пока мы не найдем билет подешевле. Но одна из лагеря больше никуда не ходи. Все специальные мероприятия отменяются. Гао Лаоши сказала, что ты не делаешь домашнюю работу. Что набрала больше штрафных баллов, чем остальные. Сбегаешь по ночам из лагеря. Снимаешься голышом! Господи боже, что дальше?
Я сжимаю руку, лежащую на коленях, в кулак. Сбылись все худшие мамины опасения насчет меня. Почему — я не знаю, но прошлой ночью я нуждалась в Ксавье и, может быть, использовала его.
— Спи по девять часов. По ночам вожатые будут тебя сторожить.
— И никакой поездки на фабрику тапиоки! — вклинивается Драконша. — Никаких запусков фонариков, гонок на драконьих лодках, шоу талантов…
Я резко вскидываю голову:
— Я вообще не участвую в шоу талантов!
— Только учебные экскурсии, — заключает мама.
— Ты не имеешь права меня контролировать. — У меня саднит в горле, словно я проглотила лезвие бритвы. Чтобы не хрипеть, приходится говорить низким голосом. — Мне восемнадцать лет.
Но тут, как в прошлый раз, разговор обрывается.
Глава 26
Я пытаюсь дозвониться из вестибюля до Меган, но она не берет трубку. Наверное, уехала с Дэном или все еще путешествует с родителями. Остаток дня я прячусь в холле пятого этажа, прогуливая занятия и избегая Ксавье. Но до конца смены остается еще четыре недели, а до поездки на юг — две. Рано или поздно мне придется встретиться с ним лицом к лицу.
В конце концов голод выгоняет меня в столовую на обед, где я отыскиваю в дальнем углу Дебру и Лору и прячусь среди них. Сидящая напротив Минди вскакивает, презрительно отбрасывая назад черные волосы.
— Потаскуха! — шипит она, уходит за соседний столик и начинает шушукаться с девочками со второго этажа. Все они бросают на меня уничтожающие взгляды. Мои глаза щиплет от слез, но тут Лора пожимает мне руку:
— Ты такая смелая. Не смолчала перед парнями.
— Софи поступила по-свински. — Дебра накладывает мне на тарелку мапо тофу[85]