. Она знает, что это мое любимое блюдо, и я жадно набрасываюсь на него, радуясь, что хоть кто-то обо мне заботится.
— Мы тебя ненавидим, ясно? — смеется Лора. — Я имею в виду — если бы у меня было такое тело, я бы сама раздавала всем свои фото. — Она протягивает мне пакет, завернутый в салфетку. — Мы собрали шесть штук. Сколько еще осталось?
Они на моей стороне. Я с трудом проглатываю острый тофу, которым набит мой рот.
— Я не в курсе, — лепечу я. — Надо выяснить. Фотограф знает, но мне запрещено покидать лагерь. И позвонить я не смогу — не настолько хорошо говорю по-китайски.
— Мы позвоним за тебя, — обещает Дебра. — И разыщем все снимки.
— Спасибо, — отвечаю я. Но если не рыться в каждом кармане, блокноте и ящике в «Цзяньтане», получить все фотографии назад можно, если только их отдадут добровольно.
После ужина я направляюсь к себе комнату, надеясь избежать встречи с Софи и лечь спать пораньше. В холле на синем шелковом диване развалилась Мэйхуа, положив голову на полосатую красно-желто-зе-леную подушку, сшитую ее бабушкой — тайваньской аборигенкой. Она смотрит на меня поверх книжки, встречает мой взгляд и краснеет, а затем снова заслоняет лицо романом. Ну, вот и нянька. Которая, я уверена, никогда не делала глупостей… в общем, всего того, чем я занималась в течение последних недель. Не говоря ни слова, я прохожу мимо.
— Аймэй! Во нэн тигун банчжу ма?[86] — произносит она робким, отнюдь не осуждающим тоном.
Я замираю, стоя к ней спиной.
— Меня зовут Эвер.
— Эвер? А меня Мона.
Я оглядываюсь на вожатую. Она садится и откладывает книгу. Выдергивает из уха наушник, и до меня доносится песня.
— Это твое тайваньское имя?
Мэйхуа кивает:
— Вечно забываю, что ты не понимаешь по-китайски.
— Какое из своих имен ты предпочитаешь?
— Мне нравятся оба.
— Это тот ответ, которого от тебя ждут? — Мои слова звучат воинственнее, чем хотелось бы.
— Нет, мне действительно нравятся оба. Я аборигенка, но при этом и тайванка.
Мэйхуа похожа на меня. На Тайване она принадлежит к меньшинству, как и я в Штатах. Каким-то образом в этой девушке уживаются разные национальности: она надевает тайваньскую одежду, притащила в лагерь бабушкину подушку и пытается пристрастить людей к своей любимой музыке, при этом носит китайское имя и читает английскую книжку.
Я прикасаюсь к айподу:
— Что за песня?
Мне кажется странным, что наш с ней самый длинный разговор происходит на английском.
— «Ланьхуацао». — Мэйхуа выдергивает наушники из айпода: девичий голос исполняет песню, которую вожатая слушала в прошлый раз в кабинете Дракон-ши. Ту, свою любимую. — Это старинный китайский напев. «Луг орхидей».
Мои пальцы приплясывают в такт музыке.
— Мне нравится.
— Правда?
Вожатая как будто удивлена, так же как удивлялась я, когда выяснялось, что всем двенадцати девочкам с моих танцев нравятся поставленные мной номера. Пришлось ли Мэйхуа бороться с той же нерешительностью и страхом, что тебя примут за человека, чуждого доминирующей культуре? Может, я сама излучала снобистскую ауру? Я ловлю себя на том, что мне хочется поддержать вожатую.
— Правда, нравится. Твои песни почему-то засели у меня в голове.
— Мои родители слушали «Луг орхидей», когда я была маленькой.
— Не могу себе представить, что слушаю ту же музыку, что и родители.
Она удивленно приподнимает бровь:
— Почему?
— Просто нам нравятся разные вещи.
— Я так скучаю по родителям! — искренне и без всякого смущения признается Мэйхуа. Я ей завидую.
— Они не в Тайбэе?
— Мы живем на восточном берегу, в маленькой деревушке. В нескольких часах езды отсюда.
— Почему ты пошла на эту работу? Ведь не для того же, чтобы целое лето гоняться за нарушителями дисциплины?
Мэйхуа смеется — смех у нее нежный, убаюкивающий.
— Мне хотелось познакомиться с ребятами из других стран и помочь им узнать мою страну. — Она улыбается и дотрагивается до айпода. «Луг орхидей» закончился. — Если мне удастся увлечь хотя бы одного человека хотя бы одной нашей песней — это будет успех. А кроме того, — в ее голосе появляется задумчивость, — моя семья нуждается в деньгах. У меня две младшие сестренки. У мамы только что родился ребенок.
Я рисую в своем воображении Перл. Мэйхуа — старшая сестра, как и я. Разве я в начале лета не была такой же, как она, — уравновешенной и ответственной? Едва способной даже представить возможную беду, не то что вляпаться в нее?
— Хочешь поговорить? — нерешительно осведомляется вожатая.
Я встречаюсь с ней взглядом. Она закусывает губу, чувствуя ту же неловкость, что и я. Хорошо, что мы пообщались. И чуть больше узнали друг друга. Но какой бы дружелюбной и чуткой ни была Мэйхуа, она все равно остается глазами и ушами Драконши.
— Спасибо, но я в порядке, — говорю я. — Спасибо, что поделилась песней.
С этими словами я ретируюсь.
Шкаф в моей комнате открыт — ни одежды, ни вешалок. Мои мятые вещи навалены грудами, словно Софи намеренно их расшвыряла. От черной шифоновой юбки разит прокисшим пивом. В корзине для стирки все еще лежит грязное белье Софи, но сама она, похоже, съехала. Это означает небольшую передышку.
Я вытираю пол и убираюсь в ночи, пытаясь вернуть в свою вселенную хоть какой-то порядок. Под кроватью лежат мятая сиреневая футболка с V-образным воротом и джинсовые шорты, которые были на мне во время полета. Теперь я бесконечно далека от той девушки, которая впервые появилась на «Корабле любви». Я подхожу к комоду и достаю список правил семейства Ван. Пьянство, расточительность, мальчики, секс. Я растратила всю свою энергию на то, чтобы поступать наперекор родителям, а не на то, чего хочется мне. Я была импульсивна, глупа. И эгоистична.
— Во чжи сюйяо гэнь та шохуа, — доносится из коридора голос Ксавье.
Мэйхуа отвечает по-китайски. Она повышает голос, затем раздается стук в дверь.
— Эвер, это я, — говорит Ксавье.
Я вцепляюсь в шорты, лежащие у меня на коленях. Мое тело до сих пор помнит всё. Я не смогу смотреть Ксавье в лицо. Не сейчас. А может, и никогда.
— Пожалуйста, не отталкивай меня.
Ксавье напуган. Его страх задевает какую-то струну в моем сердце. Но он не должен пострадать. Плейбой, который добивается всего, чего хочет. С чего ему быть таким уязвимым?
Мэйхуа, возвращаясь к роли взрослой вожатой, отчитывает его. Я представляю, как ее крошечная решительная фигурка тащит Ксавье по коридору, доказывая тем самым, что рост не имеет ничего общего с силой; у меня даже появляется слабое желание выйти, чтобы избавить их обоих от неловкости.
— Извини, сегодня я не в состоянии разговаривать, — произношу я в конце концов, но Мэйхуа и Ксавье уже ушли.
Я пишу Перл, чтобы проверить, не погибла ли она при пожаре, потом изливаю душу Меган в трехстра-ничком электронном письме. Но в итоге удаляю текст, а взамен печатаю: «Я так соскучилась. Надеюсь, вы с Дэном отрываетесь по полной».
Я просыпаюсь. Сон про балетную пачку с белыми перьями тает. Я цепляюсь за его ускользающие обрывки: смех Рика, испачканные краской пальцы Ксавье. Почему мне приснились они оба? За окном серое утро. Все еще спят, кругом неестественно тихо.
Я изучаю правила семейства Ван. В моей голове возникает новый список: вместо «Учиться только на отлично» — «Сконцентрироваться на том, что нравится»; вместо «Комендантского часа», «Не выпивать» и «Одеваться как монашка» — «Все в меру».
Но правила до сих пор определяются родителями. Не мной.
Я комкаю листок с правилами семейства Ван и отправляю в мусорное ведро. Бросок засчитан. За окном, внизу, во дворе, Марк и его разгневанные азиатские мужчины бредут по колено в воде. Мой взгляд падает на голубые носки, подарок Рика, лежащий на краю стола. Я натягиваю мягкую шерсть на руки и тихо хлопаю в ладоши, ощущая странную пустоту утраты. Словно потеряла какую-то вещь.
Без вечно включенных мини-динамиков Софи в комнате стоит душная тишина. Я начинаю настраивать радиобудильник и наконец натыкаюсь на тайваньскую поп-песню с задорным фоновым ритмом. За ней следует американская песня восьмидесятых. Почти против воли музыке поддаются сначала мои плечи, потом бедра и ноги. Руки в носках медленно рисуют в воздухе кривые линии, набирая скорость по мере того, как песня набирает темп. Пальцы пульсируют в эластичном трикотаже, запястья дергаются в такт. Я начинаю танцевать. Одна песня. Потом другая, третья, мои ноги отбивают ритм на полу. Я вихрем влетаю в пространство между комодами, моя длиннорукая тень оленем прыгает по стенам, пока в глубине души я не осознаю то, что никогда не сумела бы выразить словами.
Когда пятая песня подходит к концу, я начинаю медленно кружиться. Мои голубые руки рисуют круг вокруг тела и к последней ноте опускаются. Глубоко внутри меня пульсирует кровь, бурлит в сердечных камерах. Наверное, стоило в минувшие выходные очутиться на самом дне, чтобы услышать столь нужный мне сигнал к пробуждению.
Я открываю блокнот и составляю новый список. Я уступаю родителям и не противоречу им.
1. Выяснить отношения с Ксавье.
2. Помочь ему с чтением.
3. Подучить китайский (было бы неплохо понять, о чем тайком переговариваются родители).
4. Поставить оригинальный танец для шоу талантов, даже если я не смогу в нем участвовать.
5. Натанцеваться всласть до начала учебы на медицинском.
Я аккуратно складываю носки, подаренные Риком, и кладу их на стол. Разглаживаю крошечные фигурки танцоров.
Через мгновение снова строчу:
6. В следующий раз обязательно дождаться любви.
А потом пишу на верху листка новый заголовок:
План Эвер Ван
Чтобы открыть дверь комнаты, приходится четырежды дернуть за ручку, рискуя ее оторвать. «Да что ж такое!» — мысленно слышу я голос Софи и ощущаю острую боль.