Я спускаюсь по лестнице на площадку, где до сих пор висит приклеенная скотчем голубая афиша:
Ты поешь? Играешь на музыкальном инструменте?
Умеешь жонглировать?
Запишись на шоу талантов прямо сейчас!
Я отдираю афишу от стены и разыскиваю в холле второго этажа Дебру и Лору. Растянувшись на красных ковриках для йоги, они тренируются под Тейлор Свифт. Я сворачиваю афишу в трубочку, нервничая больше, чем перед первым свиданием.
— Привет, Эвер! — говорит Дебра, заканчивая упражнение «подъем ног» и расстегивая на груди принтованную рубашку с бабочками.
— Что случилось? — интересуется Лора, сворачивая свой коврик в рулон.
Я демонстрирую подругам по клубным похождениям голубую афишу:
— Хочу спросить, не согласитесь ли вы, девочки, поработать со мной над танцевальным номером. — Шоу талантов должно соответствовать цзяньтаньской тематике, но это не столько ограничение, сколько возможность немного рискнуть. — У меня есть идея, основанная на танце, который я сочинила для нас с подругой дома. Можем включить ленты и веера с ваших факультативов. Что касается музыки, то я подумываю о миксе американских и тайваньских песен.
— Круто! — восклицает Дебра.
— Не слишком странно?
— Нет. Я в деле, — говорит Лора. — Сдается мне, Лина тоже захочет к нам присоединиться. Она профи.
— Репетировать можно в строении «Б», — предлагает Дебра.
— Должна кое в чем признаться, — говорю я. — Формально мне запрещено выступать в шоу талантов.
— Из-за фотографии? — хмурится Дебра.
— Да. — У меня начинает сосать под ложечкой. — Нельзя, чтобы Драконша узнала, что я к этому причастна. Я не буду участвовать в шоу. Просто поставлю вам танец. Вдобавок ко всему после злосчастной фотосессии мне лучше не появляться на сцене. Чтобы на меня никто не пялился!
— Чушь собачья, — говорит Дебра, но я спешу выговориться, пока не потеряла самообладание:
— Можем начать завтра после факультативов.
— Завтра экскурсия в храм. А в четверг на Мемориал Сунь Ятсена[87], — напоминает Лора. — В пятницу — Национальный дворец-музей.
Уже так много препятствий, с каждой неделей наше расписание все плотнее. Забавно, что, когда вы позволяете себе чего-то хотеть, страх не получить желаемое возрастает. Однако я шаг за шагом двигаюсь вперед, вооружившись «Планом Эвер Ван».
— Тогда в субботу, — говорю я.
Мне надо объясниться с Ксавье. Извиниться и поговорить. Но я чувствую облегчение, оттого что не вижу его в столовой — он никогда не был ранней пташкой. Отстояв очередь на раздачу, я кладу на поднос баоцзы со свининой, когда мимо двойных дверей проходит Марк. Он одет для пробежки — в спортивные шорты и майку-безрукавку.
— Марк, — кричу я и, поставив поднос, бросаюсь к двери, но тотчас сталкиваюсь с Драконшей, держащей в крепких руках стопку хрестоматий. Меня окутывает тяжелый аромат ее духов.
— Аймэй!
Учительница оценивает длину моей юбки и поджимает губы. Но, прежде чем она успевает высказаться, я проскакиваю мимо.
— Марк!
На полпути по коридору тот оборачивается. Его волосы, разделенные посередине пробором, как обычно, падают на щеки прядями цвета молочного шоколада. Взгляд Марка вспыхивает, и он вытаскивает из-под мышки длинный пакет, завернутый в коричневую бумагу.
— Привет, Эвер. Я тебя искал…
— Рик ездил в Гонконг, чтобы встретиться с Дженной?
В этот момент я нагоняю Марка, и он отводит взгляд.
— Чрезвычайная ситуация.
— Что случилось?
— Все… сложно.
— Кто-то пострадал? Отец Дженны?
Марк сует мне в руку бумажный пакет:
— Рик просил тебе передать.
— Что это?
Я разворачиваю бумагу и достаю элегантный, сужающийся к концам посох бо из легкого ротанга с тигровыми полосками.
— Мы были на рынке, ждали, когда Лихань отвезет Рика в аэропорт, и он купил посох.
— Зачем?
— Для палочного боя.
Я краснею.
— Это и так понятно.
Я провожу рукой по полированной поверхности посоха. Он безупречен — заноз не насажаю. Делаю полный оборот. Я бы восхитилась его уравновешенностью, если бы сама не была так неуравновешенна. Рик хочет сказать, что помнит тот несостоявшийся поцелуй? Я уже влюблена в этот посох, мне самой такой не по карману.
— Скажи ему спасибо, — через силу выговариваю я.
— Рик просил передать, что просит прощения и что поговорит с тобой через несколько дней, когда вернется.
— За что он просит прощения?
За поцелуй? За испорченные выходные? Может, пытается извиниться за то, что тетушка воспылала ко мне ненавистью?
Марк пожимает плечами:
— Я думал, ты знаешь.
Я не знаю. И не могу объяснить его доброту, хотя, скорее всего, дело именно в ней.
— Надеюсь, никто не пострадал, — говорю я и, сунув посох под мышку, ухожу на завтрак, но тут же возвращаюсь.
— Кто затеял драку?
— Рик. — Марк закусывает губу. — Но они вроде как с самого начала были на ножах.
— Но почему? Я не…
— Прости, Эвер. Не уверен, что Рик хочет, чтобы я все рассказал. — Марк со страдальческим выражением на лице комкает бумагу. — Он скоро вернется. Тогда и поговорите.
Я избегаю Ксавье на китайском, пересев вперед, поближе к Дебре и Лоре, и уношусь прочь, как только нас отпускают. Следующие дни проходят как в тумане: домашние задания в пустом классе под присмотром Мэйхуа, разговоры с ней о музыке и ее семье, пока весь остальной «Цзяньтань» запускает в небо фонарики с балконов «Гранд-отеля». Теперь я не разгуливаю тайком по ночным клубам, но мне все равно.
— Видимо, я потеряла всякий интерес к клубам, — сообщаю я Меган, наконец дозвонившись до нее с телефона-автомата в вестибюле. — А может, их затмили остальные события.
— Или ты в кои-то веки занимаешься тем, что тебе действительно по душе, — мудро замечает она.
Теперь я под столом выстукиваю ритм на своем бедре, сочиняя новый танец, пока Драконша талдычит про ключи иероглифов[88]: три закорючки — «вода», языки пламени — «огонь», кровоточащее сердце — «сердце». Я декламирую стихи, пою «Лян чжи лаоху», слушаю рассказ Мэйхуа о четырнадцати племенах аборигенов, которые составляют 2,3 % населения острова, или пятьсот тридцать тысяч человек, — и все время чувствую на затылке взгляд Ксавье.
Рика нет уже три дня. Ненавижу себя за то, что считаю дни. Ночью у себя в комнате я верчу подаренный им посох бо. У посоха без полотнища так много возможностей, и я экспериментирую с фигурами, выпадами, ударами по невидимым врагам. Дерево со свистом рассекает воздух, и я вспоминаю, как задела Рика по костяшкам пальцев. Вот уж не ожидала, что его отсутствие полностью завладеет моими мыслями, даже во время танца. Дома он был ненавистным чудо-мальчиком. А здесь?..
Не знаю, что все это значит. Если вообще что-то значит.
В четверг мы с Лорой поднимаемся по ступенькам к Мемориалу Сунь Ятсена — квадратному зданию, увенчанному желтой кровлей с углами в виде ласточкина хвоста. Внутри находится огромная, в два этажа высотой, бронзовая статуя Отца государства (смахивающего на моего дядю Джонни), который восседает на резном каменном кресле. По бокам от него — красно-бело-синие тайваньские флаги.
— Прежде чем стать революционером, Сунь Ятсен был врачом, — сообщает Лора.
— Слегка перестарались.
— Точно! Мне это напоминает Мемориал Линкольна[89].
— Мне тоже. Или наоборот? Может, туристы с Тайваня смотрят на Линкольна и думают: «Круто, совсем как у Сунь Ятсена, жаль, нет часовых для пущего почета».
Лора смеется.
В пятницу после обеда мы садимся в шикарные автобусы и отправляемся в Национальный дворец-музей. На подъезде к изумительным воротам (пять белых арок, увенчанных кровлей цвета морской волны) начинается теплый ливень. Мы с Лорой открываем зонтики и, сопротивляясь дождевым потокам, идем по широкой аллее, выложенной плитами и обсаженной деревьями с мясистыми листьями. Сам музей — огромный светло-желтый дворец — расположен у подножия большой лесистой горы. В центре и по бокам здания возвышаются пять пагод с изумрудно-оранжевыми крышами.
На полпути мы наталкиваемся на Сэма и Дэвида, стоящих на четвереньках; с их черных волос капает вода. На их спины забираются Питер и Марк, чтобы построить пирамиду, пятый парень фотографирует на свой телефон.
— Что вы делаете? — интересуюсь я, решив притвориться, будто не помню, что у Дэвида была моя фотография в голом виде.
— Ломаем стереотип, — отвечает Марк.
Я в замешательстве:
— Это для факультатива?
— Нет, это наше обращение к миру. Манифест «Банды четырех».
Я смеюсь. Странная компания: кряжистый Сэм, поджарый Дэвид со своей козлиной бородкой, нежнокожий Питер и долговязый Марк.
— Какой стереотип?
— Ты разве не поняла? Киношный папаша-азиат, без передышки щелкающий фотоаппаратом.
— Вы вроде называли себя разгневанными азиатскими мужчинами, — подает голос Лора.
— «Банда четырех» лучше, — возражает начинающий журналист. — Так прозвали четырех высокопоставленных сволочей, которые возглавили «культурную революцию»[90], а после смерти Мао были обвинены новым правительством в государственной измене. Не то чтобы я на их стороне, но название клевое.
Лора протягивает мне свой телефон:
— Сфоткаешь меня с ними?
Пока я делаю снимок, кто-то выбивает сумочку у меня из рук. Мимо проносится Софи в развевающихся алых шелках, под руку с Бенджи. В прошлый раз я слышала, что она встречается с Крисом, полная решимости найти своего мужчину. Бенджи испуганно, словно Бэмби, оглядывается на меня через плечо.
— Софи не просто помешана на парнях, — говорит Лора. — Она полоумная.