Меня привели в помещение, где стоял стол, покрытый скатертью.
Сервировано на одного человека. Здесь были и чашки, и тарелки, и ножи, и вилки, хотя я вполне мог обойтись просто ложкой. Часовых сменили. Теперь по сторонам стояли другие солдаты, но так же, как и предыдущие, с примкнутыми штыками, с винтовками при ноге. В окно я видел, что еще двое стоят у входа. Видимо, почетный караул. Им нечего было бояться. Они могли отправляться в казармы и спокойно перекинуться в картишки, я не собирался бежать, отказываясь от настоящего офицерского обеда, двойной порции. Я бы и на шаг не отступил от таких восхитительных закусок. В сравнении с ними ужин висельника, который мне подавали в Бельгии, казался просто насмешкой. Я догадался, что мне подадут не ливерную колбасу с картофельным салатом, и меня мучило любопытство: смогу ли я все это съесть с достоинством, которое отвечало бы такому обеду?
Прошло несколько минут, и праздник начался.
До меня впервые дошло, какие мы варвары и как высоко поднят культ еды у французов. Первый раз я узнал, что пищу для голодного человека можно не только варить, жарить, печь или тушить, я впервые узнал, что пищу для человека можно готовить, и что приготовление истинной еды — само по себе искусство, даже не искусство, больше — это дар свыше, и дается он очень немногим. На «Тускалузе» еда была превосходная. Но там после обеда я запросто мог перечислить все, что попало в мой желудок. А здесь я этого не мог сделать. То, что мне подавали, можно было сравнить только со стихами. Каждая строка превосходна, как запомнить все подряд? Артист, сотворивший эту поэму, был действительно человеком искусства. Он бы не обиделся на то, что я не помню отдельных строк, это только подтвердило бы истинный вкус поданного к столу. Каждое блюдо имело свои запахи, ароматы, свой вкус, я принимал их благоговейно, я пробовал их всеми данными мне способами чувствования. Праздник длился часа полтора, а может и все четыре, не знаю. Я не оставил на тарелках ничего. Ни крошки. После изумительных блюд подали засахаренные фрукты, нежные кремы, еще что-то, прежде мной никогда не виданное. А когда и десерт был съеден, а все ликеры и вина перепробованы, подали кофе, сладкий, как девушка первой ночи, горячий, как та же девушка через неделю, и горький, как проклятие матери, узнавшей о ее позоре.
Я чувствовал себя полностью удовлетворенным.
Я выкурил сигару, дохнувшую на меня всеми колдовскими ароматами Вест-Индии.
А потом я прилег на раскладную кровать, поставленную специально для меня в соседней прохладной комнате. В небольшом открытом окне виднелись белые облака на голубом фоне. Впервые за много лет я чувствовал, что жизнь прекрасна.
15
Прошло несколько часов, и я снова увидел дежурного офицера.
Я вскочил, но он понимающе поднял руку — можешь лежать. Просто зашел сообщить, что комендант крепости вернется не завтра вечером, как он думал, а завтра утром. Значит, мои двадцать четыре часа как бы немного сокращаются. Впрочем, не надо думать, улыбнулся офицер, что это что-нибудь изменит. Военные законы просты и не щадят никого.
— Но ведь война закончилась, — напомнил я.
— Да, закончилась. Но мы все еще на военном положении, и так будет до тех пор, пока не будут решены все споры. Наши пограничные крепости живут в том же режиме, что и во время войны. В настоящее время военное министерство даже еще сильнее обеспокоено. Из-за событий в североафриканских колониях граница с Испанией становится даже опаснее, чем с Германией.
Меньше всего меня интересовала безопасность французских границ. Какое мне вообще дело до французской политики? После отличного обеда меня волновали только конкретные вещи. Я не стал оттягивать вопроса, вертевшегося на языке. Офицер это почувствовал.
— Надеюсь, вы довольны обедом?
— Еще бы, — кивнул я. И все-таки не выдержал: — А получу ли я ужин?
— Естественно. Мы не позволим вам умереть голодной смертью. Даже бошу мы не дадим умереть голодной смертью. Подождите немного, вам принесут кофе.
Я замялся. Этот человек был слишком любезен, чтобы докучать ему просьбами.
— Извините, господин лейтенант…
— Да, да, говорите, — ободрил он меня.
— А получу ли я еще раз офицерский ужин, двойную порцию?
— Разумеется. А как вы думали? Это вполне соответствует воинскому уставу. Не будем же мы отправлять вас на тот свет с пустым желудком. Что вы там о нас станете говорить!
— О, не тревожьтесь, господин лейтенант, я сохраню о вашей крепости самые лучшие воспоминания. Можете расстреливать меня спокойно. Но только не за столом, на котором сервирован офицерский ужин, двойная порция. Это было бы жестоко. Случись такое, явившись на тот свет, я бы выставил вас далеко не в самом лучшем виде.
Офицер некоторое время смотрел на меня, будто до него не сразу дошел смысл сказанного. Может, мой французский не казался ему понятным, не знаю. Но потом до него все-таки дошло и он начал хохотать. Он делал это от души. Оба солдата тоже что-то уловили из нашей беседы. Сперва они стояли неподвижно, как манекены, но потом начали посмеиваться.
А в семь часов утра я оказался перед комендантом крепости.
— Вы видели указатели? — спросил он.
— Какие указатели?
— Которые поставлены при дороге. На которых указано, что тут военная зона и любой, кто будет задержан на ее территории, будет предан военному суду. Более того, будет расстрелян по законам военного времени.
— Да, я уже слышал об этом.
— Значит, вы не видели указателей?
— Нет, я их видел, но не обратил внимания. Я не мог прочесть их правильно. Нет, — поправил я себя, — прочесть бы я мог, но вот перевести…
— Вы голландец, да?
— Нет, я бош.
Если бы я сказал, что я посланник ада и явился к коменданту предупредить его о всяких грядущих несчастьях, он бы не так удивился.
— Я думал, что вы голландец. Но вы, наверное, офицер германской армии, не так ли?
— Нет не так. Никогда не служил в армии.
— Почему?
— Я пацифист и всю войну просидел в тюрьме.
— За шпионаж?
— Нет, конечно. Только за то, что немцы считали, что я мешаю им вести победоносную войну. Они так сердились на это, что упекли в тюрьму меня и дюжину моих друзей.
— Значит, вы и ваши друзья могли помешать кайзеру вести войну?
— Так думали боши. Я сам не знал, что я такая сила. Но потом догадался, иначе зачем им было сажать меня под замок.
— В каком краю вы сидели?
— Э-э-э… В Зюйдфалии…
— В каком городе?
— В Дойченбурге, — это хорошее название само пришло мне в голову.
— Никогда о таком не слыхал.
— Да, о нем мало кто знает. Секретная крепость. Даже боши о ней мало слыхали.
Комендант обернулся к лейтенанту:
— Вы знали, что этот человек немец?
— Так точно. Он признался сразу.
— Без всяких уверток?
— Так точно!
— Были ли при нем фотоаппарат, карты, схемы, чертежи, планы или еще что-то в этом роде?
— По-видимому, нет. Мы его не обыскивали, но он все время находился у нас перед глазами и ничего не мог выбросить.
— Ладно. Посмотрим. Что тут у него есть? Пришли два капрала и тщательно обыскали меня. Несколько франков, носовой платок не очень чистый, расческа с поломанным зубом, кусочек мыла. Мыло я всегда носил при себе, чтобы фараоны видели, что я принадлежу к цивилизованному миру, что не всегда можно определить по немытой физиономии. Такие вещи нуждаются в доказательстве.
— Разрежьте мыло, — приказал комендант.
Но и разрезанное, оно осталось только мылом. Внутри не оказалось ни шоколада, ни секретных чертежей. Это удивило коменданта, и он приказал мне снять башмаки и носки. Я только покачал головой. Профессиональные фараоны ничего не могли у меня найти, а что найдут неопытные в этом деле капралы? Если бы они спросили, что именно ищут, я с удовольствием сказал бы им правду, избавил бы всех от напрасных хлопот. Должно быть ищут что-то ценное… Может план золотых копей… Или алмазных россыпей… Комендант, конечно, упоминал какие-то чертежи и схемы, но вряд ли это было правдой — речи о них больше не заходило.
— Все же не понимаю, — покачал он головой. — Как вы могли войти в военную крепость незамеченным?
— Дороги в это время пустые, — разъяснил ему лейтенант. — Выполняя ваш приказ, я начал учения в противоположном районе, а здесь остались только немногочисленные патрули. Они наблюдали за подступами к шоссе и, видимо, каким-то образом упустили этого боша. Урок нам на пользу, господин комендант. Теперь мы будем ограничивать число участвующих в учениях. Вполне возможно, что бош проскочил между двумя патрулями.
— Да, инцидент выглядит случайным. Но дисциплину следует устрожить.
И обратился ко мне:
— Как вы считаете?
Я удивился. Все же они говорили о вещах, которые составляют военную тайну Франции. Но потом до меня дошло. Чего им собственно таиться? В сущности, они разговаривают с мертвецом.
— Откуда вы идете?
— Из Лиможа.
— Где перешли немецко-французскую границу?
— В Страсбурге.
— В Страсбурге? Но этот город не стоит на границе.
— Я хотел сказать, что перешел границу там, где стоят американские войска.
— А, вы имеете в виду Мозельскую область? Перешли границу в районе Саара?
— Видимо, так. Вечно я путаю Страсбург с Саарбургом, — тут же придумал я новый город.
— А что вы делали во Франции все это время? Бродяжничали?
— Нет, работал у крестьян. Даже заработал немного денег. Купил себе билет на поезд и вот оказался здесь.
— Куда вы идете?
— В Испанию.
— Что вам делать в Испании?
— Видите ли, господин комендант, скоро зима, а я к ней не готов. Вот я и подумал, что надо идти в Испанию. Там тепло, не то что в Германии. Можно весь день греться на солнце и уплетать виноград и апельсины. Они там растут на всех обочинах, нужно только протянуть руку. А люди только радуются этому. Ведь они там считают растения на обочинах сорными.