Иногда мы брились, особенно если нечаянно видели свое отражение в витрине какого-нибудь магазина. Эти страшные, черные от угля лица, ужасные круги под глазами. Женщины не напрасно нас боялись. И дети прятались от нас не напрасно. Мы никогда не входили в английские, немецкие, французские, датские или голландские порты. Мы предпочитали жаться к пустынным берегам Африки. Очень редко входили на рейд Португалии или Испании, и то лишь ради лодок с неожиданными товарами. У нас были свои пути. Ведь все знают, что кораблей смерти не существует. Они могли быть в довоенное время, но никак уж не в свободном, очищенном войной мире! Ну может где-нибудь в китайских или индийских водах, или в Персидском заливе, или в укромных бухтах Северной Африки… Там много укромных уголков, там, как клопы, ползают грязные корабли смерти… Может, в их экипажах есть и порядочные люди, но в целом они все одинаковы – мертвецы, настоящие мертвецы… Невозможно очистить от них все моря. На земле слишком много морских пространств. А где есть вода, там непременно найдется такое вот грязное корыто.
Пополнять экипаж кораблю мертвых всегда трудно. Но шкиперы умеют это делать. Документы «Йорики» всегда были в порядке. Они были даже лучше, чем документы самого приличного корабля, и вахтенный журнал выверен до минуты. Вот сторожевой катер командует «Йорике» остановиться. Она, конечно, не замечает сигналов. Сторожевой катер дает предупредительный выстрел, но «Йорика» уже вышла в нейтральные воды и только там, наконец, останавливается. Мы пересекли границу? Гнусная клевета. На суде шкипер потребует доказательств. Море трудно расчислить на конкретные участки, на нем нет пограничных столбов. Те же сторожевые корабли, разве они признают границы? Да нет, конечно. Шкипер только усмехается, когда поднявшийся на борт офицер приказывает своим людям обыскать корабль. Шкипер усмехается. Он маленький человек, он привык подчиняться законам, пожалуйста, обыскивайте. Вы представляете государство. Я не могу бороться с целым государством. Если надо, оно убьет отца, отберет ребенка у матери. Оно всегда право. За государством все божьи заповеди. Оно само создает эти заповеди и само, если надо, нарушает их. А если кто-то усомнится в праве государства так относиться к заповедям, оно выкидывает цветной флаг, размахивает им и демонстративно – ура, ура! – дышит в ухо: «Дом и очаг– жена идет!» – и обдает сладким кадильным дымом: «Взгляни на свою замечательную историю! Вспомни свое прекрасное прошлое!» И люди слушают, они легко поддаются внушению. Они обращаются в машины, чтобы только угодить государству. Даже Бог не достигает таких результатов, а ведь он кое на что способен. Впрочем, рядом с государством он тоже не самое главное и не так уж внушителен. Люди только поначалу двигались по его воле, но затем случился грех, и они стали жить сами по себе. Без богов трудно, они придумали новых. При новых богах им стало еще труднее, потому что они стали более сильными, более агрессивными. Вот и теперь, получив сигнал со сторожевого катера, мы застопорили машины. Но шкипер хитро усмехался. Он-то все знал наперед. Хотите посмотреть документы? Нет проблем. Видите, все в порядке. Хотите обыскать судно? Тоже нет проблем. Надеюсь, вы сделаете это быстро? Мы экономим время. Шкипер смеется. Это особенный умный смех. Шкипер понимает, что офицеры со сторожевого катера краем уха слышали, наверное, о странной солонине и сливовом мармеладе, в которых можно обнаружить интересные свинцовые косточки. Потому он и смеется.
И правильно смеется.
Ничего в ящиках не находят.
Кроме какао, разумеется. Настоящего голландского какао. С гарантией.
Полные ящики какао. Замечательный сильный аромат. Офицер, руководивший операцией, вытаскивает из ящика красивую коробку и просит ее открыть. Шкипер опять смеется. Это особенный смех. Офицер нервничает, слушая его. Коробку вскрывают, в ней оказывается какао. Шкипер смеется еще безжалостней. Тогда по внутреннему порыву офицер в припадке нервного бешенства высыпает весь какао на стол. И опять не видит ничего, кроме какао. С таким чудесным запахом. И масса всяких красивых этикеток. Чтобы не выглядеть невоспитанным, шкипер сам берет следующую коробку и со смехом протягивает ее офицеру. Тот, конечно, ее не берет, он выбирает коробку по своему усмотрению, ведь он профессионал.
И… опять ничего! Только какао!
А шкипер смеется. Никто ведь не запретит ему смеяться.
Трепеща от нервного напряжения, офицер выхватил еще одну коробку, но и в ней оказывается то же какао.
– Благодарю, – офицер козыряет.
Он дает расписку на испорченные коробки, спускается в шлюпку и уплывает на свой катер. Он потрясен тем, что ничего не нашел. И еще больше потрясен наглым смехом шкипера. Он не видит, что сразу после его отплытия шкипер перестает смеяться и приказывает: «Эй, кок! Подать экипажу какао и сладкий пирог». После чего передает коку одну из коробок.
Я стоял на палубе, когда разыгралась вся эта сцена.
И теперь я точно знал, что ничем не рискую, если сопру пару коробок с таким чудесным гарантированным какао. Что я и сделал в тот же день. На ближайшей стоянке можно продать какао за несколько шиллингов или обменять на сигареты.
Довольный, я шепнул Станиславу:
– Несколько шиллингов мы теперь заработаем.
Теперь засмеялся Станислав. Так же насмешливо, как шкипер:
– Брось! Ничего мы не заработаем. Зерна Ван Гуттена никуда не годятся без особенных мельничек, понимаешь?
Я не поверил. Слишком уж Станислав подозрителен. Но снова залез в бункер и заглянул в коробки. В них точно было какао в зернах. Но в очень твердых зернах, с медными гильзами. Закрыв коробки, я отнес их обратно в ящик. Меня совершенно не интересовали марокканские бобы. Тем более что соответствующих им мельничек в коробках не было. Это только шкипер умел превращать одни товары в другие. Ему это здорово удавалось. У него было много способов заставить поверить ему даже таможенного офицера. Он достигал необходимого эффекта тем, что вовремя вынимал нужную коробку из ящика, и так же вовремя убирал ее снова в ящик. Он был настоящим мастером черной магии. Yes, Sir!
42
Путь на Триполи оказался трудным.
В котельной было трудно дышать, в бункерах еще хуже.
Сидя на угольной куче в редкую минуту отдыха я смотрел на стеклянную водомерную трубочку, которая может так жестоко убить человека. Хорошо, что она намертво прикреплена. А вот если бы сорвалась с места да пошла в пляс, кто бы смог перекрыть клапан? Я уж точно не смог бы. Хотя, наверное, в такие моменты нет времени задаваться подобным вопросом. Ты или бросаешься в кипящую струю или бежишь из окутанной паром котельной. Не дай Бог, кочегар останется обваренный в этом аду. Всю жизнь я слышал бы его стон: «Пипип, вынеси меня отсюда! Не могу встать, и глаза обварило, Пипи-и-ип!»
Оставить кочегара? Но разве моя жизнь имеет большую ценность?
– Пипип! Прыгай в сторону!
Кочегар так это проревел, что на мгновение заглушил рев машин.
Не думая, я прыгнул в сторону к борту, упал на колени, ударился. И тут же услышал оглушительный грохот. Пыль взвилась в темной котельной. Но даже сквозь это черное облако я увидел, как страшно побледнел кочегар. Угольные следы на щеках и лбу не скрыли его бледности. Мертвецы ведь тоже могут бледнеть. Сверху обрушилась огромная труба для кадок, в которых вытаскивают золу и шлак на палубу. Диаметром около метра, не хочу даже прикидывать ее вес, а края острые, как нож. Она висела на высоте примерно двух метров, проржавела и во время качки лопнула по какой-то невидимой трещине. Кому могло придти в голову, что такое может случиться? Эта труба висела в котельной со времен разрушения Иерусалима. Чудовищная железная ржавая труба, она могла разрубить меня напополам. Это намек. Всякое может быть… Рухнет труба, лопнет водомерное стекло… Кто вытянет жребий?… Я отпрыгнул в сторону ловко, как обезьяна. Я еще не понял смысла того, что крикнул мне кочегар, но я уже отпрыгнул. Чувство опасности у нас в крови. Благодарить кочегара? Зачем? Завтра или послезавтра все равно что-то случится. Не со мной, так со Станиславом. Не с ним, так еще с кем-то.
Теперь все мои мысли были о Триполи.
Я хотел там сойти. Я мертвец, но я хотел пройтись по суше, вдохнуть воздух, забыть смрадную котельную и черные бункерные ямы. Конечно, потом все равно придется вернуться на «Йорику», но глоток настоящего воздуха… А может, никто не заметит, как я сверну из порта…
Но ничего такого не случилось.
Мы ни на минуту не оставались в Триполи без надзора.
При первой попытке скрыться нас бы схватили и доставили обратно на борт, а там шкипер наложил бы штраф. Этого мы боялись. Так что ничего не получилось в Триполи. И в Сирии не получилось. Мы были, конечно, свободными моряками, входили в корчму, просаживали там деньги, но как только над «Йорикой» взвивался флаг и ты пытался скрыться в переулке, тебя непременно хватали. «Monsieur, s'il vous plait! Позвольте проводить вас на корабль».
Станислав был прав.
– Ты никогда не уйдешь с «Йорики». А если уйдешь, то где спрячешься? Нет такого места на свете. Рано или поздно ты снова окажешься на корабле мертвых, другого пути у тебя нет. Только мертвецы могут принять тебя, даже из рук полиции. И примут с благодарностью. Если ты даже спрячешься, полиция тебя отыщет и отдаст на другой корабль мертвых.
– Но я могу не пойти на него.
– Куда ты денешься? – усмехнулся Станислав. – Шкипер скажет, что вы заключили договор. Устный. Ударили по рукам. Тебе никто не поверит, что бы ты там ни говорил, а шкиперу поверят с полуслова. Что бы он ни врал, ему поверят, потому что он шкипер и у него есть подданство. А ты никто. Ты беглец, отлынивающий от работы.
– Но должен же соблюдаться хоть какой-то закон!
– Где? На корабле мертвых?
– Я пришел на «Йорику» сам.
– Ну да, в первый раз всегда идешь добровольно. Но если бы у тебя были все нужные документы и настоящая корабельная книжка, разве ты пошел бы на «Йорику»? Если у тебя документы в порядке, разве ты поднялся бы на борт такого грязного корыта? Случись такое, ты бы пошел к консулу. А он бы сказал шкиперу: «Когда на «Йорику» последний раз поднималась корабельная инспекция? Послать к вам инспекторов? Пусть посмотрят, как вы кормите экипаж, чистые ли у вас каюты, вовремя ли выплачивается зарплата…» Любой шкипер съежится от таких вопросов и сбежит. А ты, Пипип? Разве консул примет тебя?