– Кто вас венчал?
– Патер Сейсен, католический священник того местечка, где жил и родился мой муж!
– А вы вступили в лоно католической церкви? Неужели он, этот католический священник, решился сочетать вас браком с добрым христианином без того, что вы приняли святое крещение?
– Надо мной были произведены какие-то обряды, на которые я согласилась ради того, чтобы стать женой человека, которого любила.
– Это, вероятно, было крещение, не правда ли?
– Весьма возможно; мне кажется, что это именно так называлось.
– А теперь вы говорите, что отвергаете христианскую религию!
– Да, после того, как я увидела, как поступают люди, исповедающие эту религию, я отвергаю ее, но в то время, когда я вступала в брак, я была готова принять ее и приобщиться к ней.
– Как велико ваше имущество, находящееся в руках патера Матиаса в настоящее время?
– Несколько сот долларов; ему это известно в точности, спросите у него.
После этого великий инквизитор позвонил в колокольчик, находившийся у него под рукой на столе.
Явились тюремщики и по движению руки великого инквизитора отвели Амину обратно в ее камеру.
«Почему это они так настойчиво расспрашивают о моем имуществе, – подумала Амина, – если оно им нужно, пусть берут. Но в чем состоит их власть? Что они могут сделать со мной? Ну, вероятно, через несколько дней я все это узнаю!» – решила она. Но – увы! – как горько ошиблась молодая женщина, говоря о нескольких днях: могли пройти и месяцы, и годы, прежде чем она узнала бы что-нибудь, если бы через четыре месяца после ее заключения не было назначено великое торжество аутодафе, не праздновавшееся уже почти три года вследствие того, что все еще не было достаточного числа жертв, которых можно было, ради придания особого торжества и внушительности, сжечь во славу католической веры всенародно на площади; для пущего торжества нужно было непременно воздвигнуть несколько костров, и чем больше, тем лучше! Если бы не требовались еще жертвы для костров, бедная Амина не так бы скоро вырвалась из подземных тюрем инквизиции, где несчастные томились не только годами, но иногда даже десятками лет. Тем не менее целый долгий, томительный, нестерпимый месяц мучительной безызвестности прошел раньше, чем Амину снова призвали в залу суда.
Здесь ее снова спросили, готова ли она сознаться в своем преступлении, но Амина, раздраженная долгим заключением, возмущенная несправедливостью своих судей, отвечала резко и гневно:
– Я уже раз сказала, что мне не в чем сознаваться, что я не знаю за собой никаких дурных поступков, а потому делайте со мной, что хотите, но только скорее!
– Быть может, пытка принудит вас сознаться?
– Попробуйте пытать! – надменно воскликнула Амина. – Попробуйте, жестокие люди, и если вы добьетесь от меня хоть единого слова, то после того я дам вам право назвать меня малодушной и трусливой. Я – слабая женщина, да, но я не боюсь вас, я бросаю вам вызов!
Такие слова никогда еще не касались слуха ее судей; они привыкли к униженным, робким мольбам, к смиренному сознанию их святости и всесилия, и вдруг эта хрупкая молодая женщина осмеливалась так говорить с ними! Но по установленному порядку пытка применялась не ранее, чем обвинение было объявлено и на него получено возражение.
– Это мы увидим, – сказал великий инквизитор, – уведите ее!
И Амину опять отвели в камеру.
За это время патер Матиас много раз имел совещания с великим инквизитором относительно Амины. Хотя в пылу своего религиозного гнева и рвения он сам предал Амину в руки инквизиции и добыл требуемое число свидетелей, теперь он горько сожалел об этом и в душе своей страстно желал поправить содеянное им зло.
Он готов был употребить все усилия, чтобы убедить ее сознаться, что она поступила плохо, и склонить ее принять католическую веру, чтобы тем самым спасти ее. С этой целью он добился, вопреки строгим порядкам инквизиции, доступа в ее камеру.
Но тщетно он убеждал ее сознаться в своем «преступлении», Амина была непоколебима.
– Амина Вандердеккен, – говорил патер, – предупреждаю вас, что если вы сознаетесь в ваших преступлениях раньше, чем вам прочтут обвинение, то вы будете спасены; если же вы сознаетесь после, то это не принесет вам никакой пользы!
– Я этого не сделаю ни до, ни после обвинения. То, что я делала, делала сознательно, и это не есть преступление ни для меня, ни для кого из моих единоверцев! Быть может, для вас это и преступление, но ведь я не вашей религии!
– Не забывайте, Амина, что вы вместе с тем подвергаете опасности и вашего мужа, который подлежит осуждению за то, что взял себе в жены колдунью! Не забудьте это… завтра я опять приду к вам; тогда вы успеете обдумать все, что я вам сегодня сказал.
– Мой разум мутится! – воскликнула Амина. – Оставьте меня одну; прошу вас!
Патер Матиас вышел из камеры, весьма довольный последними словами Амины; мысль об опасности, могущей грозить ее мужу, видимо, смутила и встревожила ее.
Действительно, едва только за патером затворилась дверь, как Амина кинулась на жесткий матрац в углу ее камеры и, закрыв лицо руками, воскликнула:
– Быть сожженной живой на костре! И это делают христиане! Так вот она, та ужасная смерть, которую предсказал мне Шрифтен! Да, он предсказал ее мне, и потому она неминуема! Значит, это моя судьба, и я не могу уйти от нее, не могу спастись! Если я сознаюсь, то этим самым подтвержу, что Филипп женился на колдунье, и его привлекут за это к ответственности. Нет, никогда! Муки и страдания не пугают меня; это жестоко; ужасна даже самая мысль об этом, но ведь это не долго. Бог отцов моих, дай мне силы и мужество устоять против этих скверных людей, дай мне возможность все снести и выстрадать ради моего дорогого Филиппа!
На другой день вечером снова явился патер Матиас. На этот раз он нашел Амину спокойной и сосредоточенной. Его последнее замечание, что Филиппу могла грозить опасность, если ее признают виновной в колдовстве, закалило ее душу, и она решила, что ни пытки, ни смерть не заставят ее сознаться в этом, и так и сказала патеру.
В этот вечер старик ушел с тяжелым чувством на душе и глубоко удрученный при мысли, что Амина должна будет погибнуть такой ужасной смертью. Теперь он горько упрекал себя в поспешности и в сотый раз желал, чтобы Амина никогда не встречалась ему на его пути. Кроме того, он еще думал о Филиппе, который был так добр к нему, так много сделал для него. Как он теперь встретится с ним? Что скажет ему, когда Филипп спросит его о своей жене?
Глава XXXVIII
Теперь мы опять вернемся к Филиппу и Кранцу. Когда последний вернулся от коменданта к Филиппу, то сообщил ему обо всем и о той баснословной истории, которую он придумал на его счет.
– Я сказал ему, что вы один знаете, где скрыты сокровища, – продолжал Кранц, – для того, чтобы он отправил вас за ними и вы могли воспользоваться случаем и бежать!
– Нет, нет, дорогой мой, или вы поедете со мной, или я не уеду отсюда! – отвечал Филипп. – Я чувствую, что если я расстанусь с вами, то счастье покинет меня!
– Пустяки! Это пустые предрассудки! Кроме того, можете быть спокойны, я здесь долго не останусь: так или иначе я удеру отсюда!
– Я не укажу, где хранятся сокровища, если вы не поедете вместе со мной!
– Ну, попробуйте заставить его согласиться на это! В сущности ведь мы ничем не рискуем попытаться.
Чуть слышный стук в дверь привлек их внимание. Филипп поспешил отворить дверь, и в комнату прошмыгнул Педро. Оглядываясь кругом и приложив палец к губам в знак молчания и осторожности, он шепотом сообщил им то, что ему удалось подслушать.
– Постарайтесь, если возможно, чтобы я отправился с вами, – добавил он, – а пока мне надо идти, а то он еще не лег, и меня могут хватиться! – И Педро выскользнул в дверь и, крадучись, выбрался на вал.
– Да, Филипп, вы правы, мы должны ехать вместе; вам нужна будет моя помощь, мое содействие! Я попробую уговорить его ехать с нами; это будет, пожалуй, всего лучше!
На следующее утро Филипп и Кранц были приглашены к завтраку; комендант встретил их необычайно любезно и приветливо, а когда завтрак стал подходить к концу, обратился к Филиппу с такою речью:
– Синьор, я обдумал то, чем мне сообщил ваш приятель, и приношу вам мои самые горячие извинения в том, что произошло вчера. Вместе с тем, движимый чувством религиозного рвения, присущим каждому доброму католику, я при вашем содействии желал бы добыть скрытые на острове сокровища, предназначенные для святой церкви, чтобы потом установленным порядком препроводить их по назначению. Ввиду этого я предлагаю вам взять с собой небольшой отряд солдат, которых я предоставлю в полное ваше распоряжение, и отправиться с ними на упомянутый остров.
Филипп согласился, но при том условии, чтобы и Кранц поехал вместе. А для усыпления подозрительности коменданта оба предложили ему присоединиться к ним: солдаты, дескать, будут тогда лучше слушаться. Кроме того, нашими друзьями было предложено ехать не на одном, а на двух судах.
После некоторого колебания комендант изъявил свое согласие.
Таким образом, все устроилось согласно желанию Кранца, за исключением вопроса о Педро, который Кранц считал неудобным затронуть, боясь возбудить подозрение коменданта.
Вернувшись в свою комнату, они с Филиппом принялись обсуждать это обстоятельство, как вдруг вошел Педро и объявил, что назначен в число людей, отправляющихся на остров, и приставлен для услуг к Филиппу и Кранцу.
Поутру все было готово. Отряд состоял из десяти рядовых и одного капрала. С рассветом снялись с якоря, причем разместились так: комендант и Филипп находились на одном из судов, а Кранц, капрал и Педро – на другом. Солдаты, которым ничего не было известно о цели этой экспедиции, теперь узнали обо всем от Педро и вдруг стали перешептываться между собой и о чем-то подолгу горячо совещаться. Кранц сразу догадался, что готовится возмущение, так как люди узнали от Педро, какая участь ожидала всех участников экспедиции.