— Дурачок, — снисходительно усмехнулась Николь. — Как раз те, кому это больше всех нужно, никогда не смогут удовлетворить свое желание. Люди, для которых любовь — между прочим, приятное приложение к делам, всегда найдут, с кем соединиться. А мы, «профессионалы», однажды убеждаемся, что любить некого. Некого…
Я слушал Николь — и вспоминал одну сцену, свидетелем которой довелось мне быть с месяц назад. Возвращаясь на рассвете после всенощной болтовни с Уго, увидел сквозь ивовые кусты Кларинду. Не замечая меня, отрешась от всего кругом, сидела верховная амазонка в одиночестве на сухой коряге, посреди песчаной отмели, и неподвижно смотрела в сторону восхода. Такая в эту минуту некрасивая, сгорбленная; и глаза, обычно напористые, жесткие, глядят покорно и обреченно. Подойти и приласкать, сказать нежное слово… Не отважился. Бесшумно ступая на носках, ушел прочь…
Договорив, Николь встала со шкуры перед камином и выбежала из комнаты. Не обернувшись, не попрощавшись. Мы остолбенело сидели, не зная, что теперь думать или говорить, и вино праздно остывало, налитое в керамические стаканы. А за окном, ослепленные собственным светом, сшибались в небе лучи прожекторов, и мелкая, в зубах отдаюшая дрожь прокатывалась по полу. Сегодня на стартовой площадке проверяли десинхронный отрыв корабля.
10
«Боже мой, боже мой, да каким же он должен быть?! Я точно знаю, точно знаю, что не смогу прожить одна, чем бы я на этом свете ни занималась… Зато он пусть будет один, и только один: никакой полиандрии, будь она проклята, и никакой смены партнеров! Одни руки, один голос, один запах — навсегда…
Так все же — каким он должен быть? Заботливым, покладистым, мягким, никогда не возражающим, готовым подчиниться любому моему капризу? Умру с тоски через неделю, какая уж тут вечность… Своенравным, крутым, властным, лишь иногда милостиво снисходящим к моим желаниям? Взбунтуюсь, опять потянет к амазонкам… Флегматичным, равнодушным, лишенным страстей и нервов? Опротивеет. Кое — кому нравятся молчаливые увальни, дремлющие на ходу, но, по — моему, это ложная мужественность… Пылким, подозрительным, страстным, ревнивым, злопамятным? Плохо, когда в сердечных друзьях дикарь. Интеллектуалом, философом, ясновидцем, никогда но опускающимся на землю? Тяжело жить, стоя на цыпочках. Неунывающим, шутником, гаером, которому все трын — трава? Все равно, что поселиться в репетиционной комнате клоуна… Так каким же он должен быть, каким, каким?..»
Разбудив и покормив Сусанну, Николь привязала ее за спиной и выехала на разбитое асфальтовое гаоссе, сквозь которое проросли тополя. Мир подобен серой вате: ни дали, ни выси, серый расплывчатый хаос, полный холода и оседающей каплями влаги, хаос без лучей и теней, где четки лишь мокрые смоляные стволы и ветви ближних деревьев.
Николь отпустила поводья и ехала шагом, покуда за лесным поворотом, посреди озера, забитого ржавой осокой, не возник неожиданно чистый и яркий дом, апельсином лежащий на воде. К нему вела через топь, через лохматые кочки невидимая, обозначенная огнями силовая дорожка. Хозяева, очевидно, были дома: в стойлах топтался нервный мышастый жеребец и дремала смирная крапчатая кобылка. Мышастому не понравилось появление Ба — ярда, он захрапел и потянулся кусать, вздергивая губу над огромными бурыми зубами; Николь хлестнула его наотмашь по ноздрям. Поставив своего коня в пустой денник, она засыпала ему зерна из большого, стоящего тут же ларя, а затем с Сусанной на руках поднялась по винтовой лестнице.
В жилых покоях не было и намека на «ретро». Оранжевые стены светились насквозь, точно не угрюмый ноябрь царил снаружи, а пылало июльское солнце. Над головою Николь медлительно клубился рой предметов: разноцветные объемные фигуры и шелковые полотнища, цветы и камни, полуразобранный локомобиль и живые, перебирающие лапами в воздухе щенки. Центром вращения были дети — мальчик и девочка, ей года четыре, ему не более семи лет. Паря без опоры, они вдумчиво собирали нечто пестрое, разнородно — слиянное…
У детей были скуластые желтовато — коричневые лица, жесткие черные волосы и узкие прорези глаз. Николь поманила их к себе и расцеловала. Потом они сели перед приемником Распределителя: проголодавшаяся Николь заказала себе макароны с сыром и кофе, а детям землянику со взбитыми сливками. Пока они ели, бытовая машина раздела, вымыла и одела в новый комбинезончик Сусанну; промокшая одежда была, как водится, разво — площена.
Когда растаяла посуда с остатками еды, Николь спросила:
— А где ваши взрослые?
— У нас есть отец и двое дядей, — охотно ответил брат, между тем как девочка уже нетерпеливо посматривала вверх. — Но они вернутся только весной.
Николь поинтересовалась, не скучно ли им, не одиноко ли?.. Ответом были недоуменные, почти насмешливые взгляды. Сон брата и сестры не оканчивается по утрам, осколки шаловливо разбитой реальности кружатся в калейдоскопе по воле разыгравшихся маленьких богов. Тогда Николь спросила еще:
— А бывает ли вам трудно?
Девочка, закусив губу, неотрывно смотрела туда, где уплотнялся рой вещей и живых тварей, постепенно образуя единое ядро. Мальчик же снова ответил любезно и рассудительно:
— Да, иногда мы пытаемся решать трудные задачи,
— Невыполнимые, — поправила его сестра, протягивая, не глядя, ручонку и вынимая из приемника пирожное — эклер.
— Зачем же вы пытаетесь, если знаете, что задача невыполнима?
Мальчик растянул губы в улыбке и совсем сощурился:
— Простите, но мне кажется, что вы сейчас заняты тем же самым!..
Она кивнула. Мальчик просиял от собственной догадливости. Сестра прервала созерцание парящей постройки, кажется, Николь ее заинтриговала, глаза стали пронзительно — изучающими.
— Ваши интимные переживания пока недоступны нам, — осторожно, как бы производя разведку, начала девочка, — но мы могли бы…
Брат прервал ее возмущенным жестом и быстро, явно стараясь замять недоразумение, спросил:
— Вы не обращались к Великому Помощнику?
— В подобных случаях… очень личных… у нас это считается слабостью.
— Что значит — считается? — искренне удивился мальчик. Не зная, как ответить, Николь обернулась к сестренке и увидела, что та жадно, неотрывно смотрит на Сусанну. Малышка оживленно щебетала, ползая по мягкому пористому полу и ловя игрушечными пальчиками нечто, ей одной ведомое, — а хозяйка дома, подробно изучив ее, вновь подняла глаза, будто примериваясь, нельзя ли поместить грудного ребенка среди кусков крашеной жести, кораллов и обреченно вертящихся щенков…
Николь невольно потянулась — взять дочку на руки, защитить ее., но тут диковинный сгусток, не то сложнейший букет икебаны, не то друза кристаллов, зазвенел, словно люстра с миллионом хрустальных подвесок; брызнули из него пламенно — зеленные струи, растеклись концентрическими кольцами — гало…
Не глядя более ни на кого, не помня ни о ком, девочка ринулась в воздух.
— Простите! — крикнул брат, взлетая вслед за ней. — Мы третий день этого ждем!..
Подпруга у Баярда ослабла: видимо, когда Николь седлала его, хитрый конь надул живот. Она повозилась, застегивая ремень на другое отверстие. С верхнего этажа доносились громовые удары, завывания и вибрирующий свист. Затем будто бы прибой обрушился на берег, взорвался аплодисментами зал, и пропел, сюсюкая, жеманный мужской голос:
Моя Марусечка Танцуют все кругом…
Визгливый хохот… Там, в оранжевой пустоте, представленные самим себе и безмерной технической мощи, дети сращивали воедино быль и небыль, настоящее и прошлое и, вылепив невообразимых монстров, потешались над ними, как их далекие пращуры в детстве над похождениями Пиноккио или Микки — Мауса.
148
Натягивая поводья, Николь пересекла заболоченный луг и вдоль сосновой опушки спустилась по сухому склону к небольшой, бог знает кем учиненной вырубке. Здесь она нашла удобный пень, села на него и расстегнула комбинезон — покормить Сусанну. Студеный ветер дунул ей в лицо, поволочил серые космы тумана, цепляя их за осинник… «Что это значит — считается?» Действительно, какое мне дело до чьих — то мнений? Нужен Великий Помощник — возьмем и позовем. Ау — у!..
Плечо Николь припечатала сзади большая ладонь.
Когда — то Карл — Хендрик — Николь уже не помнила, к чему — показал ей с помощью Восстановителя событий сцену древнего гадания. В зимнюю ночь сидела бледная напуганная девица на выданье одна в темной комнате перед зеркалом с горящими свечами по бокам. Карл — Хендрик пояснил, что более всего девушка боится оглянуться…
— Подумаем вместе, а? — предложил из — за спины густой, чуть ленивый баритон.
— Думать больше не о чем. Я хочу не думать, а действовать.
Тот, за спиной, ухмыльнулся.
— Кажется, братик и сестричка мудрее тебя?
— Понятно, мудрее. Они ведь еще не живут, они изучают…
Рука тихонько сползла с ее плеча.
— Ладно, поговорим напрямую. Ты понимаешь, милая, что в твоем нынешнем состоянии тебя не устроит никто? Ни один мужчина?
— Но почему? Почему?!
Он смиренно вздохнул — непонятливая попалась собеседница.
— Немного истории, Николь. Когда — то миллиарды людей полагали часть — целым, плотское влечение — любовью. На этой почве возникал брак. Но чаще всего он распадался, поскольку дозволенная половая близость — сама по себе штука нудная, а родством духовным отношения не скреплялись. Когда большинство государств решило жилищный вопрос, были узаконены пробные браки — на год, на три, с последующим обменом временных удостоверений на постоянные. Ну и что? В конце концов, девять десятых населения стали ограничиваться пробными браками…
— Все ясно, — перебила Николь, отнимая Сусанну от груди и застегиваясь. — Но при чем здесь я?
— Терпение, мы подходим к сути. В то время, о котором я говорю, большинство мужчин и женщин соединялись почти произвольно, не требуя уникальности избранника: этих «супругов» можно было бы легко разлучить, перетасовать и вслепую соединить в новые пары — почти ничего не изменилось бы…