Существует какой-то древний вид холуйства, понуждающий человека духовно сдаться в плен чужой культуре и цивилизации, показавшейся верхом совершенства. Здесь корень. Здесь надо копать и выкапывать. Немецкий идеализм, французский социализм, американский имперский демократизм, сменяя друг друга, лет двести с лишним властвуют над душами многих русских людей. Что же до Лондона, то там и не социализм, и не идеализм. Там что-то тихое и тайное, как черти в тихом омуте. Масонство, быть может, плюс экономическая каббалистика с целью власти над миром. Всё это пленяет и завораживает. И наши грустные миллионеры, попадая в тихую атмосферу омута с чертями во фраках, становятся похожими на вождей покоренных племен, которых допустили позавтракать с римскими патрициями.
Это и пленяет. От этого под ложечкой и сосет. Хочется не просто по временам завтракать с потомственными пастухами человеческого стада, а войти в их число. Хочется купить право перехода из мещан во дворянство, хочется добавить частицу «де» к своей обычной фамилии, как у Шарля де Голя и Оноре де Бальзака. Так, чтоб из комсомольца Синицына стать мсье де Синицын и начать картавить. Благо деньги непосильным трудом заработаны, и, значит, непреодолимых препятствий быть не должно. Ну, а первый шаг – детей заслать на поиски элитного образования. Самому же остаться пока и, ворча на грязь и неустроенность Отечества, продолжать непосильным трудом зарабатывать деньги. Высасывать их, собственно, из тех самых лесов, мехов, алмазов и угольных пластов. С грустью высасывать и, ворча, конвертировать в иностранную бумагу.
Оцените мерзость явления! Удивитесь его привычности и распространенности.
Теперь, затыкая нос от гнусного запаха этой налаженной схемы, не умолчим о том, что дети в данном случае – это аналог пленников. Это почетные заложники, которых часто в древности посылали в стан врага в знак лояльности и послушания. В знак исполнения принятых обязательств. Коли моя кровинушка у врага в логове, в почетном плену, то и я во всем покладист. В данном случае разница в том, что враг врагом не назван. Но суть та же. И ты попробуй дернись, если что. Тут же узнаешь, как замораживаются счета, исчезают родственники, вскрываются банковские тайны, в газетах публикуется компромат и проч. Схема простейшая и надежнейшая. Прозрение от чар этой схемы наступает, когда становится понятно: враг не собирался быть другом. Ты для него только ресурс: денег, политического влияния, да хоть внутренних органов на худой конец. Только ресурс. Никак не друг и ни разу не соучастник в управлении сложными процессами. Долго еще нужно на грабли наступать, чтобы понять смысл этих элементарных фраз? Холуй с шальными деньгами в глазах сливок Западного мира – это всего лишь холуй с шальными деньгами. И пусть платит эти высосанные из кровеносной системы Родины деньги за сомнительные знания для своих детей. Пусть думает, что приобщился к знати, если ему так нравится. Кому как. А мне сдается, что дело это надо прекращать. Посмотреть на него со стороны, вздрогнуть от стыда и сказать: «Хватит!».
Хватит, кстати, и Отечество хаять. Его оболганная история, разрушенное образование и покосившаяся медицина не подвергались внезапному нападению инопланетян. Они были оболганы и разрушены языками и руками самих россиян – пресловутых бывших комсомольцев – и часто под влиянием внешнего заказа. Даже без громких фраз о патриотизме, минимальная порядочность и совестливость требуют приложить руки и средства к улучшению жизни на своей земле. И отдыхая, стоит временами вкладываться не только в братские Мальдивы, но и в собственные туристические маршруты. Да надо просто прекратить практику духовного холуйства и почувствовать ответственность за свою землю и ее людей.
Ведь было уже время, когда гниющий от праздности и с ума сходящий барин привычно бросал на ветер тысячи в Баден-Бадене или на Лазурном берегу. Тысячи, слагающиеся из копеек, заработанных крепостным горбом бесчисленных Иванов и Семенов. При этом он хвалил западную культуру и хаял (сволочь!) и мужика-кормильца, и всю Родину скопом. А потом что? Потом было возмездие в виде революции и всего остального. Не стоит затаскивать в сегодняшний день худшие модели поведения дней вчерашних. Вчерашние ошибки стоит исправлять. И лечиться стоит здесь – дома, и учиться здесь, и отдыхать тоже здесь. Не так, чтоб за рубеж ни ногой. Это крайность ненужная. Но всё чаще и больше здесь, дома, с любовью. А чтобы учение, лечение и отдых были качественными, стоит вкладывать и часть средств, нажитых непосильным трудом, в свою страну, а не в чужую. В Маму, а не в мачеху.
Некогда, понимая, что стремление к роскоши, жадность и зависть являются смертельными болезнями для общества, Ликург совершил в Спарте ряд удивительных нововведений. Он упразднил, к примеру, монету серебряную и золотую, а ввел на их место деньги железные. Это были полосы металла, ни на что более не годные, так как были предварительно прокалены и вымочены в уксусе. Для хранения железных денег нужны были отдельные пристройки, для поездки на базар – упряжки коней. Для покупки безделицы нужно было тащить за собой кучу металла. Быть богатым стало стыдно. Роскошь стала предметом смеха и упрека. Роскошь исчезла, унося за собой из жизни гордость, изнеженность, воровство и прочие грехи, связанные с имущественным расслоением и жадностью.
Это был великий социальный эксперимент, который нельзя повторить, но которым стоит восхититься. Богатство стало стыдным явлением. Вместо него возвеличилась валюта твердого слова, мужества в бою, неприхотливости в быту. Имя Спарты стало именем нарицательным. И если брать оттуда, от Спарты, аналогию, то мы нуждаемся сегодня не столько в том, чтобы стыдиться богатства, сколько в том, чтобы стыдиться позорно пользоваться богатством. Отучившийся в свое время в обычной советской школе и закончивший советский вуз, помнящий запах костра в стройотряде и вкус рыбной консервы с черным хлебом, вчерашний комсомолец, а сегодняшний почему-то миллионер не должен, морщась, говорить: «Здесь нельзя жить и учиться. Я отправлю детей в Лондон». На произнесение этих слов у него нет ни малейшего права. Его задача – очнуться, прийти в светлый разум и потрудиться наконец для родной земли и ее людей, ограбленных во время оно стаей бывших «бытоулучшителей и демократов».
Что же до Лондона, то счастье там хоть и появляется изредка, никогда надолго не задерживается. Чему примеры – судьбы многих наших приблуд, от Герцена начиная и Березовским оканчивая. При том что Герцен вовсе даже и не бизнесмен.
16 июня 2015 г.
Поэтика выпускного
Мне кажется, что от метафизики не убежать. Физика (та, что в аристотелевском смысле) говорит о своем позитивном знании громко. Даже и не говорит, а вещает: «Молекулы, атомы, железы, инстинкты, денежные знаки…» Зато метафизика шепчет на ухо тихо, но уперто: «Тайна, боль, смерть, совесть, иная жизнь…»
Ну, допустим – это просто я болен или хотя бы странен. Ну, допустим, это мне одному смерть вокруг мерещится и подмигивает. Но почему тогда циничные современные дети на выпускных балах слезы льют? Те самые дети, которые из всемирной сети об изнанке жизни знают больше вчерашних пенсионеров. Те дети, что в трудолюбии не замечены, взрослых не уважают и чей язык общения с трудом попадает под определение «русский». Именно они плачут и не могут сдержаться. Почему? Потому что смерть это. Выпускной, в смысле. Смерть. Один из ее бытовых подвидов.
Это расставание, одетое в обряд. Запомним эту короткую фразу, ибо она тянет на определение. «Расставание, одетое в обряд». Вальс, цветы, музыка. «Когда уйдем со школьного двора…» Это аналог погребения, прощания, ухода в иную жизнь и иной мир. Это необратимость, неумолимый выход из реки, в которую уже второй раз не вступишь. А ведь что такое погребение? Это тоже расставание, одетое в обряд. Цветы, слезы, торжественные речи в том состоянии, когда в зобу дыханье сперло. «Прощайте. Спасибо вам за всё. Мы вас никогда не забудем».
И – таинство всепрощения, точь-в-точь как перед гробом. Мертвым ведь всё прощают. Вот и здесь учителя во всеуслышание прощают лентяев, пивших на уроках их кровь, и говорят им: «Прощайте. Вы все такие хорошие!» А заплаканные лентяи гримасничают от угрызений совести и впервые жалеют о том садизме, с которым они относились к своим химичкам и физичкам. В общем – «Простите нас!» – «Бог простит, и вы нас простите». Кому знаком Великопостный чин прощения, тот поймал аналогию. А музыка всё играет в миноре, и букеты у всех в руках, и часто поминаются двери. Те школьные двери, которые скоро захлопнутся за вами и которые якобы «останутся всегда для вас открыты». (Тоже ведь тот еще образ – двери).
Плачут мамы, плачут дети, плачут завуч и директор. Эти последние, впрочем, меньше плачут, потому что работа у них продолжается, требуя собранности и суровости. Так и мифологический Харон не был замечен в чувствительности, но возил через Стикс души в одну сторону без эмоций, молча. На выпускном понятно, что скорбь пронизывает всё. Даже радость. Именно в радости скорбь проявляет себя неожиданно и властно, как подлинная хозяйка падшей жизни. Это радость в мире – случайная гостья, ласточка. А скорбь – госпожа. Потому и невесты плачут. Им волосы заплетают (или расплетают), а они плачут на пороге совершенно новой жизни, на пороге смерти девичества и будущего воскресения в новом качестве. Плачут мамки, прощаясь с дитятком. Плачут подруги, кто – от зависти, кто – от ощущения жгучей тайны. И это тоже смерть, побеждаемая и преображаемая, но вездесущая со времен вкушения райского яблока.
Я не люблю выпускные. Эту тонкую игру на нервах, которых и так не осталось: это очередное разрезание сердца на кусочки можно терпеть только по обязанности. Однако метафизика вездесуща, и меня это радует. Духовное измерение жизни торит себе дорогу там, где его не ожидают встретить. Не хотите разрыдаться на монашеском постриге; не желаете помнить о смерти; в браке – великом, чудном, бездонном браке – мистики не чувствуете – вот тогда вам! Лейте слезы хотя бы на выпускном, потому что он младший братец погребения, брака и монашеского пострига.