Нечаянная беда очень страшна. Страшна та беда, которая приходит несказанно, неведомо. А когда человек готовится к операции за месяц, то когда идет на операцию, он уже перебоялся и ложится под нож. Но если вдруг ни с того ни с сего тебя огорошили диагнозом, то конечно, это ужасно.
Так что нужна культура размышления о смерти, культура разговора о ней, культура правильных мыслей о смерти.
Вопрос 2. Думаете ли вы о смерти, боитесь ли ее?
– Вы сами боитесь смерти?
– Конечно. Я не боюсь ее теоретически, когда сижу в кресле с чашкой чая. А когда она дышит на меня, я боюсь. Пару раз она на меня дышала.
– Думаете о смерти?
– Очень много. Больше чем о жизни, мне кажется…
– А что думаете?
– Думаю, например, о том, что качество человеческой души проверяется по тому, как легко человек просыпается.
В греческой мифологии смерть и сон – это братья-близнецы. Каждый раз мы просыпаемся, как бы «воскресая из мертвых». И я так думаю, что те люди, которые просыпаются бодро, осеняя себя крестным знаменем и радуясь солнышку, в день Страшного Суда поднимутся как медные пятачки. Ате, которые просыпаются тяжело, жутко, нудно, еле разлепляют глаза, потом опять их залепляют, закрываются одеялом и крадут еще пару минут, чтобы поспать, – я из таких, кстати, то, мне кажется, такие еще не готовы умирать и воскресать.
Но хочется, чтобы Господь не оставил. В Великом каноне говорится: «Да не буду стяжание ни брашно чуждему, Спасе, Сам мя ущедри». «Стяжать в брашно чуждему» – это значит взять в собственность, которую надо пожрать. Дьявол приобретает человека в некую собственность, которую пожирает.
По сути вся церковная культура – это культура о смерти и победы над смертью. А все культуры, существующие в мире человеческом, все типы цивилизации произрастают именно из этого зерна, из того, как относятся к смерти люди.
Для тех, у кого богов много, для тех смерть – перевоплощение и смена их телесных оболочек. Многобожие как-то связано с реинкарнацией.
Те, для кого Бога нет, для тех и душа смертна. Те верят, что из них лопух вырастет и все.
А те, у кого Бог один, верят в уникальность своей души и после смерти. Именно отсюда вырастает культура зерна во всем ее многообразии и того, что изучает человеческая цивилизация. Она изучает отношение к конечным вопросам: зачем я живу? Что будет дальше?
Вопрос 3. Как «отпустить» умирающего, если совсем не готов с ним расстаться?
– Бывает, что дорогой человек умер или вот-вот умрет, а его родные говорят: «Не могу отпустить». Что можно сказать человеку, который не может «отпустить» умирающего или умершего родственника?
– Мне кажется, что аналог смерти – расставание. Одна певица, имени называть не будем, пела в песне: «Как же мне все это преодолеть, расставание – маленькая смерть».
Вот расставание – это подлинная смерть, также, как и все рубежные состояния, которые переживает человек. Например, превращение юноши в мужчину через какую-то инициацию, например, через службу в армии. Или превращение девочки в девушку через естественные процессы. Или первая близость мужчины и женщины, женитьба. Почему во всех культурах плачут, когда девушке косу расплетают? – «Мне с плачем косу расплели, и с плачем в церковь провели». Потому что это некое умирание: она умирает как девушка и рождается как жена; одно забывается, второе рождается.
Это перемена места жизни, прощание с родным домом и навсегда уезд в другую страну. В этом смысле аэропорты, морские, речные порты, вокзалы – какие-то погребальные места. Там умирают мечты, там льются слезы, там разрываются души.
Если с этой точки зрения смотреть на все эти вещи, то мы много раз в жизни умирали, чуть-чуть, для того, чтобы потом умирать по-настоящему и иметь для этого некий опыт.
И, конечно, приходится отпускать от себя и детство, и повзрослевших детей… Выдавая замуж дочь или женя сына, родители плачут, потому что прощаются с ними, по сути это уже не их дети.
Поэтому, чем быстрее отпустишь, тем легче будет примириться с этим, потому что все равно не удержишь. Удержать не удастся, поэтому здесь нужна мудрость и терпение.
Но бывает, мы не хотим отпустить. Например, когда мама вмешивается в жизнь вышедшей замуж дочери, то она поступает эгоистично и мешает дочери жить…
Если мы не хотим примириться со смертью кого-то или смириться с отъездом кого-то навсегда, то мы тоже поступаем эгоистично: мы хотим, чтобы он/она/они светили нам, и мы им пользовались. Он как бы безразличен сам по себе, нам интересна лишь его функция по отношению к нам, чтобы нам было хорошо рядом с ним/с ней/с ними. Нужно этот эгоизм обличить и вскрыть его.
Что полезного нужно извлечь? Души сращиваются, сращиваются сердца, и когда один уходит, а другой остается, то тот, который уходит, как бы тянет другого за собой. Когда умирает или пропадает из нашей жизни кто-то очень дорогой, то сам факт сращивания душ затягивает тебя самого на грань жизни и смерти. Ты сам делаешь шаг за грань. Только Бог еще терпит тебя здесь, поэтому ты остаешься, а он уходит.
Что нужно и полезно было бы сделать? Хорошо было бы, чтобы смерть наших близких увела из наших жизней, вырвала и унесла, в лету утопила суету какую-то, грязь, какую-то ненужность. Нельзя же после похорон вернуться домой и смотреть ComedyClub, нельзя после похорон пойти в боулинг, нельзя после похорон планировать ближайший уикенд.
То есть похороны или расставание оглушают человека, заставляют его думать о чем – то большем, плакать, в конце концов. Когда человек плачет, он становится добрее.
И вот можно желать, чтобы смерть или разлука уносили из нашей жизни ненужное. Чтобы уходящий от нас покойник забрал с собой какую-то частичку нашей глупости, нашей суетности. Чтобы мы стали лучше, чтобы мы грозно очистились. Как гроза очищает воздух, так вот чтобы эти грозы очищали человеческую душу.
Вот к этому нужно стремиться, а не удерживать человека близ себя как собачку. Лучше всего любить собачек: ты их кормишь, купаешь, шьешь им смешные тулупчики и тапочки на зиму, а она на тебя добрыми глазами смотрит и никогда с тобой не спорит.
Вот таких собачек-людей хотим и мы видеть возле себя. Чтобы «я тебя люблю, а ты молчи!» Служи моим интересам, носи мне тапочки, что называется. Это, конечно, гадкие виды любви, и от них нужно избавляться.
А в мире много беды, но беда оцеломудривает человека…
Вопрос 4. Какой смысл в таком количестве смертей, захлестнувших Украину?
– В нашей стране сейчас столько смертей… Гибнут молодые. Какой смысл в этих смертях? Можемли мы думать, что Господь нас наказывает или Он от нас отвернулся?
– То, что наказывает, это однозначно. То, что есть за что, тоже однозначно.
Злая воля человеческая ограничивается Богом не абсолютно, Бог оставляет человеку большую долю личной свободы. Он позволяет человеку и народу самоопределяться в пространстве и времени. И мы ведь не всегда хорошее выбираем. Скорее всего, наоборот, мы выбираем нехорошее. Потом пожинаем плоды своего выбора. И здесь уже Бог смотрит на нас, какие выводы мы сделаем. Ты хотел? – Получи. Нравится? – Не нравится. – Ну, делай выводы, давай, иди в другую сторону.
Так происходит некая нравственная школа, часто для человечества очень кровавая и неприятная. Гибнут лучшие очень часто.
Почему в Ветхом Завете Господь Бог благоволил приносить в жертву не крокодилов и бегемотов, а ягнят и голубей? Может быть, для того, чтобы содрогнулось сердце человеческое – что за твои грехи развратника, кровопийцы или сребролюбца нужно голову голубю свернуть или ягненка зарезать. Жалко должно быть, по идее, они же не бешенных собак резали. Умирали невинные.
Поэтому смерти бывают разные. Смерть бывает наказанием, безусловно, за грехи. Смерть бывает наказанием кому-то. Как смерть Ромео и Джульетты примирила Монтекки и Капулетти. Иногда люди не примирятся, пока кровь не прольется.
Но в сегодняшней ситуации гадость заключается в том, что люди привыкают к телевизионной картинке о смерти, привыкают к калькуляции потерь с обеих сторон. Телевизор испортил человека, СМИ вынули из него душу и вставили туда что-то другое, перезаправили как картридж какой-то дрянью. И я боюсь, это грозит некой неисцелимостью и уж совсем плохими событиями.
Поэтому ответственность лежит на христианах в полном смысле слова – на качественном христианстве. Потому что только качественное подлинное христианство правильно расставляет акценты над именами.
А люди действительно испорчены. Благодатных одежек, которые защищали бы их от медиавоздействия, на них нет. Они стали телевизионно кровожадны, политически уперты, зашорены, недоступны для входа в них другой информации. А сердце их совершенно беззащитно, и этим сердцем дьявол играет, как мячиком.
Уж сколько кричали миру о том, что компьютерные игры воспитывают кровожадность в ребенке. Ведь летчик, стреляющий из своей кабины, по сути играет в компьютерную игру. Он же не видит, кого он убивает: просто нажимает на кнопку и смотрит на экране, куда попала бомба или управляемый снаряд. Это то же самое, что нажимать на клавиши компьютера, который убивает виртуально людей, и они на твоих глазах разрываются на части.
Гораздо сложнее убивать в реале – воткнуть в человека нож или бить по голове кирпичом. Но для этого есть наркотики, без которых не обходится ни одна война. Там, где в продаже оружие, стрельба и кровопролитие, обязательно есть наркотики. Потому что без наркотика 98% людей не будут нажимать на курок, если, конечно, в них не произошла какая-то внутренняя мутация.
Идет накручивание греховного маховика, это все говорит о близкой гибели народа. Это внутренний змей, пожирающий народ изнутри. У этой беды есть свои названия.
Поэтому нужно останавливаться. Уже сегодня мы вошли в ту стадию, когда никакое количество жертв не успокоит ни одну сторону. Когда на Майдане погиб парень Нигоян, был крик: «О, пролилась кровь, есть первая жертва». А потом начали говорить о БТР-ах, о том, что руки отрубают в пыточных камерах, – и никого это уже не останавливает, и любые цифры никого уже не пугают.