– Что это вы готовите? Суп? – поинтересовалась Нин, как бы между делом принюхиваясь.
– Да что-то суставы разнылись, – отмахнулся я.
И зевнул во всю пасть. Пусть думает, что я и впрямь сейчас воткну от – так, типа, спать охота.
Нин довольно потерла ладонями.
Сказать по правде, в моем колдовском супе не хватало двух ингредиентов – брюшка морского ежа и янтарной пыли. Но и тех трех, какие я смог достать, было достаточно для невзыскательного бодрого бешенства. Такой «суп» принимали впередсмотрящие, чтобы не заснуть на своей верхотуре.
Матросы называли ее «акулье пиво» – в ходу была басня, что если вылить за борт бочонок «пива», акулы тут же зачуют и сбегутся, как если бы это были свиные потроха. Типа, это им как людям музыка – только и знай, что бей тварей и копти. В басню я не верил – я слишком много видел акул. По моим наблюдениям, в этой жизни средняя акула интересуется только двумя вещами: едой и жратвой.
Вкус «акульего пива» посрамлял всякую фантазию.
Это был форменный яд.
Я едва не изблевал все вместе с ошметками желудка. Но глаза у Олли были как у престарелого охотничьего пса, которого больше не берут на кабана.
Он глядел на меня с такой безысходностью, что даже рыгать расхотелось.
– Ты правда ей скажешь? – шепотом спросил Олли.
– Я же сказал! Только… – мне было неловко перед самим собой говорить это. – …не мог бы ты одолжить мне на всякий случай свое зеркальце?
– Зачем это?
– Там прыщ выскочил. Хочу посмотреть.
– 13 —
Наконец взошла луна и мы улеглись.
Все было тихо. Олли и Нин словно бы скоропостижно окончились.
Дыхание Олли было ровным – парень, кажется, просто заснул. Дыхание Нин – вроде бы тоже. Свое дыхание я старательно ровнял на манер лечебной дыхательной гимнастики – даже симулировал сонное варнаканье.
Поначалу голова была пустой и звонкой (верный признак действия «пива»). Но потом на ум начали лезть всякие раритетные воспоминания, что навело меня на мысль о том, что я переборщил с собачьим корнем.
Затем вдруг появились воспоминания о том, чего я уже вообще никогда не видел – про девятилетнюю войну на Циноре. Хорошо экипированное, нарядное варанское войско осадило какую-то стратегически важную и фактически никчемную крепостцу. «Молнии» лупят по неряшливой каменной громаде, солдаты голосят, тараны дубасят по воротам…
…дубасят по воротам… тараны дубасят по воротам… по воротам дубасят тараны…
Тут я приоткрыл глаза и увидел, что уже рассвело, как говорят у меня на родине, «до молока».
Что тараны не тараны, а койка Олли стукается о глиняную стену в знакомом ритме, что лицо у парня – ничем не лучше, чем лицо очеловечившегося гуся, в смысле, один нос только и торчит, а череп вроде как ссохся!
Что глаза Олли закрыты, милостивые гиазиры – больше всего на свете он был похож на вырытого грабителями могил покойника!
Нет. Не может покойник принимать участия в таком деле, как соитие с требовательной, физически развитой девушкой.
Считается, по крайней мере, что не может.
Но это меня не успокоило.
На Олли восседала Нин. Она вертела своим жидковатым хвостцом, в который были стянуты ее каштановые волосы и экстатически прогибалась, запрокидывая голову – шлюхи называют это «делать спинку».
Шелковая рубаха госпожи наблюдателя была приспущена до пупка, сверкали натренированные ляжки, а ее внушительная грудинка выдавалась далеко вперед, словно носовая фигура древнего файеланта!
А вот лицо Нин было лицом плотника, невдумчиво строгающего шестидесятую за день доску.
Она строгала Олли, как столешницу.
Я прислушался. Горячие меха легких госпожи наблюдателя работали исправно. А вот дыхания Олли я вообще не расслышал. И тут я действительно испугался – могла же ведь она его застрогать до смерти! Ну перевязала, допустим, ему черен запасным шнурком для волос – и порядок! Хоть он тридцать раз мертв, а на ее плотницкую долю достанет.
Нин остановилась и потерла ладонями друг о друга.
Вот тут мне стало противно и страшно. Я вспомнил про Дидрэка.
Про больших, умственно развитых мух, которым надо много жизненного сока.
В галлюцинациях противнее всего момент, когда ты обнаруживаешь, что они состоят в тесных, чуть ли не родственных отношениях с действительностью!
Моя рука нащупала меч – не такой шикарный, каким похвалялся Олли, но зато прекрасно притертый к руке. Это сразу добавило мне гонору.
Я выпрыгнул на пол и встал в боевую стойку тесного боя.
– Оставьте его в покое, госпожа наблюдатель, – с угрозой сказал я, приближаясь. – Разве вы не знаете, это запрещено Правилами!?
Она вроде как не сразу меня услышала. Она не реагировала почти целую вечность. А за это время меня пробрало конкретной жутью – мне вообще начало казаться, что сейчас я оглянусь и обнаружу себя на той миндально-розовой палубе!
Мои нервы были как водосточные трубы во время ливня – по ним стекало вниз, в землю, причем стекало в бешеном количестве нечто, что в данном случае было заместо воды.
Наконец она повернулась ко мне. Глаза – как два черных карбункула.
Предполагается, что фехтовальщик – существо бесстрашное.
Предполагается, что мы – это чуть ли не правопреемники тех древних героев, во славу которых функционируют все библиотеки Круга Земель.
Предполагается даже, что мы чуть ли не правнуки тех героев – в духовном смысле, типа.
Но сдохнуть мне на месте, если я чувствовал себя Элиеном Звезднорожденным в день судеб Лон-Меара!
Мне кажется, классическое бесстрашие окончилось вместе с древностью.
Нет, хоть я и говорю все это, но я не выронил тогда меч. Я не сполз на пол в шоке, как наверняка поступил бы впечатлительный Олли.
Не исключаю, что здесь снова сработал собачий корень, издревле известный варанским естествоиспытателям как мощный природный затуплятор.
В общем, я продолжал стоять с мечом наголо.
И уже одно это было по-геройски.
– В чем дело, Игрэ? – сказала наконец Нин. Она старательно прочистила горло и знакомые стервозные нотки отлажено зазвенели в ее голосе.
– По-моему, то, что происходит между нами тебя не касается. Что ты пристал с этими Правилами – да они морально устарели сто лет назад! Кому вообще до этого есть дело, кроме тебя! Прозвучало это как-то очень простецки, правдиво. И я почувствовал, что выгляжу крайне нелепо. Я ощущал себя уже почти героем, а тут…
– Может, ты просто ревнуешь Олли?
Я покраснел, как рак. В каком-то смысле, не так уж она была далека от истины. Она знала, куда лупить.
– Все равно, я хочу, чтобы вы прекратили изматывать Олли. Он и так уже похож на умертвие!
– Почему тебя это так беспокоит? – спросила Нин, издевательски улыбаясь.
– Потому, что он мой друг. Мы сегодня тренировались и я вам скажу, что у него уже меч в руках не держится!
– Это еще не повод вмешиваться в его личную жизнь! – изрекла Нин тоном моей прежней патронессы в борделе. Та страсть как любила это словосочетание – «личная жизнь». И подразумевала она под этим то же самое – еблю.
– Послушайте, Нин, меня сам Олли попросил, чтобы я прекратил это все. Да и вообще, почему вы за него говорите? Он что, глухонемой?
– Хорошо, пусть он сам скажет! – пожала плечами Нин.
– Игрэ, и правда, отвали, – недовольно прогундосил Олли не открывая глаз.
Нин потерла ладонью о ладонь.
Но я не сдвинулся с места.
– Может, попросим Олли повторить еще раз? – ехидно поинтересовалась Нин.
В какой-то момент мне совершенно явственно показалось, что Нин права. Самое лучшее, что я могу сделать – это заложить меч в ножны и лечь спать. И завтра как следует вычитать Олли за все его дегенеративные мелодрамы с истериками, за все эти взгляды охотничьего пса. Пожалуй, по морде бы даже не помешало.
Но язык опередил мой мозг.
– Скажите, госпожа Нин, а имя Дидрэк вам ничего не говорит? – спросил я.
Я просто вдруг подумал: если все, что было в «скипидарной» комнате, просто моя галлюцинация – то откуда ей знать содержимое моих галлюцинаций?
Нин прекратила ездить своей раковиной по полумертвому жезлу Олли и привстала.
– Дирдэк? Нет. А кто это? – ее замешательство было таким натуральным, что я и самому себе на секунду показался психически невменяемым. Морочу, типа, голову серьезному человеку.
– Это имя одного… существа.
– Существа? Ручной улитки, что ли? Эх, ложился бы ты лучше спать, Игрэ, – ласково сказала Нин.
Ее улыбка была по-хорошему порнографичной. Но вот эта ласковость, вот эта улыбка и насторожили меня!
Меч я не спрятал.
– Выне возражаете, если я позову Дидрэка? – предложил я
– В принципе, нет. Но только позже! Сейчас я хочу поспать. А потом – пусть приходит! И вообще, что за глупости лезут тебе в голову! Мало того, что ты испортил нам с Олли ночь любви! – с притворным вздохом Нин спрыгнула с кровати.
– Дидрэк! – негромко позвал я, как бы в шутку.
– Брось сходить с ума, Игрэ. Между прочим, у меня родилась неплохая идея. Я думаю, Олли не будет возражать, если мы с тобой сделаем друг другу приятно?
Нецеломудренно облизывая губы, она стояла передо мной на полдороге к своей кровати, стояла в чем мать родила и похотливо терла соски пальцами. Если бы я не работал в борделе, это наверняка подействовало бы. А так, я просто знал – так делают все.
– Дидрэк! – крикнул я чуть громче, отступая на два шага.
Моя левая рука уже нашарила зеркальце Олли и оно словно бы придало мне смелости.
– Сейчас же прекрати это! – громко потребовала Нин.
Но я и не думал ее слушать. Я уже орал, что было мочи, и стрекозье имя разносилось своим глубоким глоточным «э» по лениво просыпающемуся берегу до самого, казалось, горизонта.
– Дидрэээээээээээээээээээээк!
В тот же миг зеркальце, выброшенное вместе с моей левой рукой вперед, отразило недовольное лицо, чиркнув по животу и груди Нин. Словно голубая вода плеснула Нин в лицо – это утреннее небо, просочившись через дыру в крыше, на секунду отразилось в нем, но тут же отпружинило восвояси. В какой-то момент в нашем домике стало настолько тихо, что мне показалось, будто я оглох.