Я поймал себя на мысли, что, определив свой нынешний мир как «ирреальный», я, однако, не вполне ощущаю соприкосновение его границ с реальным, который должен же находиться где-то. Допустим, он за пределами Южноморска. Но встретился ведь здесь мне и нормально реагирующий человек – отец Константин. Он – часть реальности в моем «коридоре», или же тот границы церкви огибает, не в силах пройти по освященному месту?
Я поднялся с дивана и подошел к портье.
– Телефон в моем номере не работает.
– Понял, пошлю к вам к вам нашего специалиста по связи.
– А могу я пока воспользоваться вашим телефоном?
– Да, конечно, вот он, на столике – специально для таких случаев.
Хороший сервис – учитывая, что я и по мобильному не могу никому дозвониться! Хотя не факт, что дозвонюсь и по этому. Однако после набора номера пошли длинные гудки, и голос отца Константина ответил:
– Слушаю!
– Батюшка, это Борис Лосев, который вчера подошел к вам у церкви. Знаете, рассказанный вами сюжет из Белого получил совершенно неожиданное продолжение. Я бы хотел показать вам кое-что, если, конечно, у вас есть время.
– Я сейчас свободен, пожалуйста.
– А где мы можем встретиться?
– Да хоть в храме, я здесь, подходите.
– Тогда через полчаса.
Положив трубку, я некоторое время смотрел на нее. Если отец Константин существует в обычной реальности и отвечает мне по телефону, то, стало быть, и телефон реален? А почему тогда мой отключен? Нет, для меня всё это слишком сложно. Я вспомнил фильм аргентинских студентов «Мёбиус» о том, как в метро Буэнос-Айреса, после запуска кольцевой линии, исчез целый поезд в месте, где начинался один кольцевой маршрут и кончался другой. Топология пространства и времени искривилась при увеличении скорости состава в точке «нулевого» поворота – примерно так же, как изменяется поверхность перекрученной ленты Мёбиуса при соединении ее концов. Реальность в такой непрерывной конфигурации не противоречит ирреальности – они переходят друг в друга на витке. С этой точки зрения Румянов и Рождественский, скажем, действительно могли прибыть из реальности Москвы в мою псевдореальность – просто они на одном витке, а я на другом. А всем этрусколагам, включая меня, выпало оказаться в нулевой точке пространства-времени города переселения душ. Только эта лента, в отличие от ленты Мёбиуса, перекручена не один раз, а пятьдесят, и на каждом ее витке – по этрускологу. Научная фантастика, словом! Я любил ее читать в детстве, но ни тогда, ни позже не мечтал сам оказаться в ней.
Поздоровавшись с отцом Константином, я не стал ходить вокруг да около:
– Батюшка, моя просьба покажется вам странной, но я хотел бы, чтобы мы вместе поехали на второе городское кладбище. Поверьте, проще показать вам то, что я вчера увидел, чем рассказывать.
Священник был явно озадачен, но виду не подал, только поинтересовался:
– Вы вчера были на кладбище?
– Да, после встречи с вами.
– Что же, простите, привело вас туда?
– Не что, а кто. Встретил напротив университета секретаршу ректора, и она сказала, что хочет кое-что показать мне там – вроде, как я сейчас вам. Вы, кстати, с ней знакомы?
– Не имел удовольствия.
– Тем загадочней выглядит ситуация. Она как будто слышала наш с вами разговор.
– Даже так? Ну, а главное: ученые-то нашлись?
– По-прежнему нет.
– М-да… А то, что вы хотите мне показать, как-то связано с этим?
– Полагаю, да.
– Ну, тогда поехали, поглядим.
– Я поймаю такси.
– Не надо, я на машине.
Мы обошли храм, и отец Константин указал на стоящую во внутреннем дворе «ладу-весту»:
– Сюда.
В салоне пахло ладаном и восковыми свечами, а над лобовым стеклом разместился рядком иконостас в миниатюре – Спас в Силах, Божия Матерь, Николай Угодник, святые равноапостольные Константин и Елена. Только мы выехали за ворота, как за нами двинулась «реношка» с набыченным парнем из «Аквариума» за рулем и другим мужчиной, мне неизвестным. Они «приклеились» ко мне сразу после того, как я сел в такси возле отеля. Статус наблюдения за мной был явно повышен: тут тебе и второй агент, и «тачка» нашлась. Я не стал говорить батюшке о «хвосте», чтобы он не нервничал.
– Может, всё-таки расскажете, зачем мы едем на кладбище? – спросил отец Константин, следя за дорогой. – А то невольно какие-то мысли о покойниках в голову лезут.
– Да ведь раз уж поехали, недолго ждать осталось. Потерпите уж, пожалуйста.
– Что ж, потерплю, Господь терпел и нам велел. А я читал в газетах о вас и об этрусках. Интересно. Вот вы там говорили, что этруски были родственны венетам и ретам. Но этруски, я слышал, верили в древнегреческих богов?
– Да, только называли их по-другому.
– А в кого верили венеты и реты?
– Ну, у них были свои боги – Великий Отец и Великая Мать. Называли их тоже по-разному: Велинь, Белин, Матрея, Рейтия. Всё зависело от племени. Реты и адриатические венеты предпочитали Рейтию. В сохранившихся надписях она упоминается чаще Белина. Кстати, слово Рейтия, или Реция, вполне может означать то же самое, что и Россия.
– Как это?
– Вам, наверное, известно, что европейцы в средневековье называли нас рутенами, а Русь – Ruthenia. Не исключено, что и римское Raetia, на самом деле, калька с венетско-этрусского Routia или Rousia, поскольку римлянам было свойственно превращать звук «с» в иностранных словах в «ц» или «т».
– Я примерно представляю, где жили этруски. А где жили венеты?
– На адриатическом побережье Балкан и северной Италии, а также в Норике, на территории современной Австрии.
– Ага. А Венеция, конечно, это от венетов?
– Конечно. И Вена тоже.
– Я вот более-менее понял из ваших интервью, чем язык ранних этрусков схож с русским. А что представлял собой венетский язык?
– Он был еще более схож. Возьмем стихотворную надпись на атестинской погребальной урне, нацарапанную латиницей: “V ougon taj o stinaj, V ougon taj tot i onaj”. Думаю, вы, зная церковнославянский, без труда переведете это.
– Ну, наверное, так: «В огне тай, о, стенай, В огне тай тот и оный».
– Почти так. «Тай» или «та» по-венетски будет «этот». «Стинай» же пишется через «и», а не через «е», как «стенай», и означает «истлей». Получается: «В огне этом, о, истлей, В огне этом тот и оный». То есть, речь идет о кремации покойников, которые, естественно, в огне не стенают. Но основный смысл вы сходу перевели верно. Нет, по-моему, никаких сомнений, что перед нами – праславянский язык, а не один из древнеиталийских, как утверждают итальянцы, не умея при этом перевести ни этрусских, ни венетских надписей.
– Ладно, допустим, эти этруски, венеты и реты – наши давние предки. Но почему у нас, в «Рутении», языческие боги назывались по-другому? Даже «России» не было!
– Думаю, именно потому, что реты, скажем, верили в Рейтию, а норики – в Норейю, то есть олицетворяли богинь со своей землей или страной. А нет страны, то нет, получается, и божеств. Но, вообще-то, в языке следы доперуновых богов можно обнаружить – даже там, где не ждешь. Откуда, по-вашему, слово «блин»? Оно с большой вероятностью восходит именно к богу Белину и означает ритуальное угощение, испеченное в форме солнца. Вообще, имя венетского бога «Белин», «Белен» – исконно славянское, потому что происходит от древнейшего корня «белъ» в значении «блестящий», «светлый». Старая праславянская форма этого имени – Белбог, Белобог. Распространенное мнение о том, что имена Белобог, Белин, Велинь почти не встречаются у восточных славян, неправильное, поскольку опирается на анализ только фольклорных источников, а не топонимов. Почему, скажем, Белая Русь – «белая», а не «зеленая», что больше бы соответствовало цветовой гамме этого края? Или возьмем древнее, еще дохристианское название волынской столицы – Велинь. Скорее всего, оно имело прямое отношение к богу Белину-Велиню. Многие лингвисты, кстати, выводят известного нам Велеса именно из Велиня. Не будем забывать и о том, что имена одних и тех же богов у язычников всё время менялись. Этрусского Зевса звали Тин или Дин, что означает «день», а День – это уже близко к Белобогу. Восточные славяне чаще называли Белобога древнейшим синонимом Доля, – и, соответственно, Чернобога – Недоля, Лихо.
– Ну да, не буди Лиха, пока оно тихо.
На этих его словах вдали зловеще замаячили ворота кладбища № 2.
– А вы знаете, как моя фамилия? – повернулся ко мне батюшка. – Недолин.
Я захохотал – по свойственной мне нервной смешливости, но тут же осекся:
– Извините.
– Ничего, – улыбнулся отец Константин. – Не я же верил в Недолю, а какой-то мой дальний предок.
– Да ведь вера в Долю подразумевала и веру в Недолю. Жертвы, небось, приносились и тому, и другому.
– Ну, это уж как водится у язычников. Знаете, я всегда с недоверием относился к активным поискам наших корней в далекой древности, а вот почитал, послушал вас и вижу – не так всё просто.
– Самое пикантное, что вовсе не мы начали поиски этих корней! Такова была европейская историография вплоть до появления «норманистов»! Помню, на одном «круглом столе» по истории немецкий профессор, злобный такой дяденька, говорит: «Вы фальсифицировали свою историю еще в семнадцатом веке, когда архимандрит Иннокентий Гизель написал о могильщике Римской империи Одоакре: «князь некий славеноросский Одонацер»! Славеноросский! В пятом веке! Как вам это нравится?» «Позвольте, – возразил ему я, – Иннокентий Гизель всего лишь перевел то, что написали вы!» «Как это?» «А кто выбил на плите: “Odoacer rex rhutenorum”, «Одоакр, царь рутенов», в древней пещерной церкви в Зальцбурге, на том месте, где Одоакр сбросил со скалы полсотни священников и монахов? Архимандрит Иннокентий? И разве мы писали, начиная с десятого века, что русы – потомки библейского народа росс? А теперь нам об этом и вспоминать нельзя?». Сразу заткнулся, побагровел, сидит, моргает.
– А кто это написал – о народе росс?