– Допустим. И что же делать?
– Лично вам – причаститься Святых Таин. Другой духовной защиты, помимо молитвы, не знаю. Поедем сейчас в храм, я вас исповедую и причащу запасными Дарами.
– Да ведь я позавтракал! Не говоря уже о том, что не готовился…
– Боюсь, готовиться у вас времени здесь не будет. Ну, а завтрак… Возьму на себя смелость отпустить вам этот грех. Вы, почитай, как на войне. Духовная брань – та же война. Вы крест-то на себе имеете?
– Имею.
– Ну, и хорошо.
В пустом гулком храме, у аналоя в боковом приделе, я исповедался отцу Константину, а потом он причастил меня.
– Вот вам молитва против бесов «Да воскреснет Бог…», – сказал он мне, протягивая листок. – Читайте ее всякий раз, как почувствуете искушение или опасность. А я буду молиться за вас. Если потребуется помощь, приходите, звоните. Сделаю всё, что смогу.
– Спасибо, батюшка.
Причастие и впрямь придало мне душевных сил. Я шел по улице, не испытывая вчерашней подавленности, а, напротив, ощущая стремление что-то изменить, исправить, хотя по-прежнему не понимал, что. Давешний «хвост» всё тянулся за мной, на что я уже не обращал внимания.
Но в проклятом «Аквариуме» мой подъем стал улетучиваться. Начать с того, что теперь двое полицейских проверяли документы у входа в отель, а прямо за дверями была установлена рамка металлоискателя. Характерные типы в штатском торчали у стойки, лифтов и пожарной лестницы. Пройдя через все эти фильтры, до лифта я добрался лишь минут через пять, а в лифте обнаружился еще один мордоворот. Как всё это могло способствовать поиску этрускологов, я не понимал. Да и никто, наверное, не понимал: просто власть по привычке изображала кипучую деятельность там, где ее уже не требовалось.
В номере меня ждала новая неприятность. В мое отсутствие его хорошенечко обшмонали: все вещи были не на тех местах, куда я их накануне положил, а кровать заправляла явно не горничная. С отвращением я заглянул в перерытый чужими лапами чемодан. Господи, зачем это? Что они могли найти здесь полезного для себя? План подземелья, в которое я отвел делегатов, как Гамельнский крысолов? Или что? Я прошелся по номеру. Теперь-то наверняка меня не только слушают, но и снимают, а камеры и «жучки» на этот раз хорошо замаскированы. Находиться мне здесь было противно. Пойду в библиотеку, где мне, собственно, и положено быть как делегату, решил я, почитаю там что-нибудь, потом пообедаю, а потом как Бог даст. В номер вернусь только ночевать.
Однако, когда я направлялся к лифту, меня остановил Набыченный, сидевший, как и давеча, в лобби на диванчике.
– Гражданин Лосев, в интересах следственных мероприятий вы не должны покидать отель, – зло сообщил он. Вероятно, переживал потерю второго уже микрофончика. Они ведь, небось, расписываются в ведомости, получая на руки этот реквизит. И я уже, что характерно, «гражданин»! Ну, естественно, никого кроме меня у них в этом деле до сих пор нет, так что будут прессовать по полной. Скоро и в камеру с уголовниками посадят.
– А у вас что – есть постановление о моем домашнем аресте? – вежливо осведомился я.
– А вы не под арестом. Но, если вы не хотите под него попасть, то должны сотрудничать со следствием в качестве свидетеля. Мы не можем гоняться за вами по всему городу, когда вы нам срочно понадобитесь.
– И что же: я должен сидеть в этом непроветриваемом номере, и даже не могу спуститься в бар? А как мне обедать?
– В бар, ресторан – можете, и даже во внутреннем саду погулять, но под нашим наблюдением.
– Вот спасибо, уважили! А скажите: если у вас нет ордера на меня, то на основании чего вы произвели обыск в номере?
– Я ничего не производил.
Возразить мне было нечего – ведь он и впрямь таскался за мной в собор, а потом на кладбище.
Я пошел дальше. Мне не нужен был ни бар, ни бамбуковая роща в саду камней, но я не знал, куда еще деваться. Набыченный, между тем, кого-то вызывал по рации: докладывал, очевидно, что я иду.
И тут произошло нечто похожее на вчерашнее. Зеркало в лифтовом фойе не отразило ничего, когда я миновал его. Я кинулся к нему. Там, в глубине, не было ни Кирова, ни вообще никого – то же самое фойе, только без меня. Поверхность зеркала как бы слегка ходила волнами. Сердце забилось чаще. А ну как я смогу пройти на этот раз? Собственно, есть ли у меня другой шанс что-то изменить, не попытавшись попасть в один из соседних миров? Этот-то ведь тоже ненастоящий, для меня, по крайней мере, но я тут один, а там хоть есть Киров. Здесь меня скоро посадят под замок, лишив всяких шансов вернуться в подлинную реальность, а там я буду нашедшимся делегатом. Но всё равно как-то страшновато. Я вынул из кармана листок отца Константина и стал шепотом читать:
– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его…
В коридоре послышались шаги. Наверное, Набыченный идет – посмотреть, поехал ли я вниз. Я ткнул пальцем в зеркало, и он провалился в пустоту. Путь свободен! Я занес ногу и без препятствий перешагнул раму. Теперь одна моя половина стояла на земле, а другая пребывала в каком-то космосе. Или на том свете. Шаги приблизились к фойе, ручка двери пошла вниз… Я перекинул в зазеркалье и другую ногу. Ничего не произошло. Я стоял в точно таком же лифтовом фойе, какое только что покинул. Оглянувшись посмотреть, чьи же это были шаги в коридоре, я увидел только свою растерянную физиономию в зеркале. Портал уже затянуло амальгамой. И теперь бесполезно размышлять: зря, не зря. Нужно принимать то, что есть.
Однако куда же мне теперь? На лифте вниз или обратно в номер? Если здесь он мой. Впрочем, можно проверить. Я шагнул в коридор и оторопел. Никакого коридора не было. Я стоял в огромном, светлом, теряющемся над головой зале, сплошь увешанном зеркальными рамами разных форм. Точнее, трудно было сказать, что они на чем-то висели, ибо стен как таковых тоже не было. Рамы выступали из светящейся пустоты, напоминая аквариумы с электрической подсветкой. Из ближайшего ко мне зеркала доносился шум разговора, звенели бокалы. Я подошел, отметив про себя, что пол или некая твердь имелись. В зеркале показывали цветное кино: раззолоченный кремлевский зал, длинный стол под белоснежной скатертью, сияющий хрусталем и фарфором, и заставленный обильными угощениями, а за столом – Сталин, Молотов, Ворошилов, Микоян, Каганович, Берия и еще какие-то деятели. Что это – «Пиры Валтасара» Искандера? Мои ноздри защекотали запахи вкуснейшей еды. Осетрина, жареный молочный поросенок, шашлык, цыплята табака… Обонятельное кино, 10 или сколько там D? Или это не кино?
Сталин, между тем, разгладив большим и указательным пальцем усы, обратился к своему соседу, курносому улыбчивому мужчине лет сорока с зачесанными назад жидкими волосами.
– Каковы происхождение и язык вашего народа? И не близок ли ваш народ с басками? Не верю, чтобы албанский народ был выходцем из Центральной Азии; он и не турецкого происхождения, ведь албанцы древнее турок. Быть может, у вашего народа общие корни с теми этрусками, которые остались в ваших горах, потому что другие, которые уехали в Италию, частично были ассимилированы римлянами, а частично перебрались на Иберийский полуостров?
И здесь – этруски! Я навострил уши.
Курносый подождал, когда сидящий рядом толмач переведет слова Сталина, и ответил – через своего переводчика:
– Происхождение нашего народа, товарищ Сталин, очень древнее, а язык его – индоевропейский. Имеется много теорий об этом вопросе, однако правда такова, что мы происходим от иллирийцев. Мы – народ иллирийского происхождения. Имеется еще теория, выдвигающая положение о том, что албанский народ является самым древним народом Балкан и что древними, догомеровскими предками албанцев являются пеласги. Теория о пеласгах развивалась многими учеными, особенно немецкими. Они ссылаются на некоторые слова, употребленные в «Илиаде» и «Одиссее», и употребляемые и поныне албанским народом, как, например, слово «гур», что по-русски означает «камень». Гомер это слово ставит перед греческим словом и говорит «гури-петра». Значит, можно предположить, что нашими древними предками были пеласги, которые еще до греков заселяли Балканский полуостров. Во всяком случае, товарищ Сталин, я не слыхал, чтобы албанцы были одного и того же происхождения с басками. Может, существует и такая теория, наподобие той, о которой вы говорили, что часть этрусков осталась в Албании, другая переселилась в Италию, а третья оттуда перебралась на Иберийский полуостров, в Испанию. Быть может, у этой теории также есть свои сторонники, однако я не в курсе нее.
Я понял, кто этот улыбчивый мужчина – знаменитый Энвер Хо́джа, вождь албанских коммунистов. Значит, они еще при Сталине активно продвигали свою «иллирийскую теорию»! И «пеласгийскую», оказывается, тоже! Что характерно: доказательств обеих теорий с тех пор имеется ровно столько же, сколько в словах Ходжи, человека с неоконченным высшим образованием, но об «иллирийской» теперь на Западе размышляют, как о чем-то вполне допустимом. А вот праславянская теория происхождения венетов и этрусков, хоть и разработана куда более основательно и подкреплена лингвистическими исследованиями, сходу отвергается как «ненаучная». Всё это я отметил чисто автоматически, по привычке, не вспомнив о том, где я нахожусь и что люди, которых я вижу, давно лежат в могиле.
– У нас на Кавказе, в Азербайджане, имеется местность, которая называется Албания, – сказал Сталин. – Имеет ли это отношение к вашей Албании?
– Я этого не знаю, товарищ Сталин. Но это факт, что многие албанцы в течение веков, вследствие жестокого оттоманского ига, войн и походов османских султанов и падишахов, часто были вынуждены покинуть свои родные края и переселиться на чужбину, образуя целые деревни – в Южной Италии, Греции, Турции, Румынии, Болгарии, Америке. Однако о вашей местности, которая называется «Албания», ничего конкретного не знаю.
– Сейчас выясним.