е…» – донеслось до меня. Банкет! Точно, конференция у них там прошла! Они возвращаются в Москву! И я могу к ним присоединиться! А посадочный талон? Но ведь здесь, в «гармошке», он уже не нужен, стюардессы на него смотрят только затем, чтобы направить пассажира на его место. Разве можно не использовать такую возможность? Ведь, если бы «окно» находилось перед стойкой проверки билетов, в «накопителе», тогда бы ты ни за что не прошел! А оно находится за стойкой! Это ли не знак? Вперед!
И я вошел в «трубу». В этот раз я даже не ничего не перешагивал: когда я приблизился к «зеркалу» вплотную, оно разом словно всосало меня в себя, как мы пьем кисель, только что не чавкнуло. Один миг – и я уже шел со всеми по «гармошке». Впереди зияла распахнутая дверь «эйрбаса». “Southwind Airlines” – было написано на ней, «Южный ветер». Понятно, здесь еще «Зюдвинд» не обанкротился. А вдруг не будет свободных мест? Да нет, на таких рейсах всегда бывают, сезон отпусков еще не наступил. Во всяком случае, когда летели в Южноморск, пустые кресла сзади имелись. Вот туда-то, назад, я и пойду. «Мне в конец», – улыбнулся я стоявшей в тамбуре стюардессе и та согласно кивнула. Я медленно двинулся по проходу, пережидая, когда пассажиры впереди устроят свою ручную кладь.
– Борис! – вдруг окликнули меня слева.
Я повернулся на голос – это был Киров, уже сидящий в среднем кресле. Вид он имел не очень веселый – как и во время первого полета.
– А мы вас потеряли! Думали уже, без вас полетим! Вас объявляли по трансляции в аэропорту! Куда вы исчезли после своего доклада?
Я остановился, озадаченный. Вот как? Значит, есть и такой вариант, где исчез только я? Сколько же их, этих вариантов?
– Я не исчезал, – наконец, ответил я, – просто решил всё-таки посмотреть город, немного заплутал.
– А почему же ваш телефон молчал?
«Потому что в этом лабиринте нечистая сила не обеспечила еще мобильную связь», – подмывало меня сказать, но я лишь пожал плечами:
– Наверное, батарейка села.
– Уважаемый, вы будете проходить? – толкнул меня сзади чемоданчиком мужчина, опознанный мной как этрусколог. – Из-за вас вылет чуть не задержали, а теперь вы в проходе стоите.
– Да-да, извините. – Я двинулся дальше.
– А не хотите рядом со мной? – предложил вслед мне Киров. – Какое у вас место? Можем попросить поменяться.
– Да ничего, не беспокойтесь, посижу на своем, – буркнул я, ускорившись. Покорнейше благодарю, держать тебя весь полет за потную руку! А потом – как меняться, если нет посадочного талона с местом? То есть, место-то, наверное, для меня забронировано, но вот где оно?
В последнем ряду, справа, аккурат у туалета, имелись только два кресла и оба пустые. Там-то я и устроился, у окошка. «Будут выгонять, пересяду на другое, еще раз выгонят, снова пересяду – и так до тех пор, пока не окажусь на своем месте. А если подойдет стюардесса и спросит посадочный талон? Скажу, что обронил где-то. Меня по трансляции вызывали, и, стало быть, я не заяц».
Глядя в иллюминатор на неспешную аэропортовскую жизнь, я задумался. А ведь, на самом деле, мне не мешало бы сесть рядом с кем-то из этрускологов и косвенными вопросами осторожно выведать, была ли в этой реальности ситуация, когда портье почему-то не зарегистрировал делегатов, и они покинули отель. Или, напротив, там не зарегистрировали только меня? Нет, я делал доклад, судя по словам Кирова, а значит, хотя бы первую ночь провел в «Аквариуме». А почему ты думаешь, что именно в «Аквариуме»?
Ко мне на задний ряд никто не приходил, кроме стюардессы, которая, дежурно улыбнувшись, проверила, надежно ли закрыта крышка багажной полки и попросила меня пристегнуть ремень. Потом в проходе начался театр кислородных масок и спасательных жилетов в исполнении стюардесс. Мои мысли приняли неожиданный оборот: «Что-то не так. Я чужой в этом мире. Согласно подобным сюжетам, я должен, оказавшись в новом измерении, разом забыть то, что было со мной в параллельном, но «вспомнить всё», что происходило со мной в здешнем до посадки в самолет. Эта реальность, конечно, посложнее книжной, однако и то правда, что для каждого потока времени требуется свое пространство. Здесь же, в этом самолете, сошлись два автономных потока. Один неизбежно должен вытеснить другой – и, скорее всего, именно мой, ведь он не поток даже, а ручеек по сравнению с рекой, что влилась в этот «эйрбас». Однако как это будет происходить на практике? Меня всё-таки выставят из самолета?»
Между тем уже запустили двигатели для выруливания на взлетную полосу, а меня по-прежнему никто не трогал. «А что, собственно, мне известно о свойствах времени в таком искривленном пространстве? Да ничего. Амнезия пресловутая – это что такое? Только утрата памяти или попадание из одного потока времени в другой?»
«Эйрбас» не спеша катил по рулежной дорожке, потом остановился. Несколько минут ожидания… и вот, наконец, турбины взвыли, засвистал снаружи ветер, побежала назад серая полоса асфальта наперегонки с зеленой полосой травы, замелькали вышки, будки, самолеты, ангары, топливозаправщики… Тополя замахали руками, прощаясь. Нарастало томительное ощущение потери соприкосновения с землей. «Эйрбас», разгоняясь, словно наливался ее тяжестью, пока под днищем что-то не оборвалось, и пронеслась пустота. Мир качнулся и пошел вниз. Косой макет аэропорта остался лежать в зеленом поле, разлинованном взлетными полосами, его разом обступила степь с ветвящимися по ней балками, слева набежала толпа домов, хаотичная в предместье и выстраивающаяся в шеренги ближе к центру. Аэропорт с диспетчерской вышкой пропал, как будто его не бывало, внизу лежал город Южноморск, разрезанный узкой темной щелью бухты, которая светлела, расширяясь к морю. Мгновение – и оно уже заполнило собой весь горизонт, навалилось молодой грудью на старый, морщинистый берег. Вдруг над обрывом сверкнули на солнце два стеклянных кубика. Что-то помстилось в них знакомое… Да это же «Аквариум»! И то ли солнце превратило его крошечные грани в увеличительные линзы, то ли примерещилось мне на секунду, но увидел я, словно сквозь крышу, игрушечные коридоры, двери, комнаты, холлы, лестницы, лифты, фойе, зеркало, а в зеркале – теряющийся в бесконечности зал, в котором я стоял еще недавно… Одно из «окон» его, казалось, светилось сильнее, и вдруг мелькнуло в нем серебристое крыло самолета.
Я даже не успел подумать: «Не нашего ли?», как всё пропало, и картинка, и кубики «Аквариума» внизу, и осталось только море, охваченное со всех сторон небом. Мы неуклонно поднимались ввысь, поверхность воды из платиновой стала оловянной, подернулась дымкой, в иллюминаторе запорхали раздерганные пряди облаков, как первый снег, поначалу редкий и крупный, а потом начинающий валить стеной. Так и облачная вата становилась тем плотнее и гуще, чем выше «эйрбас» забирался в небо. Вскоре закрыла она и солнце, только золотистый ободок по краю туч напоминал о нем.
Самолет начало потряхивать, как всегда в облаках. Дурацкие мысли о свойствах времени и пространства не покидали меня. «А вот, скажем, мой чемодан: он остался в том времени в отеле или в этом я сдал его в багаж и в Москве благополучно получу? Но, если так, то где мой посадочный талон? По всей видимости, мой двойник всё же не регистрировался на рейс – иначе его бы не вызывали по трансляции в аэропорту. В той реальности я исчез – сразу после доклада, а значит, в первый день конференции. И вместо пропавшего Лосева-2 в самолете появился Лосев-1 без чемодана и воспоминаний о последних двух днях второго. Бог с ним, с чемоданом, ничего в нем, кроме планшета, ценного не было, вопрос в другом. Я как личность в новой ипостаси существую, а существует ли в прежней чемодан? Он там лежит себе, как ни в чем не бывало, когда я сижу здесь? Я и мои вещи разбежались во времени?» Почему-то именно это казалось мне непостижимым, а не то, как раздвоились во времени и пространстве 49 этрускологов, а варианте один исчезнувших, а здесь имеющихся в наличии.
За окошком было всё темнее и темнее, а тряска усилилась. К ней добавились тошнотворные зависания в воздушных ямах, когда сердце и желудок обрывались и падали вниз. Внезапно по сумеречному салону пробежал, как молния, голубой свет. Тотчас я понял, что это и была молния, потому что в иссиня-черном подбрюшье облаков так же длинно сверкнуло – словно трещина по стеклу иллюминатора прошла.
Гроза! Взлетев ясным солнечным днем, мы сразу воткнулись наверху в кучевые облака, а потом в грозовой фронт. Раскаты грома здесь звучали, как отдаленная артиллерийская пальба, а вспышки молний в тучевых громадах казались разрывами снарядов при беглом огне. «Эйрбас» еще выше задрал нос, стараясь перепрыгнуть через грозу. Самолет затрясло сразу во всех направлениях – и по вертикали, и по горизонтали. Может, и по диагонали. Мои руки на подлокотниках ходили ходуном, а зуб на зуб именно что не попадал – точно, как в поговорке про замерзающего человека. Вскоре и голову держать прямо мне стало трудно, она дергалась, словно на меня налетела падучая. А со стороны, наверное, я напоминал человека на электрическом стуле. Впервые я осознал утлость этого «эйрбаса», столь монолитно смотревшегося на земле: он скрипел всеми своими переборками и заклепками и вольно ходил во всех сочленениях. Чудилось – еще немного, и они посыпятся. Спереди неслись испуганные возгласы. Очередная воздушная яма оказалась столь затяжной, что меня чуть не вывернуло. Когда же отвратительное ощущение невесомости в кишках прошло, я, скорее, ощутил, нежели понял, что мы уже не летим вверх. Мне показалось даже, что нос лайнера пошел вниз. И в этот самый миг кто-то крикнул: «Пожар! Пожар! Слева!» Я глянул в окошко: из подвешенной к крылу турбины вырывался мощный сноп огня, будто из сопла ракеты. И тут мои вялые размышления о непостижимом разделении во времени меня и моих вещей обрели, наконец, логический итог. Если один поток времени в самолете должен был вытеснить другой, то вытеснить следовало меня. Лайнер просто не мог приземлиться со мной. А из-за меня обречены погибнуть остальные. Хотя в этой истории, во всех ее вариантах, обречены исчезнуть все – и я, и ученые. Не мытьем, так катаньем, не на земле, так в воздухе. «Ни в одном из этих зеркал нет того, чего тебе надо».