Теперь самолет не просто шел носом вниз, а падал, как камень. Колоссальные снежные горы таяли, проносясь мимо иллюминатора, в плотной вате облаков появились разрывы, сквозь которые победоносно прорывалось солнце. Салон выл и визжал на все голоса. Пляшущими чертиками выпали из верхних панелей маски. Что-то кричал по трансляции капитан, но я не разбирал из-за воплей. Мимо меня, разинув рот, пролетела по воздуху стюардесса с длинными красивыми ногами: видно, хотела выйти из кухни к пассажирам в салон, да утратила сцепление с полом. Где она там упала, я уже не видел – в глазах потемнело. Я схватился за уши – невыносимая боль пронзила их. «Бесовское наваждение», – отчетливо сказал кто-то внутри меня голосом отца Константина. Бесовское? Так он же мне молитву против бесов дал! Где молитва? В кармане где-то, да разве сейчас сыщешь? И я забормотал то, что помнил: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…»
И всё исчезло.
Очнувшись, я увидел, что по-прежнему сижу в кресле самолета. Болтавшейся перед лицом маски не было, двигатели ровно гудели. Уфф! Слава Богу! Проскочили! Помогла молитва! А что там с горевшим мотором? Я повернулся к иллюминатору, но вместо него обнаружил проход. Что-то было не так. Я теперь сидел в правом ряду, где было три кресла, а не два, как раньше, до обморока. И тогда я сидел один, а теперь имел справа двух соседей – девушку и дородного мужчину у окошка, причем девушка показалась мне знакомой. Приподнятые тонкие скулы, выщипанные брови, длинные накладные ресницы, сиреневая помада… Так это что – Лилу? С сиреневыми губами и ноготками вместо лиловых? Девушка почувствовала мой взгляд, повернула голову, длинно посмотрела мне в глаза. Ведьмины очи! Точно, Лилу. Я молчал, не в силах отвести взор.
– Вам что-нибудь нужно? – холодно осведомилась она.
Я пожал плечами. Что мне нужно? Мне нужно было выжить, и я выжил. Остальное – ерунда. Но откуда и, главное, зачем в самолете появилась роковая Лилу? При посадке я ее не видел.
– Вы меня не узнаете?
– А мы знакомы?
– Виделись в Южноморске, – уклончиво ответил я, понимая, что в этом зазеркалье мы могли и не видеться.
– А вы были в Южноморске?
«Как же не быть, если мы оттуда летим?» – хотел сказать я, но тут краснолицый, щекастый, с короткой толстой выей мужчина потянулся ко мне через Лилу:
– Проснулись? Борис Сергеевич Лосев, если не ошибаюсь?
– Да.
– А я Павел Трофимович Стригунов, ректор Южноморского университета. А это – Ольга Витальевна Глазова, молодой ученый, моя помощница.
Я невольно разинул рот, а потом справился с собой и вяло ответил на рукопожатие Стригунова. Ректор! Почитай, вернулся с того света! С такой апоплексической шеей после инсульта не восстанавливаются! Впрочем, кто сказал, что в этом потоке времени у него был инсульт?
– А вам известно, Борис Сергеевич, что, когда ко мне обратились с просьбой порекомендовать кандидатуры на участие в конгрессе, я назвал и вас?
– Да, спасибо, – пробормотал я, кивнув. Пропади он пропадом, ваш конгресс! Меня сейчас больше занимала мысль, как я оказался в их ряду, а прямо спросить было неловко. Ведь я же не пьян, чтобы такое забыть.
– Ваша книга – серьезный вклад в венетологию, хотя вы, как я понял, не историк. Не знаю, что вы скажете о венетах в своем докладе, но, думаю, он вызовет на конгрессе если не сенсацию, то скандал.
Не знает? Но я же выступал, по словам Кирова! И как я могу еще что-то сказать, если конференция завершилось? Да и тема моя – не венеты, а этруски. И почему он говорит «конгресс», а не «конференция»? Существенной разницы, конечно, нет, но… И тут я увидел слово «конгресс» на шапке какого-то документа, торчащего из пластиковой папки на коленях госпожи Глазовой.
– Это у вас программка, Ольга Витальевна? – поинтересовался я. – Не позволите взглянуть?
– Пожалуйста.
«Международный конгресс венетологов
(Венеция, Италия)»,
– прочитал я в заглавии, не веря своим глазам. Вот оно как, значит… Венеция… Значит, молитва перенесла меня из гибнущего самолета в другой, и летит он уже не в Москву… Разветвленный лабиринт «Аквариума» втягивает меня всё глубже… «Я не могу быть в ответе за происходящее, потому что я не более чем корабль в пустоте»… Венеция? Ну что ж, слетаем на халяву в Венецию. «Ты уже слетал на халяву в Южноморск», – сказал мне давешний голос с издевательскими интонациями Колюбакина. Я словно отрезвел. А что я буду делать в венецианском аэропорту без загранпаспорта? Зависну навечно в зоне прилетов? А может… Дрожащими руками я полез во внутренний карман и тут только заметил, что пиджак на мне другой, светлый – не тот, что в Южноморске. Нащупал пальцами плотную корочку паспорта, вытащил. Точно, заграничный. Посадочный талон из него торчит. А шенгенская виза? Полистал, и виза есть: “VISTO stati Schengen”. Похоже, на этом витке аквариумной ленты нет противоречащего закону сохранения материи разделения меня и моих вещей во времени. А стало быть, можно надеяться, что в Венеции мы сядем. Однако здесь я тоже не помню, что предшествовало моей посадке в этот самолет. Я – по-прежнему Лосев-1, находящийся на месте Лосева-3.
– Всё в порядке? – спросил наблюдающий за моими манипуляциями с паспортом Стригунов.
– Да-да, – пробормотал я. – Вечно засуну куда-нибудь этот паспорт, потом ищу…
– Заинтересовала меня тема вашего доклада, – указал на программку ректор: – «К вопросу об альтернативной расшифровке Птуйской надписи».
Вот как – Птуйская надпись? Одна из тех коротких древних надписей, которые я ничтоже сумняшеся перевел – вслед за Эфестийской и Графенштайнской? Ну, тут я в теме, даже если не найду в своем багаже доклада, который должен прочитать на этом конгрессе. Хобби у меня такое – расшифровывать короткие надписи. На длинные знаний не хватает.
– Не утолите ли естественное любопытство – хотя бы кратко: что же это за надпись такая?
У меня, в моем нынешнем взбаламученном состоянии, не было никакого желания утолять его любопытство. Но тут я подумал, что потренироваться перед грядущим выступлением мне, вообще-то, не мешало бы: ведь я не знал, имею ли на самом деле текст доклада. А бэкать и мэкать на этом конгрессе мне не хотелось бы – даже в параллельной реальности.
– Что ж… Предыстория такова: эту надпись, нацарапанную на камне, нашли в 1894 году в словенском городе Птуй, который в древности назывался Петовио. Датируется примерно вторым веком до нашей эры. Выполнена она северноэтрусским алфавитом и читается справа налево. Я могу даже воспроизвести ее по памяти – в ней всего пятнадцать знаков. Не дадите ли мне бумагу и ручку?
Лилу протянула мне фломастер, а потом, покопавшись у себя в папке, вытащила и чистый листок. Я вывел крупными буквами:
– Немного коряво, конечно, но надпись сама по себе корявая. В начертании латиницей получается какая-то абракадабра.
Я написал:
“ARTEBUDZBROGDUI”.
– Попробовали расшифровать с помощью этрусского языка, – точнее, того, что знали о нем, – не получилось. Перешли на латынь и древнегерманские диалекты – тоже не складывалось ничего внятного. В таких случаях немцы (а Птуй был тогда на территории Австро-Венгрии) используют одну и ту же палочку-выручалочку – кельтский язык, благо, его никто не знает. Здесь у них якобы что-то начало вытанцовываться. ARTEBUDZBROGDUI они интерпретировали как два личных имени: Artebudz «сын» Brogduos. Причем Artebudz, прошу прощения у Ольги Витальевны, переводили как «пенис медведя».
– Кошмар! – деланно возмутилась Лилу, усмехнувшись сиреневыми губами.
– Эта пикантная расшифровка основана, очевидно, на том, что “artos” по-кельтски – медведь. Ну, конечно же, не может быть никаких сомнений, что кельты считали за честь именоваться «пенисом медведя»! Имя же Brogduos, по мнению представителей «немецкой исторической школы», содержит элемент brog-, mrog-, «страна». Существует и альтернативная версия перевода: якобы пресловутый Artebudz сделал что-то Brogduos'у или просто адресуется к нему. «Юстас – Алексу», в общем. Согласитесь, не впечатляет. Взяли, не мудрствуя лукаво, разделили надпись на две части и решили, что обе – имена. Ну, а поскольку таких имен никто не слыхивал, предположили, что они кельтские. Вот и вся недолга. Причем вопрос о том, использовали ли кельты этрусский алфавит, оставили за скобками. Ну, а если подойти к разбивке Птуйской надписи на отдельные слова более изобретательно?
Я разделил латинский текст вертикальными цезурами на четыре части: “ARTE| BUD| Z| BROGDUI”.
– Разбивая таким образом, я, естественно, исходил из того, что надпись сделана на праславянском языке, точнее, на венетском, поскольку найдена на так называемой палеовенетской территории, а адриатические венеты действительно использовали этрусский алфавит. В варианте “ARTE| BUD| Z| BROGDUI” появляется определенная ясность с BUD Z («будь с») и имеются основания предполагать, что перед нами – обращение. Скажем: «АРТЕ (имя), БУДЬ С БРАДОЮ (бородой)». Однако данная интерпретация при всей ее «славянскости» довольно бессмысленна, поскольку в ту пору все мужчины были с бородой. Или, может быть, речь идет о некой инициации, посвящении в мужчины? Оставим как вариант. Попробуем найти другие значения слова BROGDUI, учитывая, что G во многих языках и диалектах, как-то связанных с Апеннинским полуостровом, употребляется для смягчения идущей далее согласной. Z BROGDUI, таким образом, это “z brodjui”, – то есть «с бродью». Что это? Сло́ва такого женского рода мы в словарях не найдем, а вот похожие у Даля указаны: бродник, бредник, бродец, бредень, бродцы, бродничок, бреденек, с пояснением: «небольшой неводок, который люди, идучи бродом, тянут за собой на клячах, на двух шестах стойком». Поскольку все эти слова восходят к слову «брод», птуйская «бродь», скорее всего, является броднем или бреднем. И в таком случае надпись гласит: «АРТЕ, БУДЬ С БРОДЬЮ». Похоже, назавтра намечалась рыбалка.