– Меня это совершенно не касается! Ты, конечно, девушка видная, а я не железный, но нельзя вот так брать спящего человека за ядра и говорить: давай кончим вместе!
Она помолчала. Груди ее вздымались.
– А можно, по-твоему, вот так отказывать женщине? Мне ведь не просто мужчину хочется, мне надо снять это дикое напряжение. Я вся, как натянутая струна, не заснула даже на секундочку, пока ты тут сопел. Я должна встряхнуться как следует. Неужели трудно помочь человеку? Я в долгу не останусь, ты так кончишь, что забудешь, где находишься!
– Но нам нельзя забывать, где мы находимся! Если мы будем грешить в «Аквариуме», то погибнем, поверь мне!
– Тоже мне грех! Вставить ключ в замок – это грех? А почему же мы так устроены внизу, как ключ и замочная скважина? А виски для расслабления пить не грех?
– Виски я не покупал, оно прилагалось «Аквариумом». А ты в этом варианте прилагалась к Стригунову. Допустим, он не муж тебе, но что же, твой замок открывается любым ключом? Или, может быть, в идеале каждый замок подразумевает свой ключ?
Под разговор меня стало понемногу отпускать.
– Ты про моногамию, что ли?
– Про нее. Ты ведь соблазняешь женатого человека.
– А у тебя молодая жена?
– Почему обязательно молодая? Моего возраста жена.
– И ты ее так любишь, что считаешь грехом вставить ключ в новую, неизношенную замочную скважину?
– Да ты молода еще… У меня дочь почти такого же возраста. Любовь – это не только повороты ключа в скважине. Муж и жена – это еще и друзья, которые доверяют друг другу. А друзей не предают и не обманывают.
– Семейные свингеры тоже никого не предают и не обманывают.
– Ну, конечно! Они обманывают, прежде всего, самих себя. Узаконенное прелюбодеяние не перестает быть прелюбодеянием.
– Да ты вообще находишься не в своей реальности! Тебе здесь некому изменять! Твоя жена осталась в той жизни, в которой ты прилетел на конференцию в Южноморск!
– Мне трудно это объяснить, но я чувствую, что от перемещений в иную реальность наши моральные обязательства не меняются. В каком бы из ходов лабиринта не объявлялись наши двойники, им не дозволено больше, чем мне или тебе. И, может быть, в большей степени не дозволено. В ином случае «Аквариум» сразу же воспользуется и накажет. Так что не разжигай себя, одевай бельишко и постарайся всё-таки уснуть. Завтра будет трудный день.
– Ой, что это! – Лилу встрепенулась, подскочила. На простыни под ней осталось небольшое пятнышко. – Ну, вот, месячные! – воскликнула она таким тоном, как будто я своим отказом ускорил ее регулы или, напротив, мог их отдалить, вставив ключ в пресловутую замочную скважину. Сверкнув ягодицами, Глазова бросилась в ванную, зажимая рукой промежность.
Я же лежал, посмеиваясь над казавшимися столь тяжкими волнениями моей плоти, и не заметил, как снова заснул.
Когда я открыл глаза в свете занимающегося утра, другая половина постели была пуста. Встревоженный, я приподнялся на локтях. Лилу сидела в углу, накрашенная, одетая в лиловый закрытый костюм, как в день нашего знакомства, и печально смотрела на меня. Мне стало не по себе.
– В чем дело? Ты что, не спала?
– Нет, так и не смогла. А через час тебе уже ехать отмечаться в «Хилтон».
– Мне? А тебе?
– Я поеду в «Оспедале», к Павлу Трофимовичу. И вообще, останусь с ним, пока всё не разрешится. Ты был прав, когда предложил мне это.
– Но это была лишь фигура речи! Сама-то ты не хотела! Что заставило тебя изменить решение?
– Моральные обязательства, – усмехнулась она. – Ты прав, какой бы он ни был, он мой мужчина. И я хотела, чтобы он развелся с Зинкой и взял меня замуж. Так что…
– Но теперь-то как ты с ним?..
– Никак. Я буду выносить его судно и кормить его с ложечки, если он сможет есть с ложечки. Знаешь, у меня появилось ощущение, что он выживет лишь в том случае, если я останусь с ним.
– Может быть… Глубокая мысль, не ожидал. Поздравляю! Я даже потрясен… Похвально… Нет, правда, это достойное решение… Да, конечно… Но тот ли он человек, ради которого ты должна похоронить себя как женщина?
– Другой человек умер от передоза и лежит на том самом кладбище, на которое тебя возила Ольга из твоего рассказа. Я было подумала: не ты ли мой новый человек? Ведь зачем-то ты появился в моей жизни, да еще из параллельной реальности, и я, находясь рядом с тобой, не исчезла, как другие, не впала к кому, как Стригунов? К тому же, ты мне понравился, таких в Южноморске нет. Наш потолок – остряк Колюбакин. А вчера, когда мы поднялись в твой номер, мне стало страшно. Недостаточно быть просто рядом с тобой, я могу внезапно сгинуть, когда ты, допустим, выйдешь в туалет. Ведь ты появился из иной, невидимой жизни, нас ничего не связывает. И особенно стало страшно, когда ты уснул, а я нет. Пристав к тебе с сексом, я не только хотела снять напряжение, я подумала, что, если оставить твое семя в себе, то наши реальности сольются, и я рука об руку с тобой выберусь из «болота». Но сначала ты сказал о жене, и это было искренне. Я поняла, что ты не можешь быть моим мужчиной. Ты думаешь, такие женщины, как я, не знают того, что ты сказал о муже и жене? Знают, и все хотят этого. Угроза греха-то меня не очень пугала… Точнее, так: пугала, но ведь я и приехала сюда не праведницей, я грешила с Павлом Трофимовичем, не любя его, а только желая использовать. Потом… вдруг пошли месячные, хотя по срокам было рановато. А значит, твое семя не осталось бы во мне. Наши пути в любом случае разошлись бы. Ты снова уснул, как ни в чем ни бывало, а я снова лежала, думала. Зачем в Южноморске я следила за тобой на улице? Почему везла тебя на кладбище, где лежит Игорь? Это случайность? Или, напротив, знак? Я не спасла Игоря, а потом, в депрессии, отдалась Стригунову, не особо противясь. С ним или с другим – какая разница? Лучше с ним, он не последний человек в городе, ректор универа. Со временем даже привыкла к нему, хотя после секса, в ванной, помогала себе кончить рукой. Но Павел Трофимович полюбил меня, а это для женщины важно. Я по-прежнему не считала его своим мужчиной, но готова была связать судьбу с ним, если он разведется. Даже родить от него ребенка. И вот… Я лежала с зудящей пустотой между ног, заткнутой тампоном, и спрашивала себя: почему в твоей истории у Стригунова тоже был инсульт? И зачем ты приезжаешь в Южноморск и Венецию накануне удара? Тоже случайность? Отчего та, другая я, бросила тебя на кладбище? Может быть, для того, чтобы я настоящая встретила тебя здесь? И узнала, что нужно отличать свои знаки от остальных, искать свой прикол в Реке времен? Я пыталась, глядя в темноту. И тогда я вспомнила, что делала в твоем рассказе, когда Павел Трофимович лежал в Южноморске с инсультом. Я сидела в приемной, ходила за тобой, везла на кладбище… Правильно? Но я не была рядом со Стригуновым. И здесь не хотела. Готова была как его подчиненная, но как человек не хотела.
– То есть, ты поняла, что он – твой прикол? – наконец, догадался я.
– Да. И что я не должна поступить с ним так, как поступила в твоем рассказе, и как поступила бы здесь, не будь разговоров с тобой. Только тогда есть надежда, что я выберусь. Что поставлю себя на прикол. – Она улыбнулась. – У «Оспедале» есть такая «брикола» из двух бревен, видел? Может, это моя?
– Всё правильно, – кивнул я. – Молодец! Ты умная! Всё гениальное просто. Езжай в «Оспедале» к Стригунову. Извини, я оденусь. Позавтракаем здесь? Потом я посажу тебя в здешний «форд», на котором ты доедешь до Площади Рима. А сам закажу такси до «Хилтона».
– Мы расстанемся навсегда? – подняла на меня глаза Лилу.
– Если я тоже выберусь, то никогда, будучи в здравом уме, больше не приеду в Южноморск. Ну, ты понимаешь… А не выберусь, то как знать…
– Южноморск – место встречи попавших в «болото»…
– Знаешь, я почему-то думаю, что, если ты вытащишь Стригунова с того света, то «болото» от тебя отступит. Но одного решения, которое ты сейчас приняла, для этого мало. Ведь всегда можно отыграть назад: когда приедет Зинаида Альбертовна, например… Ты понимаешь, что должна взвалить на себя тяжкий крест? И нести его? Я спрашиваю, потому что еще не поздно поехать со мной.
– Да, понимаю, – тихо сказала она. На глаза ее навернулись слезы. – И постараюсь не отыграть назад.
– Хорошо.
Надевая пиджак, я замер, увидев нечто знакомое.
– Ах, вот как… – промолвил я. – Ну, что ж… Тогда, значит, так. – Я вынул из кармана бумажник, достал оттуда все евровые банкноты и протянул Ольге.
– Зачем? – удивилась она. – На что ты полетишь домой?
– Я уже никуда не лечу. А тебе здесь деньги нужнее. Гляди, – я указал на зеркало напротив, в которое было хотел посмотреться. – Я в нем не отражаюсь. И мелкие волны идут по нему, как рябь. Это значит, что открылся вход.
– И правда – не отражаешься, – со страхом сказала Лилу. – Она на цыпочках подошла к зеркалу, вытянула шею. – И я не отражаюсь. Там, в зеркале, коридор какой-то, – на здешний вроде не похож.
Я кивнул:
– Совершенно не похож. Зато похож на коридор в моей квартире. Я просто войду в нее из Венеции. Мне даже не придется тратиться на такси от аэропорта.
– Повезло, – вздохнула она.
– Ну, это еще никому не известно. Слишком легкое возвращение, а здесь легких путей не бывает.
– А тебе точно туда надо?
– Я же не в своей, настоящей жизни, значит, всё равно придется искать портал, чтобы попытаться вернуться. А какая разница – здесь или в Москве? Так… Надо поторопиться, а то вход может закрыться так же быстро, как открылся. Чемодан и портфель, пожалуй, возьму с собой: как знать, есть ли они дома. Ну, Ольга Витальевна, не поминай лихом. Обнимемся, что ли?
Глазова обняла меня за шею обеими руками, прижалась к моей щеке мокрым, с потеками лиловой туши лицом.
– Спасибо, я буду помнить о тебе, – шепнула она.
– Что ж, с Богом. Смотри, больше такого, наверное, никогда не увидишь. Смертельный номер! «Человек, преодолевающий пространство и время»! – Я перекрестился, взял чемодан и портфель и шагнул в пустоту зеркальной рамы.