са. «Моя мать не могла зарегистрировать меня даже по линии своей семьи, потому что не была мужчиной и не имела такого права. Незаконнорожденные дети получали социальное клеймо. В любой школе знали бы, что у меня нет отца. Мне было бы трудно поступить в университет».
«Моя мать умоляла отца записать меня как сына в ходжок», – делится Дэниел. Отец взял его к себе на какое-то время, но… «Моя мачеха совсем не заботилась обо мне», – вспоминает он.
Однажды Дэниелу сказали, что мать приедет его забрать. Но женщина, которая появилась в доме отца, оказалась не его матерью. Она была представителем приюта Хольта – самого известного в Корее агентства по усыновлению детей, основанного в 1955 году американскими христианскими миссионерами. «Она отвела меня в ресторан, накормила лапшой, потом в магазин игрушек и принесла мне сменную одежду. Я был очень расстроен и не понимал, что происходит». А случилось следующее: отец и мачеха Дэниела заявили, что больше не хотят заботиться о нем, поэтому мать отдала его на усыновление.
Дэниелу было шесть лет. Он прожил в приюте всего три месяца. «Мне очень повезло», – сказал он, напомнив, что день усыновления для любого ребенка из приюта представлялся праздником. Усыновленный «получал подарочную коробку от своих будущих родителей. В ней всегда лежали альбом с фотографиями и шоколад, так что все дети с нетерпением ждали события. Оно напоминало большую вечеринку, на которой все смогут есть снэки и конфеты».
«Я увидел фотографии моих приемных родителей в двухэтажном доме с большим передним двором, – рассказывает Дэниел. – А у моего отца был оранжевый «Форд». Но эти снимки показались мне чужими». Также в коробке лежали фотопортреты его приемных родителей – Линды и Ларри Грея, и его новой младшей сестры, другой корейского сироты, которую эта семья усыновила ранее. Прошло много времени, прежде чем Дэниел начал думать о Греях как о своих родителях. «Я долго не разговаривал, – вспоминает он. – У меня накопилось много проблем со здоровьем, требовалась стоматологическая помощь».
На адаптацию ушло много времени и сил. «Я был очень замкнут и напуган». Он никому не доверял. Греи попытались представить Дэниела своим корейским друзьям в Америке, а также корейскому министру, но, «когда я только-только попал в Америку, я очень испугался, что они собираются отправить меня обратно, и потому постарался дистанционироваться от прошлого настолько, насколько это было возможным». Что означало отказ от всего корейского.
Несмотря на непростое детство и отрочество, Дэниел добился успехов в учебе, в искусстве и игре на гитаре. Он стал учителем английского языка и литературы и волонтером в муниципальных школах Уилмингтона. Но его что-то беспокоило. В возрасте двадцати лет он отправился в Корею, чтобы работать преподавателем английского языка в маленькой школе в южном городе Кёнджу.
Через два года он набрался смелости, чтобы отправиться в Сеул и найти свою биологическую мать, не совсем представляя, с чем ему придется столкнуться. «Как оказалось, получить точные конкретные данные о ваших родителях – задача практически невыполнимая, – делится он. – Слишком много неверной информации». Хорошо что он не стал слишком долго ждать, чтобы начать поиски. «Агентства, которые помогали мне пять лет назад, больше не существовали». А приют, принадлежащий миссионерской группе Хольта, не занимался такими вопросами. Сиротам приходилось прибегать к помощи третьих лиц, чтобы найти записи о собственном усыновлении.
Причина такой ситуации ужасает. «Существует много групп, выступающих против усыновления. Группы, которые в первую очередь считают, что сирот вообще не следует отдавать на усыновление. Кроме того, они утверждают, что данные родителей не регистрируются должным образом». Поэтому поиск биологических родителей очень затруднен. И, получается, в подобной ситуации страдают самые невинные.
Наконец дело сдвинулось, благодаря приюту Хольта. «Там отыскали нужные данные и послали письмо моей матери». Две недели спустя она ответила, что хочет встретиться с сыном. На самом деле именно поэтому она и оставила свой адрес в приюте с самого начала: «Она ждала меня», – уверен Грей. Долгожданное воссоединение произошло на станции Hapjeong в Сеуле. Биологическая мать Дэниела приехала из своего родного города. «Она крепко обняла меня и сказала «Oreh gan man i eh yo», что означало «прошло так много времени».
«Она спросила меня, как я, здоров ли я. Спросила, чем я занимаюсь». Она также сообщила ему его настоящий возраст: оказалось, он был на один год старше, чем его уверяли.
Когда биологическая мать отдала Дэниела на усыновление, она убрала год, считая, что у ребенка помладше больше шансов быть усыновленным.
Дэниел решил остаться в Корее, что можно считать достаточно смелым поступком, учитывая враждебное отношение страны к усыновленным за границу детям. Сейчас незаконнорожденные имеют официальный статус без заявления об отцовстве, но многим корейцам не нравятся их западные фамилии. «До сих пор меня преследуют последствия, – рассказывает Дэниел. – Некоторые корейцы по-прежнему относятся ко мне негативно. Родители девушек, с которыми я встречался в прошлом, считали меня неполноценным человеком». Однако, несмотря на все препятствия, Грей заявляет, что чувствует себя настоящим корейцем. «Здесь мне более комфортно», – признается он.
Теперь он успешный бизнесмен в Сеуле, он снова выучил корейский и собирается жениться на корейской женщине. Он планирует отвезти свою биологическую мать в Делавэр, чтобы познакомить с приемными родителями. «Она сказала, что мечтает поблагодарить их».
Пока я слушала его, мне показалось, что что-то застряло у меня в глазу. Или кто-то рядом со мной нарезает лук.
Дай мне минутку. Фуф! Хорошо. Как трогательно!
История Дэниела убеждает, насколько здорово, что некоторые аспекты конфуцианства исчезли. А другие аспекты стали более размытыми.
Я заметила, что у молодых людей больше нет общепринятого, доведенного до автоматизма рефлекса уступить место пожилому человеку. В мое время (да, я знаю, как по-дурацки это звучит) дети буквально хватали за руку людей в возрасте, даже совершенно незнакомых, и подводили их к месту, на котором только что сидели сами.
Я также начала замечать, как молодые люди кричат на пожилых. Вспомнила странную тридцатилетнюю женщину с ярким макияжем в сеульском метро, которая носила зеленый прозрачный козырек от солнца. Она кричала и визжала, что мои родители якобы затерроризировали управляющего станции вопросами. Я могу с полной уверенностью сказать, что я никогда не был свидетелем такого инцидента в Сеуле во времена моего детства.
Возможно, мое описание корейского характера покажется излишне жестким. Но именно благодаря ему и появилось все самое лучшее в нашей культуре. Пожалуй, наиболее точно эти национальные особенности – гнев, конфуцианские принципы и поклонение природе – отражает знаменитая острая корейская кухня. Или, как назвал ее один американский шеф-повар корейского происхождения, «агрессивная».
– 5 —Кимчи и комплекс неполноценности капусты
В настоящее время в США существует несколько корейских ресторанов со звездами Мишлен. Данный факт до сих пор шокирует диаспору корейцев. Словно шрамы из детства, многие из нас до сих пор помнят, как наши некорейские друзья открывали наш холодильник, чтобы перекусить, и их словно отбрасывало прочь запахом корейского национального блюда – острой квашеной пекинской капусты, которая называется кимчи. И так вели себя не только детей. Знакомый корейский врач, работавший в известной больнице Бостона в начале своей карьеры, рассказывал своему боссу, что медсестры жалуются на его дыхание. Тогда его жена изменила рецепт кимчи, решив добавлять меньше чеснока.
Во времена моего детства быть корейцем в Америке значило то же самое, что быть курильщиком. Мы считались изгоями, вонючими и с мерзкими привычками, из-за которых наши друзья иногда не хотели с нами играть. Бобби Квак, успешный предприниматель, работающий в Нью-Йорке, слишком хорошо знаком с таким сценарием.
Сегодня он является воплощением образа крутого американизированного корейца. Он модный ресторатор, автор суперпопулярных бургеров bibimbap, приготовленных на основе традиционного блюда пибимпап (маринованное говяжье мясо, приготовленное на углях, с овощами и жареным яйцом). Также он владелец Circle – одного из самых жарких ночных клубов Нью-Йорка, который обслуживает высокопоставленных корейцев. Но он напоминает, что еще не так давно быть корейцем в Америке казалось совсем не круто.
В его шикарном офисе в центре Манхэттена я спросила его, каково это, расти в качестве корейского американца в северной части Нью-Джерси в 70–80-х годах. «Это было неловко», – признался он, прикрывая лицо руками.
Он вспоминает, что по большей части испытывал стыд именно из-за еды. «Один раз, когда я учился в третьем классе, моя мама дала мне с собой ja jang mun (чачжанмен) – лапшу с соусом из черной фасоли – и kakdugi (какдуги) – маринованный редис. Мой учитель заставил меня выбросить обед, потому что все дети как один спрашивали: «Кто тут пукнул?» Так что мне пришлось положить его в пластиковый пакет, завязать и вынести наружу. Я был единственным американцем азиатского происхождения в своей школе в то время».
Я ненавидела корейскую еду в детстве. Моя няня была американкой венгерского происхождения. Она растила меня на спагетти и фрикадельках, макаронах с сыром и фаршированной капусте.
Когда моя семья переехала в Корею, одним из самых больших потрясений для меня стало то, что мне приходилось ежедневно есть корейскую пищу.
Она оказалась слишком острой, и в ней содержалось слишком много овощей. В нее клали много твердых стеблей и корней, которые, по моему мнению, были несъедобными, и когда я их жевала, чувствовала себя коровой.