МОЛЛИ: Джон Такер - Филипп Лавджой. Джон - Филипп.
ФИЛИПП: Вы пробыли здесь вчера вечером довольно долго.
ДЖОН: И многие вечера до этого.
ФИЛИПП: Я работал в этом флигеле.
ДЖОН: Над чем?
ФИЛИПП: Это место, где я сижу на горшке. Мой флигель, мой горшок. Моя собственность.
ДЖОН: Что?
ФИЛИПП: Когда я был маленьким, мама сажала Сестрицу в мою коляску. Считалось, что я с ней гуляю. Вместо этого я всю дорогу орал: "Это моя коляска, это моя коляска!" Дошло?
ДЖОН: Дошло.
ФИЛИПП: Мой нужник, мой флигель, моя коляска, моя жена.
МОЛЛИ: Не будь гадким, Филипп.
ФИЛИПП: Я чувствую себя гадко. Слышу гадости и вижу гадости.
МОЛЛИ: не вини нас, Филипп.
ФИЛИПП: Кого это "нас"?
МОЛЛИ: Меня и Джона.
ДЖОН: Я хочу жениться на Молли.
ФИЛИПП: Ну, так поцелуй меня в зад. Вы уже переспали?
МОЛЛИ: Нет.
ФИЛИПП: Разве ты не собираешься переспать с ним? Ведь надо выяснить!
МОЛЛИ: Что?
ФИЛИПП: Так ли он хорош в постели, как я?
МОЛЛИ: Прошу тебя, Филипп.
ФИЛИПП: "Прошу тебя, Филипп". Как ты ломаешься.
МОЛЛИ: Я ломаюсь?
ФИЛИПП: Ты ведь можешь заниматься этим и в машине, и в канаве, и в поле.
МОЛЛИ: В канаве мне это никогда не нравилось.
ДЖОН: не обращайте на меня внимания.
ФИЛИПП: Я не обращаю на вас внимания. Вы вьетесь передо мной, как комар.
МОЛЛИ: Джон был в школе чемпионом по боксу.
ФИЛИПП: О, крепкий малый - в школе.
МОЛЛИ: Джон четыре года служил во флоте.
ФИЛИПП: И, конечно же, был героем.
ДЖОН: Не совсем. Нас обучали высаживаться на берег и проникать в потайные, опасные и уязвимые места.
МОЛЛИ: Звучит прямо-таки сексуально.
ФИЛИПП: И что вы делали, проникнув в потайные, опасные и уязвимые места?
ДЖОН: Дрались.
МОЛЛИ: Филипп тоже был в армии - но недолго.
ДЖОН: А что случилось? Вас ранили?
МОЛЛИ: Нет, нет! Он подцепил свинку.
ФИЛИПП: Я подцепил свинку, то есть женился на Молли.
МОЛЛИ: Как ловко ты играешь словами.
ФИЛИПП: Я отступил в самое потайное, опасное и уязвимое место в мире.
ДЖОН: Наверняка в какой-нибудь бар или ресторан.
МОЛЛИ: Бар "Клевер" и ресторан в Бруклине.
ФИЛИПП: Вот именно, детка. Молли, где яблочная водка?
МОЛЛИ: Неужели ты...?
ФИЛИПП: Будь я проклят, если нет. Я сам ее гнал. Все 300 галлонов. На этом яблоневом саду можно разбогатеть. Где она?
МОЛЛИ: Я ее выпила.
ФИЛИПП: Триста галлонов? (Уходит на кухню).
МОЛЛИ: Я ее спрятала, но уверена, что он ее найдет.
Входит Парис.
ПАРИС: Что на обед?
МОЛЛИ: Клюквенный мусс, свинина в вине с овощами и пудинг.
ПАРИС: Свинина в вине с овощами - этим можно проверять, жив я или умер. Если тарелку со свининой поднесут к моему носу и я не подскочу, значит, можно заколачивать гроб, я и в самом деле умер.
МОЛЛИ: Когда родился Парис, мне ужасно хотелось свинины. Очень трудные роды.
ПАРИС: Джон, ты играешь в шахматы?
МОЛЛИ: Орала часов восемь. А когда устала орать, как все действовало мне на нервы.
ПАРИС: Их выточил мой дедушка. Очень трудно,
МОЛЛИ: Золотые и серые тени струились по стенам как волны. Мама Лавджой прикрыла лампу абажуром. Мне было так больно, что вся комната наполнилась болью. А потом...
ПАРИС: Перестань, мама, это ужасно.
МОЛЛИ: Рассказ про страдание окончен, малыш. Разве можно быть таким неженкой?
ПАРИС: Я не неженка, Просто мне стыдно.
МОЛЛИ: Стыдно?
ПАРИС: Стыдно! Не понимаешь? Когда я слышу слово "страдание" или "родовые муки", у меня начинаются судороги.
МОЛЛИ: Но ведь это было, Парис. Это действительно со мной было.
ПАРИС: Какая разница? Все равно стыдно.
МОЛЛИ: Это касалось и тебя, Парис Лавджой, не забывай.
Филипп, как всегда был неподражаем. Он восседал посреди комнаты и накачивался виски.
ПАРИС: Король может передвигаться только на одну клетку, а ферзь как угодно. Почему?
ДЖОН: Потому что ферзь защищает короля. Король - главный в игре.
ПАРИС: Я знаю, что главный. Когда королю объявляют мат, игра кончается.
МОЛЛИ: Когда все кончилось, Мама Лавджой приготовила роскошный обед из свинины с овощами. Я не могла есть, но Парис знал, чего хочет, стоило только поднести его к моей груди.
ПАРИС: Замолчи, мама!
ДЖОН: Хватит, Молли.
МОЛИ: Инстинкт. А мне это показалось чудом.
ПАРИС: Ты вывела меня из себя. (Уходит).
ДЖОН: Молли, почему его назвали Парисом?
МОЛИ: Это было неизбежно. Мы с Филиппом ехали в Ричмонд, ночевали в мотеле "Стратфорд Армс", чтобы встретиться с Мамой Лавджой до родов. Мама Лавджой уже назвала его Филлипом Ролстоном Лавджоем IV.
ДЖОН: Четвертый - очень аристократично. Я улавливаю.
МОЛЛИ: Филипп стоял голый у окна - луч утреннего солнца на его тело - и мы говорили о Париже, о том, как мы собирались туда поехать. Я думала, что здорово было бы поехать за границу и избавиться от Мамы Лавджой.
ДЖОН: Это можно понять.
МОЛЛИ: Когда я смотрела на Филиппа, стоящего в лучах солнца у окна, - меня вдруг захватило невероятное ощущение, - блаженство - неуловимое, призрачное - и, почувствовав его, я воскликнула: "Филипп!" Филипп обернулся, и я сказала: "Филипп, кто бы не родился, мальчик или девочка, назовем его Парис, Филипп пристально посмотрел на меня и спросил: "Что?"
ДЖОН: Законный вопрос.
МОЛЛИ: Но поскольку речь зашла об имени моего ребенка, сердце матери оскорбилось.
Слышны звуки гитары. Входит Мама Лавджой.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Парис учится играть на гитаре.
МОЛЛИ: Без всякой системы.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Я слышу. Слуха у него нет. Насколько я понимаю. Во всяком случае, если сравнивать с Падеревским. Как сейчас помню Падеревского. Мы вместе с мисс Бёди Граймс ездили в Атланту слушать его игру. Бёди Граймс и еще восемнадцать девушек. Мы остановились в Генри Клей-отеле на один день, все в одной комнате.
ДЖОН: Любопытное, должно быть, было зрелище.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Я очень люблю поляков, особенно аристократов, а Падеревский из их числа. Очень эффектный мужчина, и такой изящный. Он пожал руку всем восемнадцати ученицам, как, впрочем, и трем тысячам на концерте. Он носил крохотный меховой воротничок. Когда Падеревский бывал в Атланте, я каждый раз ездила его слушать. Именно на концерте Падеревского, после того, как я вышла замуж, начался Филипп.
ДЖОН: То есть как?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Я слушала концерт, знаете, ту часть, что начинается с дум-да-дум. Я была на пятом месяце. И вдруг я поняла.
ДЖОН: Что?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Поняла, что мой ребенок будет величайшим гением. Такое предчувствие - тяжкое бремя для матери. Когда я ждала Лорину, меня просто тошнило. Вот какое значение имеет дородовый период.
МОЛЛИ: Где Сестрица?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Вот именно, где Сестрица? Сидит унылая, уткнувшись в книгу. Если бы она меньше утомляла глаза, ей не пришлось бы носить эти безобразные очки. Приросла к книге. Лорина Лавджой - залежалый товар.
МОЛЛИ: Что вы имеете в виду?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Твой отец был лавочником - должна знать. Вещи, которые трудно продать. Галантерейная лавка была ими забита. От жевательного табака до ночных горшков. Сама лавка была залежалым товаром. Неудивительно, что твой отец обанкротился. Армейский гарнизон в Ли раскупил по дешевке залежалый товар, кроме Лорины.
Входит Филипп, неся яблочную водку.
ФИЛИПП: Нашел. Кто-нибудь хочет выпить.
МОЛЛИ: Обед почти готов.
Выходит. Мама Лавджой продолжает говорить.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Я остановила свой выбор на генерале Слейде, который открыл бал котильоном и, по слухам, мог съесть одиннадцать порций жареного цыпленка. Что стало с моими мечтами? Армия открывает перед женщиной огромные перспективы. Но Лорина позволила ей пройти мимо.
ФИЛИПП (поглощая выпивку): Оставь Сестрицу в покое.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Ты прекрасно знаешь, что я никогда не была деспотом.
ФИЛИПП: Прекрасно знаю!
МАМА ЛАВДЖОЙ: Я позволяла детям жить собственной жизнью. Сначала, правда, я хотела, чтобы ты стал президентом, но потом удовлетворилась тем, что ты -гений.
ФИЛИПП: Думаю, из меня вышел бы непрактичный президент.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Что касается Сестрицы, то я хотела, чтобы она стала петь в опере. Я сказала: "Сестра, я буду счастлива, если ты споешь в Метрополитен-опера". Но разве она захотела петь в Метрополитен-опера?
ФИЛИПП: Оставь ее в покое, мама.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Разочаровавшись с оперой, я сказала: "Ну, хорошо, мисс, резвитесь, порхайте". Но она и этого не захотела.
ФИЛИПП: Она не может, мама.
МАМА ЛАВДЖОЙ (Обращаясь к Джону): Почему она не захотела?
ДЖОН: Не знаю, миссис Лавджой.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Вот так-то, сударь. Горе одно. (Уходит наверх).
ФИЛИПП: Такер, пока мы одни, хочу вам сказать, что рад, что вы поняли Молли. Она особенная, ей нужен особенный человек в особенное время.
ДЖОН: Зачем вы мне это говорите, Лавджой?
ФИЛИПП: Затем, что хочу, чтобы вы поняли Молли. Она поэт.
ДЖОН: Поэт?
ФИЛИПП: Вы, верно, заметили, что все вокруг нее полно поэзии? Чистота, гармония. Огонь - это и есть поэзия. Это и есть Молли.
Она чиста, как стакан воды, и гармонична, как церковный орган. Вечерняя звезда не так светла, как Молли. Вам нравится писать стихи, Такер?
ДЖОН: Я не писал стихов.
ФИЛИПП: Вы заметили, что в глупостях Молли есть своя логика? Та non
sequitur, через которую выражается сущность. Поэтическая амбивалентность.
ДЖОН: Что значит амбивалентность?
ФИЛИПП: Ну, когда жара и холод соединяются вместе. Сладкое и горькое.
ДЖОН: Вы и стихи пишете?
ФИЛИПП: Все пишут стихи, когда влюблены.
ДЖОН: Возможно, но я не писал. В детстве, правда, пробовал, но когда строчка заканчивалась словом "любовь", следующей рифмой всегда была "кровь". Банальность.