Монархическое правосознание, по Ильину, склонно к СЕМЕЙСТВЕННОМУ созерцанию государства и к ОТЕЧЕСКОМУ осмысливанию верховной государственной власти. «Где-то в самых корнях своих монархическое правосознание ПАТРИАРХАЛЬНО, «фамилиарно», «оно склонно переносить строй семьи в государство, а строй монархии в семью» (с. 479). Маркс и Энгельс, как известно, ратовали за отмену семьи. Октябрьская революция, помимо немедленного установления коммунизма (переименованного позже в «военный коммунизм»), выступала и за отмену семьи. Троцкий, как последовательный революционер, в середине 30-х годов в своей книжке «Преданная революция» обвинял Сталина и за «реставрацию» семьи, этого, по его мнению, средневекового реликта. Коммунисты лишь наиболее решительно претворяли в жизнь требования масонов. Сегодня, по инициативе мировой закулисы в некогда христианском мире идет быстрое уничтожение семьи: через разврат, промискуитет, пропаганду содомии, абортов, феминизм, гедонистическое отношение к жизни. Творцы катастроф стремятся сделать необратимым все, включая уничтожение монархии, уничтожение семьи, авторитета, порядка и нравственности. Теперь глобалисты приступили и к уничтожению государства, даже республиканского. Республика в их планах была лишь мостиком, переходным периодом к глобальному информационно-сотовому обществу – к Сети.
Важное и устойчивое отличие монархического правосознания – это культура РАНГА в человеческих отношениях. «Ранг есть прежде всего вопрос КАЧЕСТВА, и притом подлинного качества…» (с. 480). Великая воспитательная сила монастыря, армии, школы и монархии в сообщении человеку умения ставить себя перед лицо Божие и измерять свое несовершенство – Его совершенством, что сообщает душе смирение, трезвение, свободу от зависти и интриги. Ильин пишет: «Люди от природы и в духе – не равны друг другу, и уравнять их никогда не удастся» (с. 482). И далее: «монархическое правосознание склоняется к признанию того, что люди… РАЗНОКАЧЕСТВЕННЫ, РАЗНОЦЕННЫ и потому, естественно, должны быть НЕ РАВНЫ В СВОИХ ПРАВАХ» (с. 483). Самое наглядное свидетельство духовного неравенства людей в нашей повседневной жизни – это деление на тех, кто ругается матом или даже разговаривает матом, и тех, кто воздерживается от сатанинской лексики. Замечено, что употребление словесных нечистот как бы сигнализирует, что субъект дерзок, ему море по колено, что моральные требования не для него. Недаром современные демократы в России так рьяно насаждают матерщину в литературе, на сцене, в кино и на телевидении. И первым в насаждении уравнивающего всех мата является официальное лицо, представитель государства, республиканец, министр (в настоящее время – полуминистр) Швыдкой. Одновыременно деятели антимонархической культуры лакействуют перед криминалитетом, занявшим кресла депутатов, губернаторов и мэров, пришедших во власть. Им Сорокины и ерофеевы создают привычную атмосферу. Демократическая республика «по фене ботает».
Монархическое правосознание указывает на «необоснованность и опасность всеобщего избирательного права, ввиду обилия необразованных и глупых людей («олухов», по выражению Карлейля)» (с. 485). Тем более что даже многие образованные и внешне неглупые люди нередко голосуют, как идиоты: например, при утверждении в Верховном Совете так называемой «Декларации независимости России» от России в июне 1990 года (как будто СССР – это не историческая Россия) или при санкции на расчленение великой страны в декабре 1991 г. Ильин напоминет, что французское парламентское голосование 1875 г. предпочло республиканский строй монархическому большинством в один голос. И до сих пор Франция является республикой в соответствии с голосованием в парламенте в 1875 г. Это лишний раз говорит о том, что никакое представительство, никакой парламент ничего не решают, а решают закулисные силы, теневая власть.
Монархическому правосознанию свойствен также консервативный уклон. Монархия имеет свои традиции, на которых она стоит, которыми дорожит и от которых неохотно отступает. «Эта склонность БЕРЕЧЬ НАЛИЧНОЕ, опасаться неизвестного нового, взвешивать его всесторонне и отклонять его, обусловлена, конечно, религиозными, родовыми и ранговыми основами монархического правосознания» (с. 488). Республиканское правосознание, наоборот, только и озабочено новшествами. Вскоре после революционных беспорядков, в декабре 1906 г., премьер Столыпин предложил Государю отменить черту оседлости для иудеев, установленную Екатериной Второй, и принять закон «О еврейском равноправии». Мнение Столыпина поддерживали, как свидетельсвует Коковцев, все министры, люди благонамеренные, полагавшие, что этой реформой можно будет умиротвормить революционный этнос. Один Царь встал поперек не только мнений либеральной общественности, но даже – министров-монархистов. Он сказал: «Не мне отменять то, что не отменил ни один мой предшественник» (Святослав Рыбас, Лариса Тараканова. Жизнь и смерть Столыпина». М., 1991. С. 193–194).
Монархическое правосознание, по Ильину, религиозно укорененное, строящееся на началах семьи, ранга и традиции, усваивает в отношении к главе государства настроение ДОВЕРИЯ. Доверие это имеет свой глубочайший корень в ВЕРЕ и РЕЛИГИИ. Необходимо, чтобы государь и народ были ЕДИНОЙ ВЕРЫ. Поэтому основное задание республиканцев при монархии – подорвать доверие к монарху. За 12 лет существовавшей в России полной свободы слова и свободы печати русскоязычные газеты (а более 90 % их принадлежало талмудическому капиталу) развернули неистовую кампанию против алтаря и трона и прежде всего – против Государя, пусть даже и слегка замаскированную. Чаще всего мы вспоминем разнузданную хулу против Г.Е. Распутина. Но можно указать также на дискредитацию военного министра В.А.Сухомлинова, разогнавшего «военную ложу» Гучкова. Можно вспомнить кампанию против своего же единомышленника А.Д.Протопопова, который неожиданно «изменил» заговорщикам и стал верно служить Царю. Упущением государственной власти следует признать наличие в предреволюционной России такой уймы провокационных газет, готовивших катастрофу.
Если монархия основывается на доверии к правителю, то республика, напротив, строится на принципиальном недоверии к главе государства.
«С доверием к Государю, – пишет Ильин, – в монархическом правосознании теснейшим образом связаны 2 основные чувства – ЛЮБВИ и ВЕРНОСТИ» (с. 498). «Иметь Государя возможно любовью, сердцем, чувством. Кто любит своего Государя, тот имеет его действительно, по-настоящему, и тем строит свое государство» (с. 502) Любовь к монарху неразрывно сплетается и срастается с любовью к своему народу и отечеству. Все воедино связано. Республика не требует участия чувства и сердца. Монархия – требует. Настоящая монархия, таким образом, «вносит в политику начало интимности, преданности, теплоты и сердечного пафоса» (с. 506). Разложение и крушение происходит как раз потому, что монархический строй теряет свои интимные корни в человеческих душах.
В другой своей работе «О сущности правосознания» Ильин обосновывает утверждение, что «чувство собственного духовного достоинства есть первая и основная АКСИОМА ПРАВОСОЗНАНИЯ» (с. 508). «Уважение к себе как живому духу есть основное условие бытия: акт самоутверждения…» (с. 509). Человек как живой дух обязан блюсти свою честь перед Лицом Божиим, перед лицом своего Государя, перед своим народом и перед самим собою. «…Начало духовного достоинства и чести есть основа НЕ республиканского, а монархического строя» (с. 509). Как отмечают историки Забелин, С.Ф.Платонов, русские цари в Московском государстве искали правды и людей гражданского мужества. Мужественное правдоговорение перед лицом Государя – прямая обязанность монархиста. Активность идейного монархиста центростремительна, лояльна и ответственна. Он ведает, что его государство имеет персональный центр, которому он призван служить не за страх, а за совесть. В то же время активность республиканца отличается центробежным тяготением, он вмешивается во все государственные дела, однако старается сложить с себя ответственность перед избирателями. Ильин так характеризует российских либералов-республиканцев XIX – начала XX в.: «Ни национально-патриотической центростремительности, ни лояльности, ни ответственности у русских республиканцев не оказалось, (с. 521). Им надо было любой ценой оторвать трон от народа и подорвать доверие народа к трону» (с. 521–522). Гибельность и утопичность своих программ, отмечает Ильин, они не понимали. Идее «великой России» они предпочитали анархическую систему малых республик, как Сахаров и Елена Боннэр в конце XX века.
Ильин приводит покаянное мнение одного из кадетских лидеров, Василия Алексеевича Маклакова (1869–1957), который уже в эмиграции был вынужден признать: «О том, что Монархия в России опирается не на одни только штыки, что ее поддерживает громадная часть населения, что Монархия тоже может говорить его именем (т. е. именем народа. – В. О.), что России было нужно вовсе не уничтожение Монархии, а соглашение с ней – об этом наши вожди и не думали» (сноска на с. 523). Увы, признали свои заблуждения единицы, большинство же, повязанное фантазиями и масонскими скрепами, так и ушли в могилу, не покаявшись. Республиканцы чтут федерацию, автономию, вообще малые государственные формы. Ильин итожит: «…Республика есть промежуточная форма или «станция» на пути от монархии к анархии» (с. 524). В России сразу после февральского переворота началась анархия, революционная анархия. Совершенно безнаказанно красные киллеры убивали жандармов и полицейских, свободы печати уже не было, т. к. были запрещены все патриотические русские газеты, были запрещены также и патриотические организации. Добились свободы генералы Алексеев и Рузский, политиканы Гучков, Милюков и Родзянко. А впереди маячила уже неоякобинская диктатура. Ведь все знали логику французской революции. Что же, надеялись своим крикливым авторитетом остановить шквал? Состоится ли когда-нибудь в России посмертный судебный процесс над преступниками Февраля?
Ильин считал, что государство как «многоголовый» совокупный субъект права может