Несколько минут они рассматривали с ключевой сопки прилегающую местность и пришли к выводу, что засады на ближайшем километре нет. Обшарив карманы и удостоверившись в отсутствии даже хлебной крошки, перекурили, тронулись в нелегкую дорогу.
За полтора часа они одолели по прямой не больше километра, дико устали. Опять курили, лежа под скалой у подножия косогора, глядя с отчаянием, как разгорается день. О прошлой ночи старались не думать. Пространство перед склоном украшали мощные каменные менгиры – вертикальные столбы. Они вполне могли оказаться не творением природы, а реликтами первобытного искусства. Кто знает? Артем увлекался по младости лет мегалитическими сооружениями и пока еще помнил, что вертикально стоящие камни называются менгирами, группы врытых в землю глыб, перекрытых плитой – дольменами; сложные постройки из камня в виде круговых оград (вроде Стоунхенджа) – кромлехи…
– По крайней мере, мы еще на свободе, – осторожно подметил Артем.
– Где она – свобода? – фыркнул Павел. – Гуляем на длинном поводке – свобода, блин. Урочище размером с Ватикан… где я еще ни разу не был. Скоро будет граница, не волнуйся, там нас и повяжут.
– Тоже неплохо, – пробормотал Артем, закрывая глаза, – по крайней мере, нас накормят.
Когда он открыл глаза, Павла рядом не было. Он лежал на краю косогора, раздвинув ноги, как пулеметчик, готовый стрелять, и угрюмо молчал.
– Беспросветно? – поинтересовался Артем.
– Деревня, – лаконично проинформировал приятель.
Это было уже что-то. Поселение «деревенского типа» раскинулось у входа в глубокое ущелье, на берегу стремительной горной речки, вытекающей из распадка. Полтора десятка домишек, прилепившихся к обрывистому склону, грунтовая колдобистая дорога, убегающая за черный хребет, зеленый лужок в стороне от деревни, на котором паслась одинокая черная корова. Честно говоря, представление о румынских деревнях у него сложилось несколько другое. Пусть бедная страна, но чтобы до такого… В облезлых черепицах зияли проплешины, колосилась трава, фундаменты скособоченные беленые известью стены раскрошены, словно после залпа шрапнели. Никакой рачительностью и хозяйственностью здесь себя не утруждали. Кривые сараюшки, кособокие плетни, заросшие бурьяном. Посреди ближайшего огорода в черной луже между грядками лежала жирная свинья, лениво помахивая куцым хвостиком. Показалась хромая облезлая собака с оторванным ухом. Вылезла из-под сарая, зевнула, помотала головой, побрела, прихрамывая, к черной луже. Стала жадно пить.
– Несчастная собачья доля, – пробормотал Артем.
– Несчастная собачья доля – служить на границе между Северной и Южной Кореями, – покосился на него Павел, – а этой псине можно только позавидовать.
Дальнейший осмотр выявил утлые мостки на берегу реки, ржавую кабину грузовика, неизвестно каким образом занесенную в эту глухомань, и тело мертвецки пьяного крестьянина в бурьяне за кабиной. Судя по спонтанно сотрясающей его дрожи, он еще не умер. Но о том, чтобы похмелиться, пока не думал. С крыльца спустилась женщина в платочке и с ведром, направилась по тропке к реке. Ее лицо было усеяно оспинами, икры на ногах опухшие, покрытые коростами. Она медленно спустилась к воде, пристроилась на мостках, зачерпнула ведром. Неторопливо отправилась обратно. Появилась скромная девочка в платочке из того же отреза – глухое серенькое платье, деревянные штиблеты на босу ногу. Она вынесла из домика кадушку с постиранным бельем, стала развешивать на веревке, переброшенной между сараями.
– Ага, – насторожился Фельдман и приставил к глазам согнутые пальцы, изобразив бинокль.
– Послушай, кобелино… – начал Артем.
– Да нет, не в том дело, – отмахнулся Павел, – мог бы догадаться, что я не бросаюсь на несовершеннолетних забитых поселянок с раскуроченными мозгами. Посмотри внимательно на ее лицо.
– Вот черт… – напрягся Артем. Бледное личико девчонки он уже видел прошедшей ночью. В свете факелов она была черноволосой, носила белое и выступала на пару с блондинкой, которой перерезали глотку…
– Ну и дела, согласись, – бухтел Павел, – предположение оказалось истинным. Девушек, проживающих в урочище, сатанисты приносят в жертву. Их мозги настолько засорены, что эти несчастные не видят в этом ничего необычного. А ведь рано или поздно и до этой крошки дойдет очередь…
Траектория женщины с ведром проходила мимо девушки с кадушкой. Она поставила ведро, чтобы передохнуть, что-то строго произнесла. Девушка покорно кивнула, быстро глянула на старшую, потупилась.
– Дисциплинка, итить ее, – прокомментировал Фельдман.
Строгая женщина подняла ведро, пошла дальше. Перешагнула через упавший плетень, обогнула свинью в луже, поднялась на крыльцо. Заскрипела ржавая дверная петля. Буквально в тот же миг со стороны черного хребта послышалось гудение мотора. Из-за скалы выпрыгнул джип открытого типа, свернул с дороги, остановился посреди поляны. Начинались мелкие неприятности. Из джипа выгрузился Евгений Гурвич с непроницаемой физиономией, посмотрел по сторонам, акцентируя внимание на косогоре (можно было и не дергаться, он смотрел практически на солнце), и, придерживая болтающуюся на поясе кобуру, зашагал по высокой траве к поваленному плетню. Девушка прервала занятие, как-то сжалась. Из машины неторопливо выгрузились еще двое. Меньше всего к ним подходило определение «одержимые бесом». Молодые светловолосые парни в черных рубашках и черных штанах. Широкие кожаные ремни, короткие автоматики производства бывшей братской Чехословакии. Один развалился на капоте, подставив физиономию раскалившемуся светилу, второй спустился к реке, сел на корточки, сполоснул лицо, зачерпнул ладонью, напился.
Гурвич неспешно добрался до несостоявшейся жертвы, что-то приветливо бросил. Девушка робко улыбнулась. Он что-то спросил, она подумала, покачала головой. Дрогнула занавеска за окном в избе, мелькнула усеянная оспинками строгая женщина. Страх в глазах. Гурвич задумчиво посмотрел на избу, на свинью, на несчастную собаку, которая давно разучилась лаять, повернулся, чтобы повторно обозреть приглянувшийся ему косогор (и опять можно было не дергаться). Заходить в деревню ему явно не хотелось. Да и нужную информацию он уже получил. Покрутившись на месте, он по-братски приобнял девушку, чмокнул в щеку, потрепал за нос. Девчушка посмотрела на него с благодарностью, стеснительно улыбнулась. Гурвич зевнул и поволокся обратно к джипу.
Подчиненным не понравилось, что начальство так быстро разобралось с делами. Загорающий на капоте скорчил кислую мину, перебрался за руль. Второй, почесываясь, рухнул сзади. Гурвич пристроился рядом с водителем, дал добро на старт. Джип свирепо зарычал, рванул с места. Подпрыгнул на колдобине, вильнул. Но до дороги не добрался. С оглушительным треском лопнуло переднее колесо. Вздрогнула свинья, загорающая в луже, насторожилась собака. Шевельнулась занавеска на окне. Девушка в косынке, взявшись за свое белье, замерла с поднятыми панталонами. Только пьяный в буреломе никак не отреагировал. Грозно рявкнул Гурвич, чуть не отвесив оплеуху водителю. Подчиненный вывалился из машины, злобно уставился на лопнувшее колесо. Второй неуклюже перебрался через борт, стал снимать запаску.
– Если у вас нет машины… – меланхолично пробормотал Павел, – м-да уж. Мелочь, как говорится, а приятно.
Пока автоматчики ставили запаску, Гурвич не спускался на землю и не оборачивался. Девушку пронзил приступ столбовой болезни. Она прижимала к груди свои постирушки, безотрывно смотрела на людей в черном. Запаску поставили быстро. Бесполезное колесо покатилось в бурьян, откуда с воплем выпрыгнула кошка и вприпрыжку помчалась в соседние заросли. Джип завелся. Гурвич обернулся, приветливо помахал девчушке. Она тоже улыбнулась, пошевелила скрюченными пальчиками.
Так и стояла, не шевелясь, пока машина не укатила за гряду. Постепенно ее лицо каменело, оно уже не казалось таким покорным и забитым. В глазах обосновался холод. Она исподлобья смотрела вслед своим мучителям…
– Ну что ж, – резюмировал наблюдательный Фельдман, – не такая уж дурочка из переулочка. Не думаю, что ей по душе такая короткая жизнь. Интересно, нам это в будущем пригодится?
– Не думаю, – ворчливо отозвался Артем, – не будем мы задерживаться в этой убогой деревеньке…
Они подождали, пока девушка развесит белье и удалится в дом. Не осталось никого, за исключением счастливого в неведении пьяницы. Даже собака, поджав хвост, убежала под сарай.
– Мы могли бы к ней зайти, – размышлял вслух Фельдман, – но больно уж не по душе мне та особа с ведром… кто она ей – мать, тетка, кормилица?
– Но добыть еду в этой деревне было бы неплохо, – заметил Артем.
Фельдман вздохнул.
– А кто говорит, что это плохо?
Деревня казалась вымершей. Они крались по разливам непересыхающей грязи мимо заброшенных подворий, зарослей крапивы. Где-то в курятнике вопил петух, топча поднадзорных несушек. Окна просевших в землю хат плотно задернуты, во дворах – пусто. Глиняные горшки на остриях штакетин, рваные сети. На одном из подворий ограду венчали скалящиеся отполированные черепа домашних животных.
Здесь, видимо, был представлен весь спектр домашней фауны – от кошачьих до огромной буйволиной головы.
– Ну и нравы, – посетовал Фельдман, – к этому коллекционеру мы, конечно, не пойдем.
– У каждого свои преференции, – пожал плечами Артем, – Петр Первый, например, коллекционировал человеческие зубы. Удалял их собственными руками у своих подчиненных, чтобы избавить от мучительной боли. Сия достойная коллекция до сих пор хранится в Петербургской Кунсткамере.
– Я слышал про эту фишку, – кивнул Фельдман, – на поверку многие зубы оказались почему-то здоровыми. Но это, видимо, издержки производства доброго дела. Интересно, был ли на Руси другой такой правитель с ярко выраженными садистскими наклонностями?
– А как же. Ванька Грозный на своем веку тоже неслабо покуражился. Городами сжигал народ – и даже не всегда успевал придумывать причину, зачем он это делает. А как он каялся после каждого такого побоища…