– Наверное, да. Все происходило без меня. Я отсутствовала здесь какое-то время. Последний раз я видела Наталью Эдуардовну в марте. Искра позвала ее к себе в Баковку. В доме уже паковали вещи, вывозили мебель. Искра Владимировна пожелала отдать Гулькиной кое-что из своего обширного гардероба. Вещи дорогие, класса люкс.
Тамара замолчала. Перед ее глазами всплыла картина. Гардеробная в особняке Касымова в Баковке, похожая на магазин-бутик со стеклянными шкафами, полками, кронштейнами, комодами с выдвижными ящиками и витринами, почти как в ЦУМе. На кожаных креслах, диванах и просто на полу навалены груды одежды, здесь же гора чемоданов, кофров, коробок. После выставления дома на торги Искра вывозила наряды сама, хлопотала, нанимала рабочих. Квартира ее сына на Садовом кольце превратилась в склад. Лева тогда уже находился в рехабе.
Они втроем стоят в гардеробной. Искра в испанском синем платье-макси в горох. У ее ног на полу две собольих шубы. На шее две длинных нитки крупного жемчуга. В ушах – увесистые, похожие на булыжники сапфировые серьги. Она смотрит в зеркало и примеряет на голову то жемчужную тиару, то кокетливую французскую шляпу-канотье, а потом высокую соболью шапку.
Наталья Гулькина в черном вдовьем трауре взирает на нее выжидательно и вздыхает. Вся сцена происходит на седьмой день после второй попытки суицида Левы в больнице… Искра вызвала Гулькину к себе в Баковку именно по этой причине. Полчаса она плакала и рыдала о сыне – неудавшемся самоубийце. Сочувствовала Гулькиной в потере мужа. А затем увлекла ее в гардеробную – сортировать шмотье…
– Наташа, примерь жакет, – она поднимает с пола из груды вещей голубой твидовый жакет и сует его почти насильно в руки Гулькиной.
– Искорка, нет… спасибо… совсем не мой фасон. – Гулькина слабо отбивается.
– Настоящая Винтур! – Искра начинает капризно раздражаться. – Ты до сих пор носишь джинсы. У тебя фигура. С жакетом полный улет!
Хрупкая худая Гулькина утонула бы в жакете раздавшейся вширь Искры. Когда-то та тоже была изящной, гибкой, стройной. Танцовщица Пери, как звал ее Керим Касымов. Но с возрастом она сильно поправилась, обабилась.
– Тамара, убеди ее, – капризно, по-барски бросает Искра. – Пусть возьмет вещи. И носит, когда кончится траур. Они уникальны. Лорэн всегда Лорэн. И Баленсиага вечен. Они почти новые. Я их, может, три раза всего и надевала.
– Искорка, мерси, но мне сейчас не до нарядов, – терпеливо отвечает Наталья Гулькина. – Я как-то от всего отрешилась со смертью Юры. Даже волосы не крашу и за собой почти не слежу. Все вдруг потеряло цену, обессмыслилось.
Тамара не вмешивается. Она молча наблюдает за взбалмошной хозяйкой. Та снимает испанское платье в горох, оставаясь лишь в черном лифчике и утягивающих панталонах. Ее телеса выпирают подобно рыхлому тесту. Искра смотрит в зеркало, берет из шкатулки еще одну нитку увесистых жемчугов и оборачивает вокруг шеи тугой петлей. Затем петлю ослабляет. Касымов надарил ей немало драгоценностей, но самые любимые у нее жемчуга. Выходя в свет и на приемы, вечеринки, она порой надевала их на себя в невероятном количестве.
– Я примчалась к нему в больницу, Наташа, – говорит она Гулькиной, и слезы наворачиваются на ее глаза. – Я чуть не умерла, когда услышала, что он сотворил с собой. Я его спросила: Лева, почему?! Как ты мог? А он мне: мама, уйди. И отвернулся к стене. Словно я ему противна. А сейчас мозгоправы меня в рехаб к нему не пускают. Я даже не могу побыть с сыном, уже дважды выбравшим смерть вместо жизни.
Она опускается на груды одежды, собольих шуб и шелкового тряпья и начинает рыдать безутешно и горько, как ребенок, у которого отняли все игрушки. Гулькина в своем траурном наряде садится с ней рядом на пол, обнимает ее за полные голые плечи, окутывает ее, словно черная туча, так что и жемчуга прячутся, меркнут в траурных складках ее шерстяной накидки. На ее лице сложная гримаса – участие, скорбь, жалость и… еще что-то. Затаенное. Похожее на торжество, словно она ликует от того, что мир ее подруги тоже разбился вдребезги.
– Насколько мы поняли, вы на какое-то время прервали свою работу у Кантемировой, – заметил Клавдий Мамонтов. – Почему?
– Частный детектив все хочет знать? И про меня тоже? – Тамара Цармона, дочь чилийского коммуниста, усмехнулась. – Порой мнится, что можно попробовать другую жизнь, чем участь вечной домашней прислуги… Нет, нет, я не жалуюсь. Искра Владимировна всегда была ко мне добра, платила мне зарплату. Она много лет назад в память о моей матери – своего педагога – предложила мне работу в трудный момент, когда я очутилась на мели, пахала сутками в офисах, в магазинах, в салонах красоты. Даже торговала цветами. Я занималась в молодости спортом, легкой атлетикой, прыгала в высоту с шестом. Все надежды возлагала именно на спортивную карьеру, но получала лишь травмы и поражения. Сначала из-за соревнований было некогда учиться в институтах, затем уже поздно… У Искры я обрела дом и достаток, посмотрела мир. Мы даже на яхте плавали по Тихому океану… Но после развода и предательства Керима, когда Искра узнала, как он ей изменял все годы брака, она ожесточилась. Ее гнев выливался на сына Леву и на меня тоже порой. И я сказала: стоп, хватит. И ушла. Но привычную устоявшуюся жизнь непросто оборвать. Да и с работой сейчас… Сунулась в отдел занятости, нужны стали сплошные работяги. Не в кондукторы же мне в моем возрасте податься, правда? Мы с Искрой Владимировной обе остыли, соскучились друг по другу. Полтора месяца хватило мне, чтобы осознать все, переоценить… И я вернулась. Знаете, как в чилийской поговорке – старую собаку бьют, а она сначала огрызнется, а затем опять руку лижет.
Макар хмыкнул. Клавдий Мамонтов кивнул – он не спорил с женщиной, оказавшейся в середине жизни на перепутье.
Глава 14Илья Сурков
Из Воеводина в Чехов Клавдий Мамонтов и Макар вернулись в начале девятого вечера. Полковник Гущин встретил их во дворе полицейского управления и сел в их внедорожник. По его мрачному виду друзья поняли, что он потерпел фиаско в своей бурной разыскной деятельности, однако сдаваться не намерен. Выдали ему все, что им удалось узнать в Воеводине. Особо тоже не густо. Макар сообщил: за Искрой Кантемировой у Гулькиной тайком наблюдали соседи, только непонятно кто – брат Денис или сестра Анна Астахова, к которой еще в прошлом, со слов Искры Кантемировой, Гулькина ревновала мужа. Клавдий Мамонтов вновь ощутил то смутное противоречие, что мелькнуло перед ним фантомом еще в Воеводине, когда он слушал Кантемирову. Однако он опять промолчал.
Полковник Гущин слушал внимательно. Затем объявил:
– Заночуем здесь, на районе, в Бронницы, в дом на озере, ехать далеко, в Москву – тоже не близко. У нас важное дело предстоит рано утром. А сейчас все дела побоку, ужинаем – и на боковую. Спать!
Клавдий Мамонтов возразил:
– Федор Матвеевич, всего половина девятого, за полтора часа доберемся до дома Макара и переночуем там, а утром просто встанем пораньше.
– Нет, не пойдет, – отрезал полковник Гущин. – Мы в четыре уже должны быть на ногах и на месте.
– Я для того из полиции ушел, Федор Матвеевич, чтобы мной больше никто не командовал, – тихо внятно возразил ему Клавдий Мамонтов, поправляя руку на перевязи, нывшую ужасно, потому что действие обезболивающих снова закончилось. – Я обещал вам помогать, но не забывайте – я теперь не ваш подчиненный. У меня другая работа, иные обязанности. Я охраняю Макара и его семью – его детей. Без нас семья ночью в доме на озере без защиты. А учитывая все прежние наши обстоятельства, когда именно дети Макара становились целью посягательств, я к своим обязанностям бодигарда отношусь крайне серьезно.
– Клава, ничего с моими не случится. Весь дом в камерах, сигнализация работает. Маша с Верой Павловной запрутся на все замки. – Макар встал на сторону полковника Гущина. – То, чем мы заняты сейчас, – гораздо важнее. Два убийства! Маньяк орудует! И я Вере Павловне поклялся найти его. Слово мое что-то значит, нет?
– Вызывай такси, вали в Бронницы. Я за такси заплачу, – полковник Гущин глянул на Клавдия Мамонтова. – Ты прав. Тебе не разорваться. У тебя теперь новая работа. И ты уже не полицейский. Я тебе приказывать не могу. Командовать тобой и принуждать не хочу. Ты свободен как ветер. Ты ж этого добивался? Да? Свободы? Наслаждайся ею.
– Я за тачку заплачу сам. Я не нищий, – отрезал Клавдий Мамонтов.
– Тихо, тихо, – Макар, глянув на их потемневшие лица, сразу всполошился. – Вы что оба? Ну, день такой выдался неудачный. Никого мы по горячим следам не поймали. И вообще ничего пока не ясно. Клава, уймись – с моими дома все в ажуре. А я без тебя… то есть мы оба как без рук. Ты же теперь «частный детектив». Федор Матвеевич просто расстроен… он погорячился. И вообще я уже раньше думал о том, где нам приткнуться, если дела на районе задержат допоздна. Я глэмпинг классный нашел в интернете, близко, всего в пяти километрах!
Полковник Гущин сверлил Клавдия Мамонтова взглядом. Он не желал показать им… молодым, что не знает, что такое «глэмпинг». Охота ли слыть отсталым дураком!
– От Рабочего поселка, где сын почтальона Сурковой живет, далеко он? – бросил он Макару.
Тот сверился в интернете и объявил – всего в семи километрах. Не стал бронировать онлайн, просто позвонил в глэмпинг, начал тихо договариваться. Затем тронул внедорожник с места. Клавдий Мамонтов хранил гордое молчание. Полковник Гущин тоже. Миновали городской супермаркет – тот уже закрылся. Макар бодро вещал: отыщем лавку, что торгует продуктами допоздна. В стоимость снятого им гостевого дома в глэмпинге, мол, входит лишь завтрак, а ужинать-то надо! Остановился на шоссе на автозаправке, где работал круглосуточный ларек. Они с полковником Гущиным купили коробочки лапши, пакетики с растворимым кофе, бутылки минералки. Полковник Гущин приобрел еще шоколадные батончики. Больше в ларьке поживиться было нечем.
Свернули с шоссе по указателю и въехали в лесной массив на территорию глэмпинга. Он оказался комфортабельным и уютным, в скандинавском стиле. Их уже ждали на ресепшен и отдали ключи от гостевого дома. Полковник Гущин дивился, глядя на лес в подсветке, на «скандинавские» дома с открытыми верандами и с навесами-пологами, словно у палаток. Думал – сколько всего понастроили в Подмосковье модного, продвинутого, а он нигде и не бывал.