Полковник Гущин помолчал. Насчет того, что Суркова прикладывалась к бутылке, ему в почтовом отделении никто не сказал. Упоминали лишь о ее конфликтах с подопечными пенсионерами. Выходит, она ввязывалась в скандалы пьяной? Или сынок врет? Наговаривает на мать? А может, они – семья алкоголиков?
– Если бы ваша мать злоупотребляла спиртным, – назидательно возразил он Суркову, – ее бы не держали в почтальонах – они лица материально ответственные за ценности, бандероли, посылки, за деньги пенсионные и пособия. Она ведь много лет работала на своем почтовом маршруте. И без нареканий особых.
– Ну да. Горбатилась. Все лучше, чем на фабрике, как раньше, – Сурков послушно кивнул.
– Двадцатого мая она должна была донести пенсии тем, кому не доставила их в срок из-за майских праздников, так ведь, правильно? – полковник Гущин созерцал Суркова.
– Я не знаю. Она работала, а на праздники водку сосала. Со мной не поделилась, не налила мне и ста грамм.
– А зачем тебе стопарь? – не выдержал и вмешался Клавдий Мамонтов. – Ты ж на допинге сидел наверняка все праздники.
Сурков глянул на него и… резко дернулся, почти отпрянул. По его реакции Мамонтов понял – попал в самую точку.
– Какой еще допинг? – прошипел Сурков.
– Тот, что трепыхаться тебя заставил, когда ты про закладку услыхал и про счетчик включенный – от него, приняв за некоего «Ромку», – Клавдий Мамонтов кивнул на Макара. – Кто такой Ромка-то, а?
– Какой Ромка?! Какая закладка? Вы чего?! Я такими делами не занимаюсь.
– Не ори. Если у тебя не на что мать хоронить, на какие бабки ты существуешь? – спросил его Клавдий Мамонтов. – Бухаешь круглыми сутками на что?
– Я работаю, – зло отрезал Сурков.
– Повторяю свой вопрос, – вмешался полковник Гущин. – Кем и где?
– Иногда. Как прижмет нужда. Сдельно. На складе ящики разгружал и потом еще ограды красил на майские.
– Какие ограды?
– В парке городском, в Чехове. Наняли меня вместе с чучмеками. Я у них даже в бригадирах числился два дня, потому что местный. Но они все разбежались, как аванс получили. Мать истерила, настаивала, чтобы я работу нашел, я подчинился ей. Я ж не виноват, что они все через два дня врассыпную. В Москву на стройки подались.
– Чтобы явился по вызову следователя, не заставлял себя ждать, – приказал ему полковник Гущин. – И не прячься, все равно ведь найдем.
– Может, еще посадите за то, что я мать не хороню? – Илья Сурков смотрел на него в упор. – Мама Алла фильм любила один долбаный смотреть по ящику – а там все гундели: не мы такие, жизнь такая. Любимая ее поговорка на все случаи…
– Он ко всему еще и философ, резонер, – заметил Макар брезгливо, когда они покинули загаженную, прокуренную квартиру Сурковых. – Полная семейная деградация. Тотальный распад.
Глава 15Альфонс
Полковник Гущин перед тем, как покинуть Рабочий поселок, лично взял у Ильи Суркова номер мобильного и сразу же перезвонил ему, проверил – не липовый ли. Было еще очень рано, и он объявил, что они пока возвращаются в глэмпинг – там ведь завтрак в стоимость номера входит, а на одной резиновой лапше долго не протянешь. В глэмпинге они подзаправились на славу, сидя в шезлонгах на открытой террасе дома. Напились крепкого кофе, созерцая лес и утреннее июльское небо. После замусоренной квартиры Суркова достаточно простая, но комфортабельная атмосфера глэмпинга казалась почти роскошью.
Полковник Гущин о чем-то сосредоточенно думал, затем достал мобильный и начал, как обычно, рассылать ЦУ, причем строго приказывал местным сотрудникам делать все быстро, не откладывая в долгий ящик. Он раздражался, повышал голос и буквально погонял подчиненных. Клавдия и Макара он попросил проверить по распечатке звонков почтальона Сурковой (ему прислали список по электронке), когда мать и сын связывались по мобильному в последний раз. Оказалось, что Сурковы разговаривали между собой по мобильному только четвертого мая. Причем Алла Суркова сама звонила Илье. И больше они не контактировали.
– Странно, – хмыкнул Макар. – Ну, пусть он алкаш и нарик, блуждал где-то, дома не ночевал, гулял. Но чтобы за две недели вообще ни словечка друг другу по мобиле… Хотя они жили в одной квартире. Она работала с утра до вечера на почте. Хватало им личного общения, когда они дома пересекались?
Полковник Гущин выслушал его сентенцию и начал снова кому-то звонить. Он был хмур и малообщителен, несмотря на то, что сыт – завтрак оказался вкусным и обильным. Макар к нему не приставал с вопросами, вел себя тише воды ниже травы. Он видел, что полковник Гущин, хотя и не показывает вида, но страшится момента, когда Клавдий Мамонтов заявит ему – «пока все здесь зависло на паузе, мы с Макаром – домой».
Однако Клавдий Мамонтов молчал. Он слушал переговоры полковника Гущина с непроницаемым видом.
В десять Гущин связался с издательством, с которым сотрудничала как переводчик Наталья Гулькина. Его установили полицейские. К известию о смерти пожилой переводчицы в издательстве отнеслись вежливо-равнодушно. И сообщили, что Гулькина работала с ними по договору и переводила не фаблио «Роман о Лисе» (тот проект давно сдан в архив), а французские народные сказки для детей. Последний раз в издательство она приезжала еще весной. А муж ее, художник Юрий Авессоломов, последние три года вообще не работал – не мог, ведь он страдал болезнью Паркинсона, а затем перенес инсульт.
Клавдий Мамонтов подумал, что о диагнозе художника они впервые слышат не от подруг Гулькиной, не от людей ее круга, а, в сущности, от посторонних. Он вспомнил слова Искры о том, что Гулькина ревновала своего благоверного к соседке. Ревновать того, кто страдает болезнью Паркинсона? Однако противоречие в этой новости, которое он никак не мог уловить, заключалось не в диагнозе… Но в чем?
Клавдий Мамонтов, включив громкую связь, позвонил Вере Павловне. Осведомился деловито – как дома, все в порядке? Как дети? Что с охранной системой дома – функционирует нормально, зеленые индикаторы на пульте горят? Макар слушал друга и думал – Клава исполняет его обязанности… Он должен о домашних печься, но… Он вздохнул. Честно – ему с Гущиным намного интереснее, чем дома киснуть и ждать, когда его накроет мощной волной запой.
– Вера Павловна, я вас спросить хочу о важном, – Клавдий Мамонтов слегка запнулся. – Наталья Эдуардовна ведь была эмоциональной женщиной в отношениях с мужем, так?
– Что вы имеете в виду, Клавдий? – Вера Павловна, скорбь которой немного утихла, а шок прошел, проявляла уже чисто женское любопытство.
– Она не делилась с вами соображениями, опасениями насчет соседки по даче Анны Астаховой? Нам сказали, что она якобы мужа к ней сильно ревновала.
– Ничего она мне не говорила про соседку. И не жаловалась на соседей, – голос Веры Павловны звучал озадаченно. – А кто вам озвучил сию новость?
– Искра Кантемирова, – ответил Клавдий Мамонтов. – Якобы даже соседка или ее брат за ними следили, когда Кантемирова приехала в гости..
– Понятия не имею, – Вера Павловна удивилась. – Надо же! У нас с Наташей о ее дачных соседях речь вообще не заходила.
– С виду они приличные люди, вместе с нами ее обнаружили. – Клавдий Мамонтов давал Вере Павловне время вспомнить. – Соседи Астаховы. Анна и Денис. Им обоим уже далеко за сорок.
– Денис? – переспросила Вера Павловна. – Денни?
– Наверное, уменьшительное имя… Она упоминала Денни?
– Так он же был протеже и любовник! – выпалила Вера Павловна.
Макар весь обратился в слух. Полковник Гущин быстро оборвал телефонные ЦУ, дал отбой, обернулся.
– Сосед по даче? Любовник Натальи Эдуардовны? – как можно спокойнее уточнил Клавдий Мамонтов, хотя новость его ошеломила.
– Не Наташи, – Вера Павловна, обычно сдержанная, сильно разволновалась. – Матери Искры Нины Прокофьевны. Денни… любовник, альфонс, разгульный юноша… Сколько лет прошло, а мы все помним ту историю.
– Вера Павловна, поподробнее, пожалуйста, – вмешался в разговор по громкой связи полковник Гущин, озадаченный и заинтригованный новостями. – Мы все вас внимательно слушаем.
– Давние дела, сколько воды утекло с тех пор, – услышав Гущина, Вера Павловна словно слегка смутилась, что опускается до пересудов про приятельниц и их близких. – Мы уже тогда все съехали из нашего четвертого дома по улице Грановского. Его сломали, построили бизнес-центр. Мать Искры, как вдова академика, получила очень хорошую квартиру на Ленинском проспекте, Искра с маленьким Левой – двушку поскромнее. Искра вела свою частную школу танцев, она еще не вышла замуж за Керима и особо не роскошествовала. Мы порой встречались, и я кое-что слышала от нее самой тогда и от Наташи. Короче…
– Нет, как можно детальнее, Вера Павловна, – попросил Клавдий Мамонтов.
– Мать Искры после смерти мужа о втором браке не задумывалась, много лет жила одна. Не хотела терять статус вдовы академика и льготы. Еще из-за дачи в Воеводине, она же государственной числилась сначала. Кантемиров на старости лет работал в Приоксом заповеднике, изучал флору. Потом, уже после его смерти, они с Искрой приватизировали дачу. Мать преподавала, ездила в Сочи, вела ботанические семинары для сотрудников дендрария. Простите, но ей в то время лет уже стукнуло, сколько мне. Возраст мудрости и силы… А она вдруг выкинула финт… Мы все ахнули.
– Какой финт, Вера Павловна? – полковнику Гущину не терпелось узнать.
– Влюбилась на старости лет в мальчишку, который моложе ее на целую вечность. Он работал в дендрарии, помогал ей, вертелся вокруг нее. Она звала его Денни – это я хорошо помню, потому что Искра его кляла – такой-сякой, чертов Денни – альфонс, присосался к маме, как клоп…
– Студент? Аспирант? – уточнил Клавдий Мамонтов. – Нам сказали, что мать Искры сама в молодости аспиранткой очаровала академика Кантемирова и женила его на себе, уведя из семьи.
– Какой аспирант! Если бы, – Вера Павловна все больше волновалась. – Садовником он подрабатывал в дендрарии, представляете? Вроде сам из Краснодара. Пристал к Нине Прокофьевне, вскружил ей голову – Сочи, юг, море, а он в свои двадцать плавал, как дельфин, на лодке ее катал. Ей стукнуло почти семьдесят! Правда, она всегда моложаво выглядела, очень следила за собой. Она щеголяла в открытых купальниках на пляже. Простите, но они занимались сексом в отеле! Она не скрывала от Искры, что жаждет физической близости