— Да, я думаю, он послал вперед своих сыновей, а потом, наверное, придет и сам, — ответил мальчику старый Чу.
Ночью они проснулись от громких выстрелов. Внизу, под горой, шел бой. Они видели, как горели японские казармы, и слышали громкое «ура».
Утром старик и внук спустились с горы. Город был какой-то особенный — нарядный, праздничный. Всюду — в окнах домов, над лавками — появились яркие флаги и бумажные венки. На улицах шли люди в зеленых гимнастерках, и на фуражках у них горели алые звездочки. У старого Чу девушки раскупили сразу все розы, и только одну, самую яркую, маленький Чу крепко сжимал в руке.
На повороте показались русские танки. Ликующая толпа преградила им путь, и они остановились. Танкисты, став во весь рост, весело здоровались с жителями городка. Чу пробрался к самым танкам и протянул командиру, высокому голубоглазому человеку, свою последнюю розу, на которой еще дрожали росинки.
Танкист засмеялся, подхватил маленького Чу на руки, высоко поднял над головой. И тогда Чу звонко выкрикнул то слово, которому научил его отец:
— СТАЛИН! СТАЛИН!
И танкисты захлопали в ладоши и стали передавать маленького Чу из рук в руки. В карманы его штанишек они совали сухари, конфеты и яблоки. Прошло немало времени, пока счастливый, раскрасневшийся Чу снова стоял рядом с дедом, крепко держась за его жилистую руку.
Танкисты торопились вслед за убегающим врагом. Но они обещали вернуться в городок вечером на отдых.
Маленький Чу ждал их весь день. И они вернулись, но среди них уже не было молодого голубоглазого командира: он пал в бою.
На следующий день командира хоронили. Друзья молча несли перед его гробом подушечку, на которой сняли две красные гордые звезды.
Маленький Чу, плача, шел за гробом в толпе горожан. Путь к кладбищу лежал мимо их горы, и он не заметил, как дед отстал и почти бегом поднялся к пещере.
Когда гроб опустили в яму и засыпали землей, танкисты подняли вверх автоматы, и прощальный салют гулким эхом отозвался в горах. В эту минуту к могиле пробрался старый Чу. Он еле шел, по его спине струился пот, а лицо было бледно. За его спиной была какая-то огромная поклажа, заботливо увязанная в цыновки. Все молча расступились перед стариком, а он лихорадочно развязывал веревки, высвобождая свой груз. И когда упала последняя цыновка, все увидели чудесный розовый куст, выкопанный с корнями. Старик опустился на колени, руками вырыл яму посредине свежей могилы, посадил розовый куст и полил его водой из тыквенной бутыли, захваченной в пещере. Потом он поднялся и, взяв за руку маленького внука, сказал просто:
— Это все, что у нас есть. Мы дарим это нашему другу…
…Весной, летом, осенью на могиле танкиста стелется ковер душистых цветов. Это или розы, или гладиолусы, или астры, или бессмертники. Каждый день после занятий маленький Чу, который уже очень вырос, одетый в форменную одежду гимназиста, вместе со своими одноклассниками приходит к могиле. Дети обрезают засохшие веточки у розового куста, который растет посредине могилы, поливают цветы. Они обнесли холм живой изгородью из дикого винограда и устроили вокруг скамеечки.
А на горе возле пещеры старый Чу нетерпеливо поджидает внука. В пещере сложены дрова и уголь, стоят новенькие глиняные кувшины вышиною в человеческий рост, с засоленной кимчой и черной жидкой соей, без которой невозможно приготовить настоящий корейский обед.
Рядом со старой пещерой примостился маленький домик. Он совсем маленький, в нем всего две комнатки и кухонька, но деду и внуку больше не надо. Этот домик построила народная власть в знак уважения к памяти погибшего героя — молодого машиниста Чу.
Старый Чу получил работу по своим силам: он сторож в той самой школе, где учится его внук, в школе, разместившейся в доме бежавшего лавочника Ким Ды Гена. Старика очень уважают ученики, да и учителя нередко заходят в маленький домик, чтобы потолковать с ним.
На самом видном месте в домике висит портрет человека, о котором старый Чу говорит так:
— Это он прогнал из нашей страны японцев, которые убили моего сына. Это по его совету жизнь у нас стала светлой и старый Чу в праздничном халате отдыхает в своем новом доме…
Он заботливо поправляет приколотые к портрету цветы и старательно выговаривает единственное русское слово, которое знает:
— СТАЛИН!
МАЛЬЧИК С ОГНЕННОГО ПОЛЯ
Гора Четырех Драконов высится над равниной. Вернее, это не одна гора, а целые четыре скалистые гряды. В сумерки их верхушки кажутся разинутой драконьей пастью.
Взобравшись на горное плато, маленький Ким любит, лежа на животе, следить, как внезапно падает за гору раскрасневшееся за день солнце.
Отец говорил Киму, что там, за горой, есть маленькая норка, куда солнце забирается на ночь. А вместо себя солнце выпускает свою младшую сестру — луну, которая всегда бледна, потому что не видит дневного света.
Отец рассказывал:
Когда-то, очень-очень давно, Солнце и Луна вместе ходили по небу. Но вот гордое, яркое Солнце полюбило могучего богатыря — гору Пяктусан, что из-под самых облаков смотрится в быстрые воды реки Туманган. Солнце грело зеленые кудри лесов Пяктусана и улыбалось ему с высоты. Но Пяктусану полюбилась сестра Солнца — тихая, кроткая Луна, которая серебрит воды Тумангана легким, призрачным светом. Пяктусан зажигал для нее в рощах, зеленых, как стебли молодого риса, светлячков и приказывал лесным озерам отражать ее ласковое сиянье. Тогда разгневанное Солнце заперло кроткую сестру. И с тех пор они уже никогда не гуляют вместе по небу. Только когда засыпает Пяктусан, ревнивое Солнце выпускает на волю бледную сестру…
Гора Четырех Драконов была родным домом Кима. По ее ущельям, укромным полянкам круглый год бродила их семья хваденминов — людей огненных полей. У них не было постоянного жилья. Летом отец, мать, Ким и его три сестренки спали где-нибудь на куче сухих листьев под тенистым деревом. Они ели ягоды, грибы, ловили рыбу в быстрых горных ручьях, собирали съедобные ракушки и пахучие травы.
На зиму отец мастерил из сучьев шалаш, собирал большие плоские камни, нанесенные горными реками, и складывал из них, как из кирпичей, широкую печь — кан, — которая заменяла в шалаше пол. Всю зиму в кане поддерживался огонь, и семья никуда не выходила, отлеживаясь на теплом полу. Ели раз в день по нескольку штук сладкого картофеля — когуми — с огненного поля.
Каждую весну отец вместе с Кимом бродил по горе, выискивая новое местечко для своего огненного поля. Они выбирали небольшую, запрятанную далеко меж горных гряд полянку, выжигали на ней травы и кустарник, корчевали пни, потом рыхлили податливую, мягкую землю маленькой мотыгой и сажали сладкие картофелины, заботливо сбереженные матерью до весны. Летом они пололи свое необыкновенное поле, осенью засыпали его толстым слоем земли, чтобы когуми не замерз. Зимой они рылись на этом поле, как кроты, ежедневно собирая по нескольку десятков картофелин, чтобы наполнить пустой желудок.
Иногда в семье начиналось смятение. Отец хватал за руки старших дочерей, мать торопливо привязывала одеялом к спине младшую, и все прятались в одной из самых отдаленных пещер. В такие дни нельзя было зажигать огня, чтобы испечь когуми, и дети жадно грызли сырой, холодный картофель. Отец стоял у входа в пещеру, бледный, взволнованный, и ежеминутно повторял:
— Тише! Они найдут нас!
— От кого мы прячемся, абоди?[1] — осмелился однажды спросить Ким.
— От японских полицейских, сынок, — шепнул отец. — Если они увидят наше поле, они посадят меня в тюрьму, и вы все умрете с голоду…
— А разве нельзя сажать когуми? — боязливо спросил Ким.
И отец, прижимая к себе сына, тихо объяснил ему, что японцы запрещают выжигать травы и обрабатывать горные поля.
— А разве бывают другие поля? — изумлялся Ким, который ни разу в жизни не спускался в равнину.
Отец грустно улыбался и замолкал. Он сам родился здесь, на горе Четырех Драконов, и был внизу всего три-четыре раза. Сюда, в непроходимые горные чащи, много-много лет тому назад убежал с равнины молодой крестьянин, дед Кима. Он задолжал помещику за орошение арендуемого крохотного клочка земли и за семена, потому что в тот год была страшная засуха и он собрал меньше, чем посеял. Помещик прислал к нему в землянку полицейских, и они вытащили из сундука единственное сатиновое одеяло — приданое молодой жены, сняли с полки медную посуду и поймали двух старых куриц. Все это пошло в уплату долга помещику, но оставалось уплатить еще в десять раз больше, и полицейские предупредили:
— Если в день полнолуния ты не внесешь долг, мы посадим тебя в тюрьму…
Но дед Кима не стал дожидаться дня полнолуния. Той же ночью он завязал в цыновку чугун, мотыгу и мешочек утаенного от чужого глаза сладкого картофеля. Потом он взял за руку жену и ушел в горы.
Так делали тысячи разорившихся бедняков, так сделал и он, потому что впереди его ждала только сырая, грязная тюрьма.
Всю ночь дед Кима и его жена пробирались по узким горным тропинкам, до крови сбивая ноги об острые камни. А под утро в маленькой пещере, на постели из прошлогодних трав и мягкой хвои, родился отец Кима. Днем дед Кима облюбовал маленькую полянку и выжег на ней огненное поле. Так началась жизнь новой семьи хваденминов на горе Четырех Драконов.
Дед Кима прятался от людей и учил этому подрастающего сына. Он знал, что здесь, в горах, бродят такие же семьи бедняков с огненных полей, но он боялся с ними встречаться. Несколько раз в году он спускался в равнину, чтобы купить немного черной жидкой сои в обмен на связку сушеных грибов. Дед Кима, его сын и внук носили грубые одежды из дикой конопли, которая росла в горах. Эту суровую ткань день и ночь пряли женщины. Зимой хваденмины надевали на ноги лапти, сплетенные из камыша.
— Хваденмины — самые бедные люди на земле, — часто говорила мать Кима и вздыхала, гладя потрескавшимися от постоянного прядения пальцами жесткие, прямые волос