Разговор шел очень трудно. Местная аристократия прохладно отнеслась к гуманизму русского вице-адмирала. Присутствующие требовали забрать и поделить между собой все имущество изменников. Под шумок многие желали свести и свои личные счеты со старыми недругами. Недруги тоже готовы были постоять за себя и свое добро. Узнав об этом, Ушаков встревожился:
– Еще не хватало резни между своими!
Чтобы образумить наиболее кровожадных, Ушаков, не жалея времени, выслушал все обиды и претензии, а потом сказал:
– Мы всех бывших в сочувствии к французам уже простили и всех ваших жителей между собою примирили, а потому ничего у них отбирать не надлежит! В том мое слово твердо. А ежели кто из якобинствовавших провинился в весьма тяжких преступлениях, то его надлежит судить судом выборных судей. Однако полагаю я, что лучше все, что можно, простить, нежели наказать, дабы какой-либо несправедливостью не подвергнуть себя суду Всевышнего!
Речь Ушакова произвела на собравшихся большое впечатление, и те молча разошлись.
Когда вице-адмирал возвратился на «Святой Павел», Поскочин представил ему бывшего коменданта Кефалонии Ройе.
Француз изъявил главнокомандующему «чувствительнейшую свою благодарность за вежливое и человеколюбивое обхождение» капитана Поскочина, которого он именовал не иначе как избавителем, защитившим как его, так и всех французов от мщения.
– О, эти варвары так грубо со мной обращались, что некоторые даже сморкались в мою сторону! – жаловался он Ушакову. – Если бы не великодушные усилия вашего капитана, то я подвергся бы неминуемой и поносной смерти!
– Ну, теперь поверьте мне, никто больше на вас и сморкаться не станет! – отвечал ему вице-адмирал. – Вот все вы называете себя образованными людьми, но деяния ваши не таковы! Вы сами виновники ваших бед и пожинаете сейчас то, что посеяли раньше!
– Я вел себя, как следует исправному французскому офицеру! – возразил Ройе.
– А я вам докажу, что нет, – возразил Ушаков. – Вы поздно взялись укреплять вверенный вам остров, вы не сделали нам никакого сопротивления, не выстрелили ни из одного орудия, не заклепали ни одной пушки! Так воевать нельзя!
Ответить на это французскому полковнику было уже нечего.
Учредив на Кефалонии самоуправление, даровав амнистию всем якобинствовавшим, Ушаков, на всякий случай, оставил там и небольшой гарнизон.
Собрав местных старшин, сказал им на прощание:
– Ежели случатся беспорядки, будем усмирять силой. Однако по-доброму ко мне расположению здешних жителей такового неприятного дела я не ожидаю!
Забегая вперед, заметим, никаких «ослушаний» на Кефалонии более не произошло.
Теперь Ушаков решил брать курс непосредственно на Корфу. Но случилось иначе. Едва корабли, отойдя от острова, начали выстраиваться в походный ордер, вдалеке показалось посыльное судно под Андреевским флагом. Это был мичман, посланный капитаном I ранга Сенявиным из-под стен Святой Мавры. В своем послании Сенявин сообщал, что на острове большой гарнизон и мощная крепость, а потому ему своими силами не справиться. Прочитав бумагу, Ушаков помрачнел. Зная самолюбивого и независимого Сенявина, он понимал, что написать такое письмо того вынудила крайняя нужда, а если все обстоит так, то Сенявин действительно нуждается в помощи.
Как всегда, Ушаков самые сложные вопросы решал быстро. Часть эскадры во главе с Кадыр-беем он отправил вдогонку Селивачеву, который к этому времени уже должен был подойти к Корфу и начать блокаду, а с остальной частью кораблей сам повернул к Святой Мавре. С собой вице-адмирал вел два линейных корабля и два фрегата. Следом за нашими, как нитка за иголкой, неотступно держал Кадыр-бей со своими двумя линейными кораблями и фрегатом.
В те дни, когда эскадра Ушакова освобождала Ионические острова, на Черноморском флоте произошла большая трагедия.
Дело в том, что после ухода главных сил флота в Средиземное море оставшиеся суда были сведены в резервную эскадру. Когда же «Святая Троица» вернулась с полпути к Константинополю для ремонта, адмирал Мордвинов неожиданно отозвал с нее младшего флагмана Овцына, не послав никого Ушакову взамен. Контр-адмиралу Овцыну было велено крейсировать по Черному морю во главе резервной эскадры.
В октябре контр-адмирал Овцын, держа свой флаг на 46-пушечном фрегате «Царь Константин», вышел в крейсерство у берегов Крыма, отрабатывая совместное маневрирование. 11 октября на траверзе Балаклавы эскадра была внезапно застигнута жесточайшим остовым штормом и не успела укрыться в Севастопольской бухте. На этот раз судьба оказалась беспощадной к нашим морякам.
Флагманский фрегат «Царь Константин» вскоре после начала шторма получил сильную течь и множество повреждений. От ударов волн начали расходиться доски обшивки корпуса, и вскоре в трюме было полным-полно воды. Непрерывно работали помпы, но этого едва хватало, чтобы трюм не залило вообще. Контр-адмирал Иван Овцын и командир фрегата капитан-лейтенант (по другим данным, к этому времени он уже был капитаном II ранга) Иван Тригони делали все возможное для спасения корабля. Для уменьшения воздействия волн и ветра было принято решение спуститься по ветру на запад. На четвертый день держаться в открытом море из-за пребывающей воды стало невозможно. Через некоторое время удалось кое-как стать на якорь против устья Дуная в трех милях от берега.
Спустили два баркаса. На одном из них отправили на берег батальонного командира с несколькими матросами, чтобы договориться с береговыми властями о помощи терпящему бедствие кораблю. Однако на подходе к берегу баркас перевернуло и все находившиеся в нем погибли. Второй баркас с пятью гребцами контр-адмирал Овцын распорядился поставить на бакштове.
Сила ветра между тем не уменьшалась, и «Царь Константин» порой кренило так, что он мог вот-вот перевернуться. Чтобы уменьшить напор ветра, Овцын распорядился рубить мачты. При этом одна из срубленных мачт перебила бакштов. Бывшую за кормой на бакштове шлюпку унесло к берегу, на который затем и выбросило. Люди, к счастью, спаслись.
К этому времени помпы перестали справляться с потоком хлещущей в пробоины воды и фрегат начал погружаться. И офицеры, и матросы, не спавшие уже пятые сутки, были измотаны до крайности. А шторм по-прежнему не стихал. Вскоре все внутренние помещения фрегата были залиты водой. Фрегат просел в воду до такой степени, что волны свободно гуляли по всей верхней палубе. Команда столпилась на шканцах и баке. С берега видели погибающий корабль, но ничем не могли помочь, так как никакой возможности дойти на гребных судах до фрегата не было. Вскоре «Царь Константин» исчез из вида. Это могло означать только одно – он затонул, со всеми бывшими на нем людьми. На следующий день ветер стал понемногу стихать, и к берегу прибило едва живого подпоручика Богдановича, квартирмейстера и двух матросов, спасшихся на обломках судна. Это были все, кто уцелел из четырехсотенного экипажа. По словам Богдановича, до самой последней минуты на борту фрегата не было никакой паники. Контр-адмирал Овцын и командир капитан-лейтенант Тригони распоряжались как всегда спокойно и хладнокровно, а в момент погружения фрегата команда кричала «ура». Флагман и командир погибли, так и не оставив своего корабля. Помимо пяти человек с уцелевшего баркаса и четверых, спасшихся на обломках, из команды «Царя Константина» в живых остались еще один капитан-лейтенант и семь матросов, оставленных по хозяйственным делам в Севастополе и не участвовавших в этом роковом плавании. Всего же на «Царе Константине» погибли контр-адмирал Овцын, 21 офицер, 377 матросов и 34 солдата морского полка.
В тот же штормовой день 46-пушечному фрегату «Федор Стратилат» под командой капитан-лейтенанта Льва Фабрицына удалось зацепиться якорями за грунт в тридцати милях к западу от мыса Тарханкут. От непрерывных ударов волн на фрегате началась сильная течь. Когда она достигла 7 футов и стало очевидно, что дальнейшее стояние на якоре может быть гибельным, Фабрицын распорядился обрубить канат и выбрасываться на берег, чтобы спасти хотя бы большую часть команды. Однако когда фрегат начал вместе с волнами продвигаться к берегу, то оказалось, что вода почти перестала пребывать. Фабрицын решил предпринять еще одну попытку спасти вверенное ему судно. «Федор Стратилат» снова встал на запасные якоря, на этот раз уже неподалеку от берега. Так прошла ночь. Утром следующего дня вода вновь стала быстро поступать в трюм (помпы давно уже были бесполезны) и вскоре дошла до отметки 8 футов. Фабрицын снова снялся с якоря и пошел к берегу. В полутора милях от него якоря снова были брошены. Глубина в этом месте составляла всего 2,5 сажени.
– Где мы? – спросил командир штурмана.
– Судя по береговым ориентирам, в 12 милях к югу от Сулинских гирл Дуная! – ответил штурман Пупченский.
Положение тонущего «Федора Стратилата» было критическим: рухнул рангоут, огромные волны, перекатываясь через палубу, уже десятками уносили людей в пучину. Многие бросались в воду сами, в призрачной надежде добраться до берега вплавь.
– Какие будут указания? – прокричал командиру старший офицер Петр де Фабр.
– Спасаться, кто как может! – ответил капитан-лейтенант Фабрицын и, закрывшись от ветра рукавом, раскурил трубку.
– А вы? – спросил де Фабр.
– А я остаюсь здесь!
– Тогда я вместе с вами! Вместе служили, вместе и смерть примем! – лейтенант де Фабр подошел к фальшборту и начал отдавать распоряжения матросам, чтобы они хватались за ближайшие к ним доски и обломки рей и отплывали подальше от тонущего судна.
К Фабрицыну и де Фабру подошли лейтенант Петр Тулубьев, мичманы Степан Тригонети, Константин Бутович и Федор Сусликов.
– Мы остаемся с вами! – объявили они.
За минуту до гибели фрегата офицеры простились друг с другом:
– Прости, если когда-то чем-нибудь случайно обидел!
– Прости и ты меня!
Вскоре на месте ушедшего под воду «Федора Стратилата» были только обломки, за которые держалось несколько десятков выбивающихся из сил матросов. Из последних сил люди плыли к берегу, но добраться до него удалось далеко не всем.