ине, чем Багратион, Милорадович, тем не менее, не стал вмешиваться в приказы князя:
– Здесь не место и не время считаться старшинством, командуй князь Петр, а я в твоем распоряжении!
Снова последовала атака, и французы были выбиты уже окончательно. В отчаянии наших атаковала неприятельская кавалерия, но вся была переколота штыками. Затем Багратион атаковал мост через Адду, но был снова отбит. В эти же часы подошедшие ночью австрийцы начали наводить переправу в нескольких верстах от места сражения у городка Бриво, где у французов почти не было войск.
Тем временем во французской армии произошли серьезные перемены, причем не в нашу пользу. Вместо тугодумного Шерера командующим был назначен талантливый Моро, считавшийся самым талантливым из полководцев Франции наравне с Бонапартом. Узнав о такой перемене, Суворов к удивлению окружающих обрадовался:
– Слава богу, что вместо шарлатана я буду иметь противником настоящего противника, а значит, и лавры, добытые с ним в бою, окажутся куда более блестящими!
Прискакавший к армии Моро уже не мог исправить всех ошибок предшественника, и главной из них – растянутости армии вдоль реки. Единственно, что он успел, – это приказать дивизии Серюрье спешить к месту намечаемой австрийцами переправе у городка Бриво.
Опоздай Суворов хотя бы на день, ситуация на Адде была бы совсем другой, но он не опоздал. Нашим полкам было велено скрытно готовить переправу в центре позиции у селения Сан-Джервазио, а генералу Меласу атаковать несколько левее у городка Кассано с выходом в тыл главным силам французов. За Меласом должны были атаковать и русские войска с самим Суворовым во главе.
Река у Сан-Джервазио была крайне неудобна для переправы: сильное течение и крутые берега, но именно поэтому французских войск в этом месте почти не было. На этом и строился расчет Суворова. Ночью долго не могли спустить понтоны, но потом дело понемногу наладилось. К утру переправа была наведена и на неприятельский берег начали переправляться войска – несколько рот егерей и несколько сотен казаков. Стоявший неподалеку французский батальон пытался контратаковать, но было уже поздно. Казаки атаковали его с тыла, и французы бежали. А к переправе уже подходили и переправлялись все новые и новые войска.
Когда Моро доложили о переправе русских у Сан-Джервазио, он остался спокоен:
– Зато теперь мы знаем, где Суворов наносит главный удар!
Шпоря коня, он сам поскакал к дивизиям Гренье и Виктора, чтобы те немедленно спешили к месту наметившейся переправы. По пути командующий чуть было не попался вездесущим казакам и едва от них ускакал. Бросая поводья штабному адъютанту, он тяжело спрыгнул с коня:
– С этими русскими ухо надо держать востро!
– Вы о скрытной переправе? – поинтересовался подъехавший генерал Гренье.
– Нет, я о казаках, которые только что едва не оторвали мне голову!
– Где же они, неужели в наших тылах? – изумился командир дивизии.
– Они везде и к этому, по-видимому, надо привыкать! – скривился Моро. – Ускорьте марш, иначе все пропало!
Гренье был генералом опытным, а потому, развернув дивизию, ударил по только что переправившимся войскам. Острие его удара пришлось на полки австрийского генерала Отта, который сразу же стал отступать.
– Почему вы отходите? – послал к генералу адъютанта Суворов.
– Генерал докладывает, что у него мало сил, не все еще переправились! – доложился тот, вернувшись.
– Пусть умрет, но стоит! – сказал Суворов, а потом махнул рукой: – Помилуй бог, все забываю, что это австрийцы!
Тем временем наших войск на неприятельском берегу становилось все больше и больше. Пока австрийцы, как могли, сдерживали фронтальное наступление французов, атаман Денисов со своими донцами и венгерскими гусарами заскочил во фланг неприятелю и ударил в сабли. Опрокинутая пехота побежала, атака на переправу захлебнулась.
Вскоре подоспело еще несколько австрийских полков, бой усилился, и скоро были взяты селения Поццо и Ваприо. Моро окончательно потерял надежду удержаться на позиции до прибытия дивизии Виктора. А тут еще канонада в тылу. Это у городка Касано начинали атаку переправившиеся полки Меласа под началом самого Суворова. Почти не встречая сопротивления, они оседлали дорогу на Милан. Положение французов стало почти критическим. Теперь у французов оставались в руках лишь проселочные окружные дороги.
– Всем отходить на новую позицию между Кассано и Инцаго и далее! – единственно, что мог приказать своей армии хмурый Моро.
Поняв, что противник сбит и отходит, Суворов потребовал преследования. Но австрийцы остановились, ссылаясь на полное изнурение. Преследовали отходящих французов лишь казаки, на долю которых достались и отставшие солдаты, и брошенные обозы.
Потери обеих сторон в этом 12-часовом бою были большие. Союзники лишились свыше тысячи человек убитыми и ранеными; французы не меньше трех тысяч погибших и две тысячи пленными. Дивизия Серюрье была почти полностью уничтожена. Двигаясь по дороге на Милан, австрийский генерал Вукасович наткнулся на остатки этой несчастной дивизии. Французам предложили сдаться, те ответили отказом. Тогда Вукасович, имея большое превосходство в силах, атаковал. Серюрье упорно дрался, порой даже сам контратакуя. Но когда вдалеке показались русские полки генерала Розенберга, он понял, что все кончено, и капитулировал.
Кроме 250 офицеров, отпущенных затем под честное слово во Францию, было пленено еще до 2700 нижних чинов и взято 8 орудий. Этим завершился переход союзников чрез Адду.
– Так и другие реки в свете все переходимы! – шутил Суворов, трясясь в седле на своей донской кобылки. – А речка Адда – это наш Рубикон на дороге в Париж!
Известие о победе при Адде было воспринято и в Петербурге, и в Вене с восторгом. Император Франц благодарил Суворова рескриптом, а император Павел сразу двумя! Все представленные Суворовым к наградам их получили, солдатам же, как обычно, выдали по рублю. Самому фельдмаршалу Павел пожаловал бриллиантовый перстень со своим портретом.
– Теперь око государево будет всегда со мной! – шутил фельдмаршал, вертя в руках увесистый перстень.
«Дай бог вам здоровья, – писал ему император, – о многолетии вашем опять вчера молились в церкви, причем были и все иностранные министры. Сына вашего взял я к себе в генерал-адъютанты со старшинством и с оставлением при вас; мне показалось, что сыну вашему и ученику неприлично быть в придворной службе».
Переведя дух, союзная армия двинулась на Милан – сильнейшую крепость в Северной Италии и столицу учрежденной директорией Цизальпийской республики.
Французы быстро отступали на Павию и чрез Милан дальше на юг. Однако известие об их разгроме опережало уставших солдат. Когда страшная новость достигла Милана, там началась паника. Члены местной директории, французы и их приверженцы скопом бежали в Турин. Бегущая толпа запрудила повозками всю дорогу, и отступающие батальоны с трудом пробивались сквозь этот кричащий и галдящий табор.
В Миланской цитадели Моро оставил две с лишним тысячи солдат. Несколько сотен раненых солдат было оставлено в городе. Едва успели закрыть городские ворота, как у них уже появились казаки. Донцы быстро разбили ворота и с гиканьем ворвались на улицы притихшего Милана, хватая пленных. Из цитадели для острастки по ним сделали несколько выстрелов. Между тем появление суровых бородачей с длинными пиками на мохнатых лошадях произвело на горожан должное впечатление. Немедленно повсюду начали сбрасывать французские знамена и ломать деревья свободы. Одновременно сводили и счеты с не успевшими сбежать республиканцами. Те с воплями бросились к казакам, и последним пришлось защищать несчастных от расправы. Через несколько часов после казаков в город вступила и пехота, которая была встречена восторженно.
Из хроники войны: «Рано утром 18 числа, в Светлое Христово Воскресение, громадные толпы повалили за город, с духовенством во главе, которому предшествовали кресты и хоругви. Австрийские войска уже двигались к городу; встреча произошла на дороге. Суворов слез с коня, подошел к архиепископу, принял благословение, приложился к распятию, поцеловал руку архипастыря и сказал несколько слов, приличных случаю. Продолжая путь в сопровождении войск и возвращавшегося вместе с ними народа, Суворов был встречен у городских ворот Меласом, причем произошел комический случай: видя, что фельдмаршал хочет его обнять, Мелас потянулся к нему с лошади, но потерял равновесие и свалился наземь. Вступление в город было еще торжественнее загородной встречи. День стоял ясный, теплый и притом праздничный; улицы, окна, балконы, даже крыши были полны зрителей; гудел гул от приветственных кликов и громогласных изъявлений восторга. В этих заявлениях радости было много искренности: дворянство, духовенство видели в Суворове восстановление прежних своих прав и привилегий; сословие торговое и промышленное чаяло освобождения от насильственных займов и непомерных налогов; прочие либо приветствовали восстановление порядка, отвечавшего их понятиям и интересам, либо, следуя прирожденной впечатлительности, увлекались обстановкой и примером, заразительным для подвижного темперамента. Суворову оказан был в Милане совершенно такой же блестящий, шумный прием, как три года назад Бонапарту, и конечно, значительная доля восторженно встречавших и приветствовавших состояла в обоих случаях из одних и тех же людей. Тогда возбудительно действовали увлечение утопией, фанатизм свободы, равенства и братства; теперь – религиозный фанатизм и разочарование, как последствие не сбывшихся чрезмерных надежд и ожиданий».
Итальянцы с любопытством впервые знакомились с русскими. Особенно впечатлило их благочестие и набожность наших солдат, крестившихся у каждой церкви, совершенно непонятные троекратные поцелуи между собой и со встречными итальянцами. Последнее особенно нравилось веселым миланкам.
Не желая быть в центре внимания, фельдмаршал велел впереди торжественной кавалькады ехать мордастому статскому советнику Фуксу в шитом золотом дипломатическом мундире. Сам же незаметно пристроился в хвосте процессии. Фукс, изображая Суворова, важно раскланивался во все стороны.