Моро недаром числился одним из лучших полководцев Франции, в ведение боя он тоже кое-что понимал. Не теряя времени, французский генерал велел вывести свежие войска и ударить в наш левый фланг. Свернувши свои батальоны в улитку, Багратион эту атаку отбил, но далее продвигаться уже не мог и тоже откатился под прикрытием казаков.
Затем во фланг нам попыталась ударить дивизия Ватрена, но была парирована Милорадовичем. Багратион снова двинулся в атаку, но опять безрезультатно. В это время бегом подошли солдаты резервных полков Дерфельдена.
Линия наших войск, усиленная резервами, в порядке, как на маневрах, двинулась вперед с барабанным боем. Натиск был столь яростный, что французы были сразу же опрокинуты и бежали к высотам, на которых попытались закрепиться. Союзники без передышки атаковали высоты. Но французы отбились. Потери с обеих сторон были огромными. Упрямый Дерфельден повторил атаку. Снова неудача. Тогда он со шпагой в руке сам повел войска в третий раз. Сражение достигло точки высшего напряжения. Но и третья атака не увенчалась успехом. Наши снова были отбиты. Жара стояла неимоверная, и солдаты падали от усталости. На таком пекле умирали от жары даже легкораненые. Отовсюду неслись крики:
– Воды! Воды!
Но воды ни у кого уже не было.
Суворов все время был в самом пекле, разъезжая на своей лошадке под пулями и картечью. Он отдавал распоряжения командующим колоннами, останавливал и поворачивал вспять отступающие батальоны, ободрял измученных солдат, приговаривая:
– Ребятушки! Не задерживайся, иди шибко, бей штыком, колоти прикладом! Ух, махни, головой тряхни!
Но сам уже видел, что те на пределе сил. В час дня Суворов велел прекратить все атаки, давая войскам передышку. Бой затих по всему фронту. Было очевидно, что стойкость французов и выгодная позиция сорвали первоначальный план боя – сбить корпусом Края французов и зайти им в тыл.
До трех часов дня войска отдыхали, в батальоны подвезли воду.
А затем фельдмаршал снова бросил армию в сражение. Теперь на противника двинулась сразу вся линия и Край, и Дерфельден, и Мелас. Французы встретили союзников жесточайшим артиллерийским огнем. Пушки стояли на высотах и били без промаха. Бой был самый отчаянный. Французы держались твердо, но только с фронта. Тем временем с фланга их уже обходили резервные полки. Первым делом они разогнали поляков Домбровского, затем и вовсе вышли в тыл французской армии. Дивизия Ватрена вынуждена были драться в полном окружении. В тылу же началась паника. Всюду кричали:
– Казаки! Казаки!
Первым, бросив позиции, устремился наутек цезальпийский легион, укомплектованный итальянцами. При этом офицеры бежали вперед всех прочих. Прискакавший генерал Сен-Сир восстановил было положение. Несколько оправился и Ватрен. Но это был последний успех французов. Пока они разбирались с прорвавшимися в тыл австрийцами, русские полки проломили фронт, взошли на высоты и ворвались в Нови.
– Все кончено! – зло сжал кулаки Моро. – Всем отход! Спасите хотя бы знамена!
– Куда именно отходить? – непонимающе спросил адъютант.
Генерал невидяще окинул его взглядом:
– Куда смогут, туда пусть и бегут, выбор небольшой! Не отставай, нам предстоит сейчас бешеная скачка!
Оба прыгнули в седла, и рванули туда, где еще не было слышно казачьего улюлюкания.
Выбор, куда бежать, и вправду был небольшим. К этому времени союзная кавалерия уже оседлала главные дороги и отступать французы могли лишь по окольным проселочным. А в самом Нови, тем времени, разыгралась настоящая трагедия. В узких улочках городка столпились толпы отступающих, упершихся в застрявший обоз. А сзади уже налетали казаки и драгуны, пластая саблями и паля из ружей. В довершение всего один из наших батальонов занял местное кладбище и ударил во фланг столпившейся массы. Началось настоящее избиение, когда ни одна пуля, ни один удар штыка не пропадал даром. Всякое организованное сопротивление прекратилось, целая бригада безропотно сложила оружие, остальные, бросая ружья, искали спасения в виноградниках. Несколько сотен солдат пытались было построить для отпора генералы Груши и Партуно, но их мгновенно разметали в стороны, а обоих раненых генералов пленили.
Спустя шестнадцать лет именно генерал Груши поставит окончательную точку в череде великих европейских войн, опоздав к месту битвы при Ватерлоо. Пока же ему предстоял путь в Петербург к императору Павлу, который пожелал лично поглядеть на пленных якобинских генералов.
Из хроники сражения: «Войска, утомленные до последней степени более чем полусуточным боем, расположились на ночлег на самом поле сражения; преследование продолжали одни передовые части. Французы бежали по всем направлениям; их гнали, рубили, забирали в плен кучами; лишь спустившаяся ночь дала им возможность свободнее вздохнуть. Как союзники понесли огромную потерю во время сражения, так французы особенно пострадали при отступлении. Равнина, скаты и гребни возвышенности, лощины – были усеяны телами мертвых и умирающими; даже на следующее утро нельзя было проехать несколько сот шагов, чтобы из-под копыт лошади не раздался болезненный стон полумертвого страдальца. Очевидец говорит, что тела лежали вокруг Нови почти сплошь одно около другого, и было их так много, «как на самом урожайном поле не могло быть снопов сжатого хлеба». Приходилось заботиться только о своих, да и на это потребовалось много времени; собирать же раненых французов, отвозить их в госпитали и хоронить мертвых приказано было окрестным жителям».
Ночью спрятавшиеся в виноградниках французы вместе с местными республиканцами проникли в город, напали и уничтожили наш караул. Однако поспевший батальон Багратиона переколол нападавших. Этим и закончилось сражение при Нови – одно из самых упорных и кровавых сражений той кампании.
Историки оценили потери при Нови следующим образом: австрийцы – пять тысяч, наши – две тысячи, французы – более десяти тысяч. В качестве трофеев победителям досталась вся французская артиллерия – сорок пушек и несколько знамен.
Суворов был очень доволен поведением войск в бою, как своих, так и австрийцев, о чем, с удовольствием, и отписал обоим императорам. Прямо на поле боя он произвел за совершенные подвиги в подпоручики рядового Лифляндского егерского полка Андрея Глебова. Пройдут годы, и бывший суворовский солдат за героизм при Бородине станет генералом…
На следующий день преследование разбегавшихся во все стороны французов было продолжено. Снова захватывали пушки и обозы, сгоняли в кучи пленных. Суворов хотел было незамедлительно вторгнуться в Ривьеру, но Мелас сообщил, что пока ни мулов, ни продовольствия нет. Скрепя сердце Суворову пришлось приостановить армию. А тут еще снова вмешался гофкригсрат, начавший руководить австрийскими генералами через голову главнокомандующего. Вначале был возвращен от Ривьеры в Тоскану генерал Кленау, затем отозван корпус генерала Фрелиха, и, наконец, сам Мелас получил приказ с французами не воевать, а заняться искоренением местных разбойников. Почитавший Суворова Мелас извинялся перед фельдмаршалом за происходящее, но Суворову от этого легче не было…
В Петербург с донесением Суворов отправил легкого на подъем подполковника Кушникова. Тот домчался без сна и отдыха. Прочитав суворовскую реляцию, Павел был счастлив.
– Кушников, поздравляю тебя полковником! – улыбаясь, объявил он, потом, подумав, добавил: – Жалую еще орден Святой Анны!
Подумав еще немного, император решил быть сегодня особо щедрым:
– А также орден Святого Владимира с бриллиантами! Кроме того, прошу быть сегодня у меня к обеду и ужину!
После ужина растерянного Кушникова затащил к себе в покои для рассказа и наследник Александр. Когда тот удовлетворил любопытство цесаревича, Александр вручил новоиспеченному полковнику свою соболью шубу.
– Мне нельзя ехать в италийскую армию, так пусть там будет хоть моя шуба! – сказал он на прощание.
Покинув дворец, Кушников долго глядел на дареную шубу, а потом громко расхохотался, представив себя в невыносимую итальянскую жару в этой шубе. Что и говорить, очень своевременный подарок!
Павел Первый был щедр и на награды всем остальным участникам сражения. Суворова он одарил особым рескриптом, написав, что не знает уже, чем и наградить столь прославленного полководца, который «поставил себя выше награждений». Впрочем, подумав, Павел все же придумал награду:
– Отныне вся гвардия и все войска российские будут, даже в моем присутствии, отдавать Суворову воинские почести, полагающиеся только особе императора! Достойному достойное!
По Петербургу и Москве поползли слухи, что император придумал для Суворова некий новый орден и даже показывали его рисунки. Обыватели верили, да и как не верить, ведь это же сам Суворов!
Вена отнеслась к известию о новой победе при Нови сдержанно. Особых торжеств и празднеств там не было.
Зато сардинский король Карл Эммануил, сбежавший в свое время от французов из Турина на Сардинию, слал теперь Суворову восторженные письма, называя его не иначе как «бессмертным», и даже изъявлял желание… служить под его началом. Братья короля и вовсе просились в русскую службу. Тогда же Суворов был пожалован «великим маршалом пьемонтских войск и грандом королевства, с потомственным титулом принца и кузена короля». Депутация Турина поднесла Суворову осыпанную бриллиантами золотую шпагу. Даже фельдмаршальский камердинер Прошка получил от сардинского короля сразу две золотые медали. Весьма популярен Суворов стал и в Англии. Теперь в английских тавернах пили не только за здоровье Нельсона, но и за здоровье Суворова. Да и сам король Георг на приемах первым поднимал тост за здоровье русского фельдмаршала. Посол граф Воронцов в те дни с удовольствием говорил:
– Приятно быть русским в такое славное для России время!
Сам же Нельсон в те дни льстиво писал Суворову: «Меня осыпают наградами, но сегодня удостоился я высочайшей из наград – мне сказали, что я похож на Вас».