18 сентября в трапезной женского францисканского монастыря Святого Иосифа он собрал военный совет, на котором присутствовал и великий князь Константин. Выйдя перед генералами, старый фельдмаршал сказал:
– Мы окружены горами, окружены врагом сильным, возгордившимся победою. Со времени дела при Пруте, при государе императоре Петре Великом, русские войска никогда не были в таком гибелью грозящем положении. Нет, это уже не измена, а явное предательство, разумное, рассчитанное предательство нас, столько крови своей проливших за спасение Австрии. Помощи теперь ждать не от кого, одна надежда на Бога, другая – на величайшую храбрость и высочайшее самоотвержение войск, вами предводимых! Нам предстоят труды величайшие, небывалые в мире! Мы на краю пропасти! Но мы – русские! С нами Бог! Спасите честь и достояние России и ее самодержца! Спасите сына его!
Речь Суворова произвела на всех огромное впечатление, многие утирали слезы.
Затем встал генерал Дерфельден:
– Я скажу от всей армии, что каждый выполнит свой долг. Мы не посрамим русского оружия, а если падем, то умрем со славою! Веди нас, куда думаешь, делай, что знаешь, мы твои, отец, мы русские!
– Благодарю! – прослезился старый фельдмаршал. – Надеюсь! Рад! Помилуй Бог, мы русские! Благодарю, спасибо, разобьем врага! И победа над ним, и победа над коварством будет победа!
Было принято решение пробиваться на восток, через Клентальскую долину к перевалу Гларусу.
Из сочинения биографа полководца А.Ф. Петрушевского: «Суворов то ехал верхом, то шел пешком при передних частях и беспрестанно был на виду у солдат. Проезжая мимо людей, остановившихся в широком месте перевести дух, продрогших, голодных, сумрачных, – он затянул песню: “Что с девушкой сделалось, что с красной случилось”. Раздался дружный хохот, и солдаты повеселели… Эти редкие минуты развлечения сменялись, однако, многими, бесконечно-долгими часами трудов, муки и опасностей, особенно когда кончился подъем и начался спуск в долину Муттен. Люди, выбившись из сил, в скользких местах сползали вниз сидя; особенно трудно было конным, а тем паче лошадям и мулам, навьюченным артиллерией, зарядами и патронами. Они едва передвигали ноги, несмотря на понуждения погонщиков; обивали копыта до совершенной невозможности продолжать путь; истомленные бескормицей и усталостью, падали или срывались с узкой тропы, летели стремглав с кручи и разбивались о камни, увлекая за собою нередко и погонщиков. Малейшая неосторожность и невнимание, каждый неверный шаг грозили смертью».
В тот же день австрийская бригада Ауфенберга взошла на гору Брагельберг, сбила французские посты и спустилась в Клентальскую долину. За ней последовал авангард Багратиона и дивизия Швейковского. За ними шли войска во главе с Суворовым. Отступление совершалось под прикрытием арьергарда Розенберга. Тем временем Массена, стремясь запереть русскую армию среди гор, направил часть войск к выходу из Клентальской долины, а сам с главными силами двинулся на Швиц с целью нанести удар в тыл русской армии. Во французской армии царило победное настроение.
Вскоре бригада Ауфенберга была атакована бригадой генерала Молитора. Ауфенберг начал переговоры о сдаче, но на помощь австрийцам прибыл авангард Багратиона. Молитор был отброшен с большими потерями, а затем и наголову разгромлен.
В это время к французам подошла свежая дивизия Газана. Французы, получив значительный перевес в силах, атаковали и захватили деревушку Нефельс. Контратакой Багратион снова выбил их оттуда.
Из записок капитана Грязева: «Между тем как мы производили преследование, неприятель, оставляя свою позицию, свернулся в несколько колонн и потянулся вниз по горе на противоположную обширную долину, по коей, в разных направлениях извиваясь, река Линт проходила между двумя селениями Нетсталем и Нофельсом. Долина сия, на которой соединился весь наш корпус, учинилась свидетельницею нового поражения, и нечестивая кровь французов лилась по ней ручьями. Здесь мщение за смерть наших собратий и решительная предприимчивость вознесли нас выше самих себя. Я подбегаю скоро к князю Багратиону, распоряжающему впереди нашим действием, и отрывистым голосом спрашиваю его: прикажет ли он ударить мне с охотниками на одну колонну, влево отступающую? – “С Богом, храбрый товарищ (говорит он мне), поражай нечестивых!” – С сим словом его, воспламенившим более мое честолюбие, оборачиваюсь я назад и восклицаю: “Товарищи! кто хочет заслужить достойный лавр героя или со славою умереть, тот следуй за мною!” – Бестрепетные, как быстрые вихри, налетели, и мы, как исступленные, с губительными штыками в одно мгновение вторглись в колонну, разрушая без пощады все человеческое; ужасный вопль и стон поражаемых не могли привести нас в содрогание, и кровь подобных нам людей, попираемая нашими ногами, не возвращала нас к чувствам, и мы истребили почти всю сию колонну. Достойный мой сотрудник, капитан Панов, пал при сем случае, сраженный роковою пулею злодея, и множество других, разделявших со мною сей достопамятный подвиг. Я, по благости Божией, уцелел».
Пять или шесть раз Нефельс переходил из рук в руки, но, в конце концов, все же остался за нами.
Вечером 20 сентября главные силы русской армии сосредоточились у горной деревушки Гларус. Солдаты приходили в себя, собираясь с силами.
Из воспоминаний современника: «Мы копали в долинах какие-то коренья и ели, да для лакомства давали нам молодого белого или зеленого швейцарского сыру по фунту в сутки на человека, который нашим русским совсем был не по вкусу, и многие из гренадер его не ели; со всем тем, во все время нашего пребывания в Швейцарии, сыр составлял единственную пищу; мяса было так бедно, что необходимость заставляла употреблять в пищу такие части, на которые бы в другое время и смотреть было отвратительно; даже и самая кожа рогатой скотины не была изъята из сего употребления; ее нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне шерсть, обернувши на шомпол, и таким образом обжаривая воображением, ели полусырую. Сверх сего, кожа нужна была и для другого предмета: многие чувствовали недостаток в обуви и сбережение своих ног предпочитали сытости желудка; почему отрезывая лоскутки кожи, обертывали ею свои ноги по примеру лапландцев и употребляли до самой невозможности, как свойство ее позволяло; некоторые из офицеров должны были прибегнуть к сему же средству, дабы сохранить свои ноги от острых камней и повреждений всякого рода. Вот в каком бедственном положении находилась вся наша победоносная армия!»
В то время как Багратион расчищал путь главным силам русской армии в ее тылу развернулись боевые действия между арьергардом Розенберга и настигавшими его войсками Массены. Еще 19 сентября 10-тысячный французский корпус атаковал русский арьергард численностью четыре тысячи человек. Войсками первой линии под командованием Максима Ребиндера французы были остановлены. С прибытием же трех полков Михаила Милорадовича наши войска перешли в контратаку, опрокинули французов и гнали их до самого Швица. Ночью в долину спустились последние вьюки и шедшие за ними три полка пехоты. Силы авангарда Розенберга возросли до 7 тысяч человек. С этими силами Розенберг изготовился к решающему сражению.
20 сентября французы атаковали тремя колоннами по обоим берегам реки Мутен. Поначалу наши батальоны начали отступать. Однако, когда французы двинули за ними свои главные силы, предвкушая победу, Милорадович отвел свои полки в сторону и французские колонны неожиданно для себя очутились перед главными силами Розенберга, укрытыми в виноградниках по всей ширине долины. Немедленно последовала наша контратака. Наша первая линия, подпустив неприятеля на ружейный выстрел, дала залп, а затем с криком «ура» кинулась в штыки. Передовой Рязанский полк вел в бой 23-летний командир генерал-майор граф Каменский 2-й, сын знаменитого фельдмаршала. С флангов ударили в штыки и полки Милорадовича. По свидетельству очевидцев, ошеломленные французы с минуту не предпринимали ничего, и лишь потом открыли беспорядочный ружейный огонь. Затем началась всеобщая яростная рукопашная схватка. Желание бить французов было столь велико, что порой батальоны второй линии обгоняли первые, в стремлении дать работу своим штыкам. Вскоре рукопашная переросла в настоящее истребление противника.
Унтер-офицер Иван Махотин, работая штыком и прикладом, пробился к генералу Массене, схватил его за воротник и сдернул с лошади. На помощь кричащему генералу бросился французский офицер. В то время как Махотин, повернувшись к нападающему, ударил его штыком, Массена успел удрать, оставив в руках нашего унтер-офицера свой шитый золотом воротник.
Бегство было столь стремительным, что наши солдаты просто не могли угнаться за прыткими французами. Победа была полная. В сражении было перебито свыше шести тысяч французов, в плен попало еще полторы тысячи, в том числе генерал Ла Курк, захвачено знамя и 7 орудий. К огромной радости наших солдат, в ранцах убитых французов нашелся и хлеб, и мясо, и водка с вином. Этого хватило, чтобы накормить целый корпус. Наши потери составили 700 человек убитых и раненых. Потрясенный всем происшедшим, Массена более уже и не помышлял о преследовании.
Вскоре после сражения Суворов написал своему старому соратнику по турецким войнам фельдмаршалу Каменскому: «Ваш юный сын – старый генерал».
Тем временем, прибыв в Гларус, Суворов увидел, что пропала последняя надежда на помощь и содействие австрийцев. Вначале ушел со своими войсками генерал Линкен, а за ним и последняя австрийская бригада Ауфенберг. Российские войска были окончательно брошены союзниками на произвол судьбы и отныне предоставлены только сами себе. Перед нами оставался единственно свободный, но неимоверно тяжелый путь через высокогорный перевал Паникс в долину Рейна.
Из хроники Швейцарского похода: «Обувь солдатская, и в особенности офицерская, теперь в течение немногих часов совсем сбилась и пришла в негодность; у иных отодрались подошвы. О каких-нибудь приспособлениях, например, сандалий с железными шипами, не было и помину, ибо не имелось ни времени, ни опытности, как у Французов, искусившихся бойцов горной вой-ны. В довершение бедствия нечем было подкрепить силы; вьюки с провиантом тянулись позади, а при себе или ничего не было, или очень немногое, и эту малость надо было расходовать бережливо. Кто был позапасливее, тот сохранил муку, розданную в Альторфе, в ожидании огня, чтобы спечь из нее лепешки. Другого харчевого подспорья не было; иные раздобылись в прежнее время картофелем или сыром, но это все уже вышло, да и большинство солдат употребляло сыр лишь в последней крайности, считая его гнилью. Офицеры и генералы бедствовали чуть ли не больше, и солдаты им охотно помогали, чем могли: чинили обувь на привале, делились харчами из последних скудных остатков. Милорадович на биваке съел у одного солдата спеченную из альторфской муки пригорелую лепешку, очень ее похвалил, поблагодарил хозяина и прислал ему взамен небольшой кусочек сыра, – половину всего, что имел сам. Солдат не взял сыру, а вместе с другими своего десятка или капральства составил складчину, по сухарику с брата, и все это с кусочком сухого бульона, взятого с убитого французского офицера, отнес в узелке к Милорадовичу, который поблагодарил и принял».