солдаты этой бригады сожгли несколько белорусских деревень в районе Лепеля, а их население (около 3000 человек) согнали в район населенного пункта Иконники. Здесь Гиль-Родионов обратился к белорусам с речью, в которой сказал, что все они будут уничтожены за связь с партизанами, однако он лает им последний шанс. Шанс этот заключатся в следующем. Мнимые пособники партизан должны были обратиться к нему с просьбой о помиловании на «русском литературном языке». Естественно, что никто из простых белорусских крестьян не знал этого языка. Поэтому Гиль-Родионов приказал расстрелять их всех из пулеметов. Кроме того, другой белорусский националист — Юрий Дувалич — после войны вспоминал, что издевательское предложение командира «Дружины» не было единственным антибелорусским проявлением в ходе этой зачистки. Еще когда его солдаты жгли деревни и выгоняли их жителей на улицу, он приказал убить трех юношей и двух девушек только за то, что они прицепили на свою одежду белорусский национальный значок (какой неизвестно). Этот случай имел место в деревне Зембин{258}.
Естественно, что все белорусские националисты, чьи свидетельства были приведены выше, настаивают именно на национальной подоплеке этих расправ. Мы не можем с этим согласиться по целому ряду причин. Во-первых, воспитанный в духе советского интернационализма бывший красный командир Гиль-Родионов вряд ли имел представление об истории белорусского национализма и его целях во Второй мировой войне. Во-вторых, уже позднее появились свидетельства, что он был советским агентом и таким образом намеренно провоцировал ненависть местного населения к оккупантам. Подтвердить последнее допущение можно уже хотя бы тем, что в августе 1943 года Гиль-Родионов перевел большую часть своей бригады на сторону советского движения Сопротивления. Здесь на ее основе была создана уже партизанская бригада, которая действовала против немцев до самого конца оккупации Белоруссии. При этом Гиль-Родионов был не только не наказан советскими властями, а даже награжден (по одной из версий) орденом Боевого Красного Знамени и оставлен во главе своей части. Позднее он погиб в одном из боев с немцами{259}.
Наличие польских и русских националистов в правоохранительном аппарате не было единственной проблемой белорусских националистов. Кроме них в полицию, по разным причинам, попало много лиц, которые были сторонниками советской власти. Большинство из них не проявляло никакой активности до самого конца оккупации, когда они массово стали переходить на сторону партизан. Но были и такие, кто вступил в ряды полиции по приказу коммунистического подполья. Они-то, помимо всего прочего, и занимались уничтожением белорусского актива, и часто делали это, также как и поляки, немецкими руками. Вот почему в целом ряде случаев вспомогательная полиция вызывала столько ненависти у белорусских националистов.
Там же, где эта полиция была организована при их содействии, например в Слуцке, она, по словам Степана Шнека, «любила и защищала свой народ со всей молодой пылкостью и самоотверженно уничтожала врагов своей родины». И если в остальных районах из вспомогательной полиции много и часто дезертировали, то в «белорусской полиции» наблюдался только рост личного состава. Так, в том же Слуцком округе его динамика была следующей: на 1 августа 1941 года — 43, на 6 июля 1942 года — 420, на 6 июля 1943 года — 960 и на 1 января 1944 года — 1760 человек. Нечто сходное наблюдалось и в Барановичах — 28 человек в июле 1941 года и 341 человек в январе 1944 года{260}.
Наряду с национальным и идеологическим вопросами можно также отметить проблему морального состояния личного состава полиции. Положение в ней было только отражением общей ситуации на оккупированной территории. В полицию, как и другие органы оккупационной администрации, вступали разные люди и из разных социальных слоев: интеллигенция, рабочие, крестьяне. В первые дни в ее ряды попало много уголовного элемента. В советской литературе не было принято писать об этом, но немцы строго-настрого запрещали принимать в полицию уголовников. Но это, если специально разбираться и иметь для этого достаточно времени. Поначалу его не было, и брали всех желающих, лишь бы не был явным коммунистом или евреем. Поэтому неудивительно, что вскоре «криминальный элемент» начал проявлять себя соответствующим образом.
Были разные причины, по которым люди шли служить в полицию. Обычно, туда шли те, кто пострадал от советской власти. Для других служба в полиции выглядела более привлекательной, чем тяжелая работа в деревне или вообще вывоз в Германию. Из многочисленных протоколов послевоенных судебных процессов и из других источников также известно, что «полицаи» придавали большое значение наградам, униформе и оружию, как признакам определенного статуса, который был гораздо выше, чем у местного населения.
Конечно, среди «полицаев» были и такие, кто не деградировал и не потерял человеческого облика во время своей службы. Однако приходится признать, что большая часть из них пошла в полицию не для того, чтобы охранять порядок, а совсем наоборот. И это не было только советской пропагандой. Например, даже в документах немецких полицейских властей в Белоруссии есть многочисленные факты драк, пьяных выходок, злоупотребления оружием и прочих подобных инцидентов. В качестве дисциплинарных нарушений были также зарегистрированы насилия и убийства мирного населения, которые совершались, главным образом, во время переселения евреев в гетто и позднее, во время их массового уничтожения. И зачастую местные «полицаи» делали даже больше того, что от них требовали немецкие власти. Известно много случаев, когда белорусские или польские полицейские убивали евреев-беглецов из гетто, принимая их за «советских партизан». Иногда «партизаном» становился тот, кто просто не понравился полицейскому. Когда кто-нибудь в городе или деревне доносил на кого-либо как на коммуниста, он обычно делал это в местной полиции, которая и арестовывала подозреваемого. Часто это делалось с невиданной жестокостью. Дома, в которых скрывались «советские агенты», нередко просто поджигались. Когда виноватых не находили, их местонахождение «выяснялось» через допросы родственников, часто с применением пыток.
«Вот поэтому, — подводит итог немецкий историк Бернхард Кьяри, — образ пьяного, примитивного горлопана-полицая, который тиранил и грабил население, полностью проявляя свои преступные наклонности и садизм, появился не на пустом месте»{261}.
КОЛЛАБОРАЦИОНИСТСКИЙ РЕЗЕРВ: МОЛОДЕЖНЫЕ ВОЕНИЗИРОВАННЫЕ ФОРМИРОВАНИЯ
Молодежные националистические организации, действовавшие на территории Белоруссии в годы оккупации, не были, естественно, добровольческими формированиями в прямом смысле этого слова. Однако рассказать о них, и именно в этом месте, все-таки придется. И сделать это необходимо по следующим причинам. Во-первых, их военизированный характер не отрицают даже националистически настроенные белорусские историки. Во-вторых, молодежь в этих организациях не только «пела, танцевала и участвовала в спортивных состязаниях», но еще (и не менее активно) занималась военной подготовкой. И, наконец, в-третьих, эти организации должны были готовить два типа кадров: для гражданской администрации и для воинских формирований. Последний факт для нас особенно важен, так как членов молодежных националистических организаций можно было встретить практически во всех белорусских коллаборационистских формированиях. И, как правило, они составляли наиболее сознательную, убежденную и подготовленную часть личного состава этих формирований[53].
Значительное место в немецкой оккупационной политике на территории Белоруссии отводилось ее молодежному направлению. В советской историографии Второй мировой войны было принято считать, что оккупанты не придавали сколько-нибудь серьезного значения этой сфере своей деятельности, а вся их «работа» с молодежью сводилась к вывозу последней для принудительного труда в Германию. Однако факты свидетельствуют об обратном. Как известно, нацисты в свое время приложили немало усилий, чтобы привлечь на свою сторону немецкую молодежь. Они, как никто другой в Германии того времени, понимали, что тот, кто завоюет ее симпатии, во многом обеспечит свою победу. Поэтому неудивительно, что работу с молодежью на оккупированных территориях нацисты считали одним из приоритетных направлений своей политики. Каждая из групп немецкого военно-политического руководства по-своему представляла себе эту политику и имела свои взгляды на ее методы и средства (в целом, как и вообще на «восточную» политику). Тем не менее в одном они были единогласны: молодежь оккупированных советских территорий надо сделать лояльной к «новому порядку», привлечь на свою сторону и по максимуму использовать. В том числе и в военных целях.
3 июня 1942 года рейхсминистр по делам оккупированных восточных областей Альфред Розенберг издал декрет, согласно которому при его министерстве был создан специальный отдел молодежи (Abteilung 1.9. Jugend). Руководителем нового отдела был назначен гауптбаннфюрер Зигфрид Никкель — один из функционеров немецкой молодежной военизированной организации Гитлерюгенд (Hitlerjugend). Теперь именно этот чиновник и его аппарат отвечали за разработку всех основных направлений молодежной политики на оккупированных территориях.
В своем декрете Розенберг также указывал на необходимость создания подобных отделов при генеральных комиссариатах балтийских республик, которые бы руководили деятельностью литовской, латышской и эстонской молодежных организаций, созданных здесь еще в начале 1942 года. Что же касается генерального округа «Белоруссия» и рейхскомиссариата «Украина», то ни создание подобных отделов, ни организаций местной молодежи декрет там не предусматривал